Я оглянулась, пытаясь увидеть в проломе стены Грегора, но вся пыль, поднятая ударом пашей машины о стену, устремилась в этот пролом, как дым в трубу камина; каким-то образом она слипалась, становилась густой и прочной; она колебалась, как бетон.
Остальные были передо мной, они шли цепочкой, и хромота Уоррена стала заметней: ему здесь приходилось труднее всех. Я заторопилась за ним и тут же поняла, что обломки во дворе – совсем не куски металла, а остовы таких слов, как «Нормандия», «Фотомагазин» и «Кафе». Был здесь и огромный кактус с ободранной зеленой краской и отверстиями, из которых торчали облысевшие и сломанные отростки-шипы, и шестифутовый стакан мартини, по краям которого проходили стеклянные трубки. Акры разбитых неоновых ламп, флуоресцентной краски и исторических вывесок, которые украшали Лас-Вегас, когда им правили еще выходцы из Италии и вспышки неона заливали улицы с заката до рассвета.
– Где мы? – поинтересовалась я, разглядывая разбросанные буквы: еще можно было прочесть слово «Казино».
– Неоновое кладбище, – бросил через плечо Уоррен, пробираясь мимо вывесок «Ландмарк» и «Дюны». Каждая буква была больше него.
– Где умирают огни, – добавила Чандра, повернув ко мне лицо и ухмыльнувшись.
– Где отдыхает Свет, – поправил Феликс, неожиданно появившись за моей спиной. Он снова улыбнулся мне, и я была ему благодарна. – Самос близкое к дому место.
Мы вслед за Уорреном миновали лампу Аладдина и свернули влево у вывески «Тандерберд» – курсивом. Еще чуть-чуть, и мы оказались перед самым большим и кричащим экспонатом этого двора, – все еще величественным, хотя все украшавшие его лампы были разбиты или перегорели.
– Пришли, – объявил Уоррен.
Я в замешательстве уставилась вверх. «Серебряный башмачок»? В детстве, наряду с «Огненным домом» Фокси и стофутовым клоуном, который все еще возвышается перед «Циркус Циркусом», этот «Серебряный башмачок» был моей любимой неоновой вывеской. Подойдя ближе, я увидела, что лампы, некогда усеивавшие яркую вечернюю туфельку, давно исчезли, из отверстий торчали ржавые провода. Я удивилась, поняв, что она всего пятнадцати футов высотой – когда она вращалась над заведением, всегда казалась мне громадной, – но весит она не менее двух тонн. Все остальные обошли гигантскую туфлю и начали подниматься по ржавой лестнице, прикрепленной к ее каблуку.
Вначале я просто стояла и снизу вверх смотрела, как три супергероя становятся силуэтами на фойе убывающего вечернего света. Первой шла Чандра. Она не обращала внимания ни на меня, ни на остальных и, добравшись до верха, без всяких церемоний села и скользнула вниз, в большую, некогда украшенную лампами трубу. И как раз перед тем как она добралась до изогнутого переда туфельки, загорелся свет и она исчезла.
– Пошли, – крикнул мне сверху Феликс. – Ты отстанешь.
Этого я хотела меньше всего. Надев сумку на плечо, я заторопилась к лестнице. Поднялась я как раз вовремя, чтобы увидеть, как дорога передо мной осветилась, как взлетная полоса перед самолетом.
– Что мы делаем? – спросила я у Феликса, который уже наклонился, собираясь начать спуск. Опять мне все приходится узнавать самой.
Он улыбнулся мне через плечо.
– Просто следуй за светом. Он тебя поведет.
И он начал скользить по спуску, пока – вспышка! – не исчез в носке туфельки.
– Это как все остальное, – сказал Уоррен, ступая на узкую платформу. Вначале он вытянул перед собой искалеченную левую ногу, потом здоровую правую. – Если сделаешь первый шаг с верой, в конце окажешься там, где хочешь быть.
И, не дожидаясь ответа, он тоже исчез.
– Где я хочу быть? – воскликнула я, хотя слушать меня было некому. Я не знала, где это место… хотя была почти уверена, что оно не под землей, не под Серебряной Туфелькой на Неоновом кладбище, где умирают выброшенные вывески Лас-Вегаса.
Просто сделай первый шаг. Я сделала, и передо мной засветилась сверхъестественная взлетно-посадочная полоса. «Должно быть, это добрый знак», – подумала я, разглядывая маяк на самом конце. Неожиданно Туфелька вспыхнула, полоса исчезла в таком ярком свете, что мне пришлось закрыть глаза. Свет становился все ярче.
Я отступила, пытаясь сойти с платформы. Боялась упасть, хотела осмотреться, но не могла убрать рук от глаз, потому что можно было ослепнуть. Услышала шипящий звук и почувствовала запах горелого. Потом ощутила этот запах, горячий и липкий, в глубине горла и поняла, что он исходит от меня.
