Ты да мы, неразумные. Поверили князю, смутили людей! – с гневом закончил Осип.
– Постой, друг! – Георгий присел рядом с ним на скамье. – