мое самодовольство всегда оставалось вежливым. Когда я был счастлив и горд собой, я делался особенно добрым и покладистым. У всякого свой нрав; мой был таков. Госпожа де Ля Валле никогда еще не видела меня столь нежным и предупредительным, как в тот вечер.
Было уже поздно, но без меня не садились за стол: читатель благоволит припомнить, что мы пригласили к ужину квартирную хозяйку с дочерью и лиц, бывших свидетелями при нашем бракосочетании.
Не нахожу слов, чтобы описать вам, как сердечно я ухаживал за гостями, осыпая их любезностями и развлекая шутками. Оба свидетеля, люди грубоватые и тугодумы, не могли не видеть, насколько я живее, остроумнее и, можно сказать, изящнее их, и сознавали мое превосходство; как я ни старался их развеселить, они чувствовали разделявшее нас расстояние и отвечали мне сдержанно.
Я поразил даже госпожу д'Ален; она оставалась такой же кумушкой, как была, но все-таки и она выбирала выражения. Мои достоинства оказались главной темой вечера, причем все сотрапезники старались выразить свои похвалы как можно учтивей и любезней; я почувствовал, что усвоенные мною светские манеры придавали мне особый вес в глазах присутствующих.
По-видимому, общение с обеими дамами, госпожей де Ферваль и госпожей де Фекур, пошло мне на пользу, я перенял от них нечто, чем прежде не обладал.
Несомненно одно: я сам чувствовал, что стал иным и, глядя на своих гостей, думал: «Этим славным людям до меня далеко, но до поры до времени я должен с ними знаться».
Не буду пересказывать нашу застольную беседу; Агата то и дело поглядывала на меня; я был душой общества, много шутил, но шутки мои выслушивались почти с уважением; я так обворожил госпожу де Ля Валле, что, желая остаться со мной наедине, она несколько раз вынимала из-за пояса свои часики, как бы деликатно намекая, что пора и по домам.
Наконец, гости встали; дамы расцеловались, все разошлись, со стола было убрано, и мы остались одни с госпожей де Ля Валле.
Не тратя лишних слов и сославшись на усталось, моя набожная супруга сейчас же легла в постель и сказала:
– Пора ложиться, дорогой мой, уже поздно.
Скрытый же смысл ее речей был таков: «Ложись, потому что я люблю тебя». Я так и понял мою жену и с удовольствием лег, потому что тоже любил ее; она была еще привлекательна и хорошо сложена, я уже говорил об этом в начале своего повествования. В воображении моем накопилось столько сладких картин, в этот день мое сердце так много билось, мне столько говорили о любви, что я и сам настроился на любовный лад; притом же рядом со мной было существо, которое всей душой отвечало на всякое мое чувство, а это не может не волновать.
Раздеваясь, я начал было рассказывать ей весь сегодняшний день: я успел упомянуть о добрых намерениях госпожи де Ферваль, о приходе госпожи де Фекур, о письме, которое она мне вручила, и о завтрашней поездке в Версаль; но момент был неподходящий. Хотя жена моя живо интересовалась всеми моими делами, она пропустила рассказ мимо ушей; я не добился ничего, кроме коротких рассеянных замечаний: «Да, да», «Очень хорошо», «Тем лучше», а затем: «Иди же сюда, расскажешь в постели!»
Я послушался, и прощай разговоры о моих успехах! Я забыл к ним вернуться, а моя милая жена об этом не напоминала.
Какие нежные и пылкие слова мне довелось услышать в ту ночь! Я уже говорил о том, как сильно она меня любила; могу добавить, что ни одна набожная женщина не пользовалась столь самозабвенно радостями дозволенной любви. Я так и ждал, что она воскликнет: «Как приятно отнимать у дьявола его права и, нисколько не греша, наслаждаться не хуже отъявленных грешников!»
Наконец, оба мы уснули, и лишь в восемь часов утра я смог вернуться к моему вчерашнему рассказу.
Жена моя была тронута заботами госпожи де Ферваль и призывала благословение божие на нее и на госпожу де Фекур; потом мы встали и вместе вышли из дома. Я отправился в Версаль, а она в церковь, чтобы помолиться за успех моей поездки.
Прежде всего я пошел на почтовую станцию; там как раз готовилась к отправлению четырехместная карета: три места уже были заняты, и я сел на четвертое.
Среди моих спутников был пожилой офицер весьма почтенного вида, человек рассудительный, с простыми и приятными манерами.
Затем там был высокий худой господин, все время нервно суетившийся; его черные глаза горели странным огнем; вскоре мы узнали, что у него тяжба в суде, и это обстоятельство как нельзя лучше объяснило нам его беспокойство.
Третьим был молодой человек приятной наружности; он и офицер все поглядывали друг на друга, как люди, где-то встречавшиеся, но которые не могут вспомнить, где именно. Наконец, они припомнили, что обедали вместе в одном доме.
Итак, рядом со мной были не мадам д’Ален и не влюбленные в меня дамы, а потому я внимательно следил за своей речью и старался говорить так, чтобы во мне не признали крестьянского сына; вообще же больше помалкивал и довольствовался тем, что слушал других.
Когда человек внимательно вас слушает, вы не замечаете, что он молчит; всем кажется: вот он сейчас заговорит; уметь слушать – все равно, что быть хорошим собеседником.
Время от времени я вставлял: «Да, разумеется», «Конечно, нет», «Вы правы» – смотря по тому, каково было общее мнение.
Первым нарушил молчание офицер, кавалер ордена святого Людовика. Почтенный возраст, облик честного солдата, открытые, приятные манеры расположили к нему всех, даже господина, ходившего по судам, хотя вообще тот держался молчаливо и, казалось, о чем-то размышлял.
Не знаю уж почему, офицер стал рассказывать изящному молодому человеку о бракоразводном процессе, который вела одна дама.
Эта тема нашла живой отклик у господина, ведущего тяжбу. Бросив несколько пристальных взглядов на офицера и, видимо, почувствовав к нему доверие, он тоже вступил в беседу, высказал несколько нелестных замечаний насчет всего женского пола и как-то незаметно для себя признался, что и сам в таком же положении: судится со своей женой.
Услышав это, собеседники оставили прежний разговор и занялись новым. Они поступили вполне правильно: он оказался куда занятнее, ибо подлинник всегда интереснее копии.
– В самом деле? – сказал молодой человек. – Вы судитесь с вашей супругой? Сочувствую вам. Как это неприятно для светского человека. А из-за чего вы с ней поссорились?
– Хм, из-за чего? – отвечал тот. – Много ли надо, чтобы поссориться с женой? Быть чьим-либо мужем – ведь это само по себе значит вести тяжбу против своей жены. Всякий муж либо защищается, либо нападает. Иногда этот судебный процесс не переходит через порог дома, а иногда выплескивается наружу. Мой выплеснулся.
– Я решительно не хотел жениться, – заметил офицер. – Не знаю, плохо или хорошо я поступил, но до сей поры в решении своем не раскаиваюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Было уже поздно, но без меня не садились за стол: читатель благоволит припомнить, что мы пригласили к ужину квартирную хозяйку с дочерью и лиц, бывших свидетелями при нашем бракосочетании.
Не нахожу слов, чтобы описать вам, как сердечно я ухаживал за гостями, осыпая их любезностями и развлекая шутками. Оба свидетеля, люди грубоватые и тугодумы, не могли не видеть, насколько я живее, остроумнее и, можно сказать, изящнее их, и сознавали мое превосходство; как я ни старался их развеселить, они чувствовали разделявшее нас расстояние и отвечали мне сдержанно.
Я поразил даже госпожу д'Ален; она оставалась такой же кумушкой, как была, но все-таки и она выбирала выражения. Мои достоинства оказались главной темой вечера, причем все сотрапезники старались выразить свои похвалы как можно учтивей и любезней; я почувствовал, что усвоенные мною светские манеры придавали мне особый вес в глазах присутствующих.
По-видимому, общение с обеими дамами, госпожей де Ферваль и госпожей де Фекур, пошло мне на пользу, я перенял от них нечто, чем прежде не обладал.
Несомненно одно: я сам чувствовал, что стал иным и, глядя на своих гостей, думал: «Этим славным людям до меня далеко, но до поры до времени я должен с ними знаться».
Не буду пересказывать нашу застольную беседу; Агата то и дело поглядывала на меня; я был душой общества, много шутил, но шутки мои выслушивались почти с уважением; я так обворожил госпожу де Ля Валле, что, желая остаться со мной наедине, она несколько раз вынимала из-за пояса свои часики, как бы деликатно намекая, что пора и по домам.
Наконец, гости встали; дамы расцеловались, все разошлись, со стола было убрано, и мы остались одни с госпожей де Ля Валле.
Не тратя лишних слов и сославшись на усталось, моя набожная супруга сейчас же легла в постель и сказала:
– Пора ложиться, дорогой мой, уже поздно.