Боль взорвалась в голове, виски словно сверлили, я закричала и слепо бросилась вперед. У меня не было другого выхода – только двигаться. На платформе я просто Сгорала, как в микроволновой печи, во мне нагревались внутренние органы, я жарилась изнутри.
«Я как будто на трассе бобслея, но без саней», – истерически подумала я. У меня перехватило дыхание. Мимо меня струился огонь, яркий, но гибельный, он окружал меня… и не просто освещал, но проникал внутрь.
Падая, я подавилась бело-горячим жаром, который, как лава, устремился мне в рот, поднимаясь мягкой горячей волной и мозг. Чувствовала, что меня всасывает сквозь невидимое пламя, огонь обжигал мне щеки и уши, мне словно совали в глаза раскаленную кочергу. Я закричала, но горло не выдавило пи звука.
– Почему она так долго?
Раскаленные, слова скользили мимо меня, я продолжала падать. Новые волны жара накатили на меня, теперь это была радиация; она обжигала мою плоть, пронизывала вены, отыскивала кости.
– Она идет. Слышите?
«Быстрей», – подумала я, зная, что вот-вот потеряю сознание. Я обгорела. У меня закружилась голова, а легкие были близки к тому, чтобы разорваться. И только когда приземлилась с глухим ударом, поняла, что в груди еще остался воздух, который и вырвался из меня. Я рухнула и начала вбирать воздух, как Несси, поднявшаяся со дна озера, – Как грациозно, – услышала я слова Чандры. Я, стоя на четвереньках, глотала воздух, думая, что никогда в моей жизни он не был таким свежим, холодным, мягким и сладким. Он излечивал язвы у меня во рту, и они лопа-лись, когда я начинала двигаться. Язвы были ив легких, здесь они оставались мокрыми и очень болели.
– Оливия?
Кто-то положил руки мне на плечи. Я взвизгнула и отпрянула – и не только потому, что моя плоть зашипела при этом прикосновении. Я чувствовала себя абсолютно уязвимой: я нахожусь неизвестно где, у меня обгорело тело, я не могу ориентироваться, и меня предали те самые люди, которые должны были защищать.
И мне было невероятно жарко.
Почему мне не сказали, чего ожидать? Или что делать? Почему меня просто бросили, одинокую и горящую? Но задать эти вопросы я не могла: слишком занята была дыханием. Меня начала бить дрожь – конечно, это лучше паралича, но ненамного.
– Что с ней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Остальные были передо мной, они шли цепочкой, и хромота Уоррена стала заметней: ему здесь приходилось труднее всех. Я заторопилась за ним и тут же поняла, что обломки во дворе – совсем не куски металла, а остовы таких слов, как «Нормандия», «Фотомагазин» и «Кафе». Был здесь и огромный кактус с ободранной зеленой краской и отверстиями, из которых торчали облысевшие и сломанные отростки-шипы, и шестифутовый стакан мартини, по краям которого проходили стеклянные трубки. Акры разбитых неоновых ламп, флуоресцентной краски и исторических вывесок, которые украшали Лас-Вегас, когда им правили еще выходцы из Италии и вспышки неона заливали улицы с заката до рассвета.
– Где мы? – поинтересовалась я, разглядывая разбросанные буквы: еще можно было прочесть слово «Казино».
– Неоновое кладбище, – бросил через плечо Уоррен, пробираясь мимо вывесок «Ландмарк» и «Дюны». Каждая буква была больше него.
– Где умирают огни, – добавила Чандра, повернув ко мне лицо и ухмыльнувшись.
– Где отдыхает Свет, – поправил Феликс, неожиданно появившись за моей спиной. Он снова улыбнулся мне, и я была ему благодарна. – Самос близкое к дому место.
Мы вслед за Уорреном миновали лампу Аладдина и свернули влево у вывески «Тандерберд» – курсивом. Еще чуть-чуть, и мы оказались перед самым большим и кричащим экспонатом этого двора, – все еще величественным, хотя все украшавшие его лампы были разбиты или перегорели.
– Пришли, – объявил Уоррен.
Я в замешательстве уставилась вверх. «Серебряный башмачок»? В детстве, наряду с «Огненным домом» Фокси и стофутовым клоуном, который все еще возвышается перед «Циркус Циркусом», этот «Серебряный башмачок» был моей любимой неоновой вывеской. Подойдя ближе, я увидела, что лампы, некогда усеивавшие яркую вечернюю туфельку, давно исчезли, из отверстий торчали ржавые провода. Я удивилась, поняв, что она всего пятнадцати футов высотой – когда она вращалась над заведением, всегда казалась мне громадной, – но весит она не менее двух тонн. Все остальные обошли гигантскую туфлю и начали подниматься по ржавой лестнице, прикрепленной к ее каблуку.
