Я был принят с почетом и вскоре улучил минутку, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз. Я говорил ей о своей любви, она не отнимала у меня надежды и этим понравилась мне еще больше. Мы беседовали наедине, как вдруг вошел один из трех мужчин, которые участвовали в сегодняшнем уличном нападении. Это человек средних лет, живущий на широкую ногу, и, судя по всему, провинциал. Увидев, что мы с ней беседуем в стороне от общества, он был явно недоволен, а она, как мне показалось, не сочла возможным пренебречь его неудовольствием и поспешила присоединиться к гостям.
Вскоре я ушел, а на другой день опять явился к ней, но пораньше. Она была одна, и я снова стал изливаться ей в своих чувствах.
Сначала она посмеивалась над моими словами, но в то же время как бы говорила: «Хорошо, если бы это была правда». Я твердил свое, стараясь ее переубедить.
– Неужели вы не шутите? Право, я смущена. Конечно, выслушать вас – не такая уж беда, не в этом дело. Но положение у меня довольно затруднительное. Я вдова, веду здесь тяжбу, возможно, проиграю дело и останусь почти без средств. Вы видели у меня вчера высокого человека с грубоватым лицом, не такого, как вы? Это простой буржуа, но он богат, и я могу выйти за него замуж, как только захочу – он же все время торопит меня с согласием. Но я никак не могу решиться, а в последние два дня, – прибавила она с улыбкой, – у меня и вовсе отпала охота выходить за него замуж. Иногда женщина предпочитает стать возлюбленной одного, а не женой другого. Но я слишком бедна, чтобы следовать своим вкусам, я вынуждена буду совсем уехать из Парижа, хотя мне очень бы хотелось побыть тут подольше. И тогда мне придется жить в ненавистной деревне, где жизнь моя течет так уныло, что страшно даже вспомнить. Посоветуйте, что мне делать? Ах, я сама не знаю, зачем говорю вам это. Я просто сошла с ума. Лучше мне вас больше не видеть.
Я сразу понял, что передо мною одна из тех обездоленных красоток, чьи доходы зависят целиком от их красивого личика; я догадался, какого рода отношения связывают ее с господином, которого она называла своим будущим мужем. В ее голосе слышался вопрос: «Если я прогоню этого человека, готовы ли вы занять его место или вы ждете от меня лишь мимолетной неверности?»
Этот небольшой торг был мне не по душе. Я думал, что передо мной женщина ветреная, но не предполагал в ней корысти. Слушая ее, я колебался, не зная, на каком из двух решений остановиться.
Но колебания мои не успели еще ничем разрешиться, когда явился этот господин и снова застал нас за беседой. Он нахмурил брови, причем довольно невежливо, с видом хозяина, который сейчас наведет тут порядок. Правда, должен признаться, когда он вошел, я пожимал ручку его даме.
Она сказала с улыбкой: «Я вас заждалась!». Но напрасно. Его хмурый лоб не разглаживался, а лицо было по-прежнему мрачно и злобно.
– А вы, кажется, не скучали, – вот и все, что ей удалось из него выжать.
Что до меня, я не удостоил его даже взглядом и продолжал расточать даме любезности, чтобы проучить этого грубияна. Затем я вышел.
Тут кучер остановился в двух шагах от дома, указанного моим спутником. К подъезду он не мог подъехать, так как там стояло несколько экипажей. Мы вышли из фиакра. Молодой человек что-то сказал рослому лакею, и тот отворил дверцу одной из карет.
– Входите, друг мой, – сказал мой спутник, обращаясь ко мне.
– Куда? – спросил я.
– В карету. Она моя, – ответил он. – Я не мог ехать в своем экипаже к женщине, о которой вам рассказывал.
Спешу заметить, что ничего изящнее этой кареты я не видывал.
– Ого… – подумал я про себя, – кажется, он знатнее, чем я думал. Вот это роскошь! Пожалуй, мой новый друг – настоящий вельможа. Следите за собой, господин де Ля Валле, и старайтесь говорить правильней. Вы одеты как дворянский сын, поддержите же честь камзола, и пусть речь ваша не окажется в разладе с лицом.
Вот, примерно, какие мысли пронеслись в моей голове в ту минуту. Я стал на подножку, терзаясь сомнением, должен ли я был входить первый, и в то же время опасаясь проявить излишнюю церемонность. Как велит поступать светское воспитание? Должен ли я сесть в карету прежде него или надо учтиво отступить? – вопрошал я воздух, между тем как сам уже сидел в карете. Я впервые оказался в таком положении, и мой скудный светский опыт ничего не мог мне подсказать, кроме того, что когда два господина оказываются одновременно перед дверью, они уступают друг другу дорогу, и я сильно подозревал, что перед дверцей кареты тоже должно происходить что-нибудь подобное.
Как бы то ни было, я первый встал на подножку; более того, я уже сидел в карете, но все продолжал размышлять о том, правильно ли я поступил. Итак, я сижу рядышком с моим знатным другом, на самой дружеской ноге с человеком, перед которым пять месяцев тому назад считал бы за честь открывать дверцу этой самой кареты, где теперь восседаю вместе с ним. Правда, в тот миг подобное сопоставление не приходило мне в голову, я подумал об этом лишь сейчас, когда пишу эти строки. Тогда же оно мелькнуло где-то в отдалении, но я решительно отказался Допустить его в свои мысли. Оно лишило бы меня уверенности в себе, столь нужной в такую минуту.
– Вы свободны? – спросил меня граф д'Орсан (так звали моего нового друга); – я чувствую себя прекрасно, и мне не хочется ехать домой; час еще не поздний. Поедемте в Комедию, там я буду чувствовать себя так же уютно, как в собственной комнате.
До этих пор я кое-как владел собой и не терял самообладания. Но тут я не выдержал. Предложение отправиться в такой приятной компании в Комедию окончательно вскружило мне голову. Я ослеп от собственного величия. Туман радости, самоуважения, успеха, суетности – прошу извинить мне столь своевольное выражение (ведь я знаю, что есть придирчивые, хотя и достойные всяческого уважения читатели, с которыми опасно откровенничать: по их мнению, лучше смолчать, чем сказать то, что чувствуешь; главное же, упаси бог, не употребить какое-нибудь неправильное слово; а ведь это может со всяким случиться, особливо когда хочешь передать все, что чувствует твоя душа. Я же считаю, что душа делает куда больше разнообразных пируэтов, чем имеется способов их описать. Так не лучше ли предоставить ей самой выбирать для себя выражения. Лишь бы они были ясны, лишь бы не искажали и не обедняли ее мысль. По этому поводу ведется немало споров, вот почему я и сделал это отступление. Если бы я предвидел, что оно выйдет таким длинным, я бы и не начинал. Впрочем, к делу). Итак, туман радости, самоуважения, успеха, суетности застилал мне глаза.
– Как вам угодно, – ответил я, и карета покатилась.
– Я не досказал вам свою историю, – продолжал он, – вот ее конец. Обедал я у маркизы де ***; сославшись на неотложные дела, я ушел от нее часов около трех и отправился к женщине, за которой ухаживал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Вскоре я ушел, а на другой день опять явился к ней, но пораньше. Она была одна, и я снова стал изливаться ей в своих чувствах.
Сначала она посмеивалась над моими словами, но в то же время как бы говорила: «Хорошо, если бы это была правда». Я твердил свое, стараясь ее переубедить.
– Неужели вы не шутите? Право, я смущена. Конечно, выслушать вас – не такая уж беда, не в этом дело. Но положение у меня довольно затруднительное. Я вдова, веду здесь тяжбу, возможно, проиграю дело и останусь почти без средств. Вы видели у меня вчера высокого человека с грубоватым лицом, не такого, как вы? Это простой буржуа, но он богат, и я могу выйти за него замуж, как только захочу – он же все время торопит меня с согласием. Но я никак не могу решиться, а в последние два дня, – прибавила она с улыбкой, – у меня и вовсе отпала охота выходить за него замуж. Иногда женщина предпочитает стать возлюбленной одного, а не женой другого. Но я слишком бедна, чтобы следовать своим вкусам, я вынуждена буду совсем уехать из Парижа, хотя мне очень бы хотелось побыть тут подольше. И тогда мне придется жить в ненавистной деревне, где жизнь моя течет так уныло, что страшно даже вспомнить. Посоветуйте, что мне делать? Ах, я сама не знаю, зачем говорю вам это. Я просто сошла с ума. Лучше мне вас больше не видеть.
Я сразу понял, что передо мною одна из тех обездоленных красоток, чьи доходы зависят целиком от их красивого личика; я догадался, какого рода отношения связывают ее с господином, которого она называла своим будущим мужем. В ее голосе слышался вопрос: «Если я прогоню этого человека, готовы ли вы занять его место или вы ждете от меня лишь мимолетной неверности?»
Этот небольшой торг был мне не по душе. Я думал, что передо мной женщина ветреная, но не предполагал в ней корысти. Слушая ее, я колебался, не зная, на каком из двух решений остановиться.
Но колебания мои не успели еще ничем разрешиться, когда явился этот господин и снова застал нас за беседой. Он нахмурил брови, причем довольно невежливо, с видом хозяина, который сейчас наведет тут порядок. Правда, должен признаться, когда он вошел, я пожимал ручку его даме.
Она сказала с улыбкой: «Я вас заждалась!». Но напрасно. Его хмурый лоб не разглаживался, а лицо было по-прежнему мрачно и злобно.
– А вы, кажется, не скучали, – вот и все, что ей удалось из него выжать.
Что до меня, я не удостоил его даже взглядом и продолжал расточать даме любезности, чтобы проучить этого грубияна. Затем я вышел.
Тут кучер остановился в двух шагах от дома, указанного моим спутником. К подъезду он не мог подъехать, так как там стояло несколько экипажей. Мы вышли из фиакра. Молодой человек что-то сказал рослому лакею, и тот отворил дверцу одной из карет.
– Входите, друг мой, – сказал мой спутник, обращаясь ко мне.
– Куда? – спросил я.
– В карету. Она моя, – ответил он. – Я не мог ехать в своем экипаже к женщине, о которой вам рассказывал.
Спешу заметить, что ничего изящнее этой кареты я не видывал.
– Ого… – подумал я про себя, – кажется, он знатнее, чем я думал. Вот это роскошь! Пожалуй, мой новый друг – настоящий вельможа. Следите за собой, господин де Ля Валле, и старайтесь говорить правильней. Вы одеты как дворянский сын, поддержите же честь камзола, и пусть речь ваша не окажется в разладе с лицом.
Вот, примерно, какие мысли пронеслись в моей голове в ту минуту. Я стал на подножку, терзаясь сомнением, должен ли я был входить первый, и в то же время опасаясь проявить излишнюю церемонность. Как велит поступать светское воспитание? Должен ли я сесть в карету прежде него или надо учтиво отступить? – вопрошал я воздух, между тем как сам уже сидел в карете. Я впервые оказался в таком положении, и мой скудный светский опыт ничего не мог мне подсказать, кроме того, что когда два господина оказываются одновременно перед дверью, они уступают друг другу дорогу, и я сильно подозревал, что перед дверцей кареты тоже должно происходить что-нибудь подобное.
Как бы то ни было, я первый встал на подножку; более того, я уже сидел в карете, но все продолжал размышлять о том, правильно ли я поступил. Итак, я сижу рядышком с моим знатным другом, на самой дружеской ноге с человеком, перед которым пять месяцев тому назад считал бы за честь открывать дверцу этой самой кареты, где теперь восседаю вместе с ним. Правда, в тот миг подобное сопоставление не приходило мне в голову, я подумал об этом лишь сейчас, когда пишу эти строки. Тогда же оно мелькнуло где-то в отдалении, но я решительно отказался Допустить его в свои мысли. Оно лишило бы меня уверенности в себе, столь нужной в такую минуту.
– Вы свободны? – спросил меня граф д'Орсан (так звали моего нового друга); – я чувствую себя прекрасно, и мне не хочется ехать домой; час еще не поздний. Поедемте в Комедию, там я буду чувствовать себя так же уютно, как в собственной комнате.
До этих пор я кое-как владел собой и не терял самообладания. Но тут я не выдержал. Предложение отправиться в такой приятной компании в Комедию окончательно вскружило мне голову. Я ослеп от собственного величия. Туман радости, самоуважения, успеха, суетности – прошу извинить мне столь своевольное выражение (ведь я знаю, что есть придирчивые, хотя и достойные всяческого уважения читатели, с которыми опасно откровенничать: по их мнению, лучше смолчать, чем сказать то, что чувствуешь; главное же, упаси бог, не употребить какое-нибудь неправильное слово; а ведь это может со всяким случиться, особливо когда хочешь передать все, что чувствует твоя душа. Я же считаю, что душа делает куда больше разнообразных пируэтов, чем имеется способов их описать. Так не лучше ли предоставить ей самой выбирать для себя выражения. Лишь бы они были ясны, лишь бы не искажали и не обедняли ее мысль. По этому поводу ведется немало споров, вот почему я и сделал это отступление. Если бы я предвидел, что оно выйдет таким длинным, я бы и не начинал. Впрочем, к делу). Итак, туман радости, самоуважения, успеха, суетности застилал мне глаза.
– Как вам угодно, – ответил я, и карета покатилась.
– Я не досказал вам свою историю, – продолжал он, – вот ее конец. Обедал я у маркизы де ***; сославшись на неотложные дела, я ушел от нее часов около трех и отправился к женщине, за которой ухаживал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132