Скрытый же смысл ее речей был таков: «Ложись, потому что я люблю тебя». Я так и понял мою жену и с удовольствием лег, потому что тоже любил ее; она была еще привлекательна и хорошо сложена, я уже говорил об этом в начале своего повествования. В воображении моем накопилось столько сладких картин, в этот день мое сердце так много билось, мне столько говорили о любви, что я и сам настроился на любовный лад; притом же рядом со мной было существо, которое всей душой отвечало на всякое мое чувство, а это не может не волновать.
Раздеваясь, я начал было рассказывать ей весь сегодняшний день: я успел упомянуть о добрых намерениях госпожи де Ферваль, о приходе госпожи де Фекур, о письме, которое она мне вручила, и о завтрашней поездке в Версаль; но момент был неподходящий. Хотя жена моя живо интересовалась всеми моими делами, она пропустила рассказ мимо ушей; я не добился ничего, кроме коротких рассеянных замечаний: «Да, да», «Очень хорошо», «Тем лучше», а затем: «Иди же сюда, расскажешь в постели!»
Я послушался, и прощай разговоры о моих успехах! Я забыл к ним вернуться, а моя милая жена об этом не напоминала.
Какие нежные и пылкие слова мне довелось услышать в ту ночь! Я уже говорил о том, как сильно она меня любила; могу добавить, что ни одна набожная женщина не пользовалась столь самозабвенно радостями дозволенной любви. Я так и ждал, что она воскликнет: «Как приятно отнимать у дьявола его права и, нисколько не греша, наслаждаться не хуже отъявленных грешников!»
Наконец, оба мы уснули, и лишь в восемь часов утра я смог вернуться к моему вчерашнему рассказу.
Жена моя была тронута заботами госпожи де Ферваль и призывала благословение божие на нее и на госпожу де Фекур; потом мы встали и вместе вышли из дома. Я отправился в Версаль, а она в церковь, чтобы помолиться за успех моей поездки.
Прежде всего я пошел на почтовую станцию; там как раз готовилась к отправлению четырехместная карета: три места уже были заняты, и я сел на четвертое.
Среди моих спутников был пожилой офицер весьма почтенного вида, человек рассудительный, с простыми и приятными манерами.
Затем там был высокий худой господин, все время нервно суетившийся; его черные глаза горели странным огнем; вскоре мы узнали, что у него тяжба в суде, и это обстоятельство как нельзя лучше объяснило нам его беспокойство.
Третьим был молодой человек приятной наружности; он и офицер все поглядывали друг на друга, как люди, где-то встречавшиеся, но которые не могут вспомнить, где именно. Наконец, они припомнили, что обедали вместе в одном доме.
Итак, рядом со мной были не мадам д’Ален и не влюбленные в меня дамы, а потому я внимательно следил за своей речью и старался говорить так, чтобы во мне не признали крестьянского сына; вообще же больше помалкивал и довольствовался тем, что слушал других.
Когда человек внимательно вас слушает, вы не замечаете, что он молчит; всем кажется: вот он сейчас заговорит; уметь слушать – все равно, что быть хорошим собеседником.
Время от времени я вставлял: «Да, разумеется», «Конечно, нет», «Вы правы» – смотря по тому, каково было общее мнение.
Первым нарушил молчание офицер, кавалер ордена святого Людовика. Почтенный возраст, облик честного солдата, открытые, приятные манеры расположили к нему всех, даже господина, ходившего по судам, хотя вообще тот держался молчаливо и, казалось, о чем-то размышлял.
Не знаю уж почему, офицер стал рассказывать изящному молодому человеку о бракоразводном процессе, который вела одна дама.
Эта тема нашла живой отклик у господина, ведущего тяжбу. Бросив несколько пристальных взглядов на офицера и, видимо, почувствовав к нему доверие, он тоже вступил в беседу, высказал несколько нелестных замечаний насчет всего женского пола и как-то незаметно для себя признался, что и сам в таком же положении: судится со своей женой.
Услышав это, собеседники оставили прежний разговор и занялись новым. Они поступили вполне правильно: он оказался куда занятнее, ибо подлинник всегда интереснее копии.
– В самом деле? – сказал молодой человек. – Вы судитесь с вашей супругой? Сочувствую вам. Как это неприятно для светского человека. А из-за чего вы с ней поссорились?
– Хм, из-за чего? – отвечал тот. – Много ли надо, чтобы поссориться с женой? Быть чьим-либо мужем – ведь это само по себе значит вести тяжбу против своей жены. Всякий муж либо защищается, либо нападает. Иногда этот судебный процесс не переходит через порог дома, а иногда выплескивается наружу. Мой выплеснулся.
– Я решительно не хотел жениться, – заметил офицер. – Не знаю, плохо или хорошо я поступил, но до сей поры в решении своем не раскаиваюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132