Вначале я просто стояла и снизу вверх смотрела, как три супергероя становятся силуэтами на фойе убывающего вечернего света. Первой шла Чандра. Она не обращала внимания ни на меня, ни на остальных и, добравшись до верха, без всяких церемоний села и скользнула вниз, в большую, некогда украшенную лампами трубу. И как раз перед тем как она добралась до изогнутого переда туфельки, загорелся свет и она исчезла.
– Пошли, – крикнул мне сверху Феликс. – Ты отстанешь.
Этого я хотела меньше всего. Надев сумку на плечо, я заторопилась к лестнице. Поднялась я как раз вовремя, чтобы увидеть, как дорога передо мной осветилась, как взлетная полоса перед самолетом.
– Что мы делаем? – спросила я у Феликса, который уже наклонился, собираясь начать спуск. Опять мне все приходится узнавать самой.
Он улыбнулся мне через плечо.
– Просто следуй за светом. Он тебя поведет.
И он начал скользить по спуску, пока – вспышка! – не исчез в носке туфельки.
– Это как все остальное, – сказал Уоррен, ступая на узкую платформу. Вначале он вытянул перед собой искалеченную левую ногу, потом здоровую правую. – Если сделаешь первый шаг с верой, в конце окажешься там, где хочешь быть.
И, не дожидаясь ответа, он тоже исчез.
– Где я хочу быть? – воскликнула я, хотя слушать меня было некому. Я не знала, где это место… хотя была почти уверена, что оно не под землей, не под Серебряной Туфелькой на Неоновом кладбище, где умирают выброшенные вывески Лас-Вегаса.
Просто сделай первый шаг. Я сделала, и передо мной засветилась сверхъестественная взлетно-посадочная полоса. «Должно быть, это добрый знак», – подумала я, разглядывая маяк на самом конце. Неожиданно Туфелька вспыхнула, полоса исчезла в таком ярком свете, что мне пришлось закрыть глаза. Свет становился все ярче.
Я отступила, пытаясь сойти с платформы. Боялась упасть, хотела осмотреться, но не могла убрать рук от глаз, потому что можно было ослепнуть. Услышала шипящий звук и почувствовала запах горелого. Потом ощутила этот запах, горячий и липкий, в глубине горла и поняла, что он исходит от меня.
Боль взорвалась в голове, виски словно сверлили, я закричала и слепо бросилась вперед. У меня не было другого выхода – только двигаться. На платформе я просто Сгорала, как в микроволновой печи, во мне нагревались внутренние органы, я жарилась изнутри.
«Я как будто на трассе бобслея, но без саней», – истерически подумала я. У меня перехватило дыхание. Мимо меня струился огонь, яркий, но гибельный, он окружал меня… и не просто освещал, но проникал внутрь.
Падая, я подавилась бело-горячим жаром, который, как лава, устремился мне в рот, поднимаясь мягкой горячей волной и мозг. Чувствовала, что меня всасывает сквозь невидимое пламя, огонь обжигал мне щеки и уши, мне словно совали в глаза раскаленную кочергу. Я закричала, но горло не выдавило пи звука.
– Почему она так долго?
Раскаленные, слова скользили мимо меня, я продолжала падать. Новые волны жара накатили на меня, теперь это была радиация; она обжигала мою плоть, пронизывала вены, отыскивала кости.
– Она идет. Слышите?
«Быстрей», – подумала я, зная, что вот-вот потеряю сознание. Я обгорела. У меня закружилась голова, а легкие были близки к тому, чтобы разорваться. И только когда приземлилась с глухим ударом, поняла, что в груди еще остался воздух, который и вырвался из меня. Я рухнула и начала вбирать воздух, как Несси, поднявшаяся со дна озера, – Как грациозно, – услышала я слова Чандры. Я, стоя на четвереньках, глотала воздух, думая, что никогда в моей жизни он не был таким свежим, холодным, мягким и сладким. Он излечивал язвы у меня во рту, и они лопа-лись, когда я начинала двигаться. Язвы были ив легких, здесь они оставались мокрыми и очень болели.
– Оливия?
Кто-то положил руки мне на плечи. Я взвизгнула и отпрянула – и не только потому, что моя плоть зашипела при этом прикосновении. Я чувствовала себя абсолютно уязвимой: я нахожусь неизвестно где, у меня обгорело тело, я не могу ориентироваться, и меня предали те самые люди, которые должны были защищать.
И мне было невероятно жарко.
Почему мне не сказали, чего ожидать? Или что делать? Почему меня просто бросили, одинокую и горящую? Но задать эти вопросы я не могла: слишком занята была дыханием. Меня начала бить дрожь – конечно, это лучше паралича, но ненамного.
– Что с ней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112