Думаю, однако, что я любил бы ее сильнее, если бы был только ее возлюбленным (или, если угодно, любовником): когда честный человек столь многим обязан женщине, то, право, он не может расплатиться с ней любовью: он испытывает к ней чувства более серьезные – дружбу и благодарность. Я был преисполнен и того и другого, но любовь от этого немного страдала.
Госпожа де Ля Валле встретила меня с такой радостью, будто я возвратился из дальних странствий. Когда я вошел, она молилась богу за мое благополучное прибытие и всего час назад, по ее словам, вернулась из церкви, где провела чуть ли не всю вторую половину дня, – и все это в мою честь. Теперь предметом ее молитв был один я, и, право же, беседа с богом превратилась для нее в беседу со мной.
Содержание этих молитв, надо полагать, было довольно занятно; я уверен, что во всех без исключения она говорила только две фразы: «Боже, сделай так, чтобы мой муж всегда был со мной» или «Благодарю тебя, господи, что ты подарил мне моего мужа», и обе означали, если выразить то же самое другими словами, не что иное, как «Боже, сделай так, чтобы я всегда могла наслаждаться радостями законного супружества» или «Благодарю тебя, господи, за радости, которыми я наслаждаюсь в согласии с законом и с твоей святой волей».
Судите сами, сколь пламенны были сии молитвы. Благочестивые люди особенно беззаветно любят бога именно тогда, когда он ниспосылает им маленькие земные радости, и молитвы их становятся горячей, когда и дух и плоть равно ублаготворены и возносят молитву в полном согласии. Но дело идет много хуже, когда плоть в пренебрежении, не знает довольства и терзается, и дух в одиночестве должен нести бремя благочестия.
Но последнее отнюдь не было уделом госпожи де Ля Валле, она получила все, чего могла желать, радости ее жизни были согласны с законом, она могла предаваться им с чистой совестью. Неудивительно, что набожность ее увеличилась вдвое, но, впрочем, вовсе не заслуживала удвоенной хвалы, ибо душой ее благочестия было удовольствие держать в объятиях своего бесценного мужа, своего чернокудрого красавца (как она меня иногда называла), а вовсе не любовь к богу.
Мы поужинали у нашей квартирной хозяйки, которая, судя по всему, влюбилась в меня от всего сердца, может быть даже сама того не заметив. Эта добродушная женщина находила меня обворожительным и выражала свои чувства с полной откровенностью.
– Да, мадам де Ля Валле, ничего не скажешь: вы подобрали себе красивого муженька; кто не полюбит такого красавчика; хоть мне он не приходится никем, а я и то его полюбила, – разливалась она; и через минуту продолжала: – можете не жалеть, что вышли замуж так поздно; и двадцать лет назад вы не нашли бы ничего лучше.
Подобные наивные признания то и дело слетали с ее уст, не доставляя этим никакого удовольствия госпоже де Ля Валле, особенно когда та упирала на ее запоздалое замужество и колола ей глаза разницей в возрасте.
– Ах, боже мой, мадам д’Ален, – отвечала она кротко, но решительно, – я совершенно с вами согласна: я нашла хорошего мужа, я довольна своим выбором и очень рада, что вы его одобряете. Но позвольте заметить, что я вышла замуж вовсе не так уж поздно, что это самое подходящее время, и женщины моих лет удовлетворяют всем требованиям. Не правда ли, милый? – продолжала она, беря меня за руку и глядя глазами, доверительно говорившими: «Ведь ты, кажется, доволен?».
– Еще бы, дорогая моя жена, еще бы вы не удовлетворяли всем требованиям! – отвечал я. – Да в каком же еще возрасте, скажите пожалуйста, женщины бывают приятней и соблазнительней?
Она улыбалась, жала мне руку и заключала с почти нескрываемым вздохом:
– Который час? Не пора ли вставать из-за стола?
То был неизменный припев всех ее речей.
Что касается маленькой вострушки, дочки мадам д'Ален, то она украдкой наблюдала нашу целомудренную любовь и находила ее, насколько я могу судить, не столь невинной, какой она должна была казаться. У Агаты были довольно красивые руки, и я заметил, что плутовка всячески выставляла их напоказ, как бы намекая: «Присмотритесь хорошенько, может ли ваша жена похвастать чем-нибудь подобным?»
Впрочем, не буду больше распространяться о такого рода мелочах; Агата – дело другое, о ней я, возможно, еще расскажу кое-что. Но что касается нашей с госпожой де Ля Валле совместной жизни, то о ней более не стоит говорить. Вы уже достаточно знаете ее характер и ее привязанность ко мне. Мы муж и жена. Я сознавал, сколь многим ей обязан, я всегда готов был исполнить любое ее желание; я достиг расцвета молодости, она была еще свежа, несмотря на свои годы. Но будь она и менее привлекательна, все равно: благодарность в молодом и великодушном человеке заменяет другие чувства: она сильна и многое может. К тому же госпожа де Ля Валле любила меня самозабвенно, и необычайная пылкость ее чувств возместила бы недостаток красоты, если бы я его ощущал. Она отдала мне свое сердце каким-то особым, благоговейным образом, и это находило во мне живой отклик. Госпожа де Ля Валле была женой влюбленной, но вовсе не ревнивой. Она не требовала от меня докучного отчета в моих поступках, хотя я, как вы сами видели, уже успел совершить немало измен, и не было никаких оснований ожидать, что в ближайшем будущем я стану благонравней. Когда меня не бывало дома, госпожа де Ля Валле мечтала поскорей меня увидеть, но ждала терпеливо. Когда я появлялся, она не задавала ни единого вопроса, она была вполне счастлива, лишь бы я любил ее, а я ее любил.
Итак, вообразите самого внимательного мужа, окружающего свою жену самыми нежными заботами; нарисуйте себе картину самого спокойного и приятного супружества – и это будет верное изображение нашей семейной жизни. Впредь я не буду более говорить о моей жене, если только она по какой-нибудь случайности не примет прямого участия в том или ином событии моей жизни. Увы! В скором времени она не сможет быть больше ничем для меня; уже близится день, когда жена моя покинет навсегда этот мир. Итак, я забуду о ней совсем ненадолго; я вернусь к госпоже де Ля Валле, чтобы рассказать вам о ее смерти и о том, как сильно я о ней горевал.
Вы, вероятно, не забыли, что господин Боно велел молодой даме, с которой я познакомился в Версале, а равным образом и мне, посетить его; мы узнали его адрес у кучера, доставившего нас из Версаля в Париж. Все следующее утро я просидел у себя, но ни капельки не скучал: я упивался новым для меня положением хозяина дома. Я радовался своему благополучию, наслаждался комфортом, привыкал к своим покоям: прошелся, присел, улыбнулся креслам и столам, помечтал о кухарке (появление которой зависело только от меня и которую я специально позвал, чтобы на нее посмотреть), полюбовался на свой халат и домашние туфли – и смею уверить, что эти два предмета занимали не последнее место среди прочих моих удовольствий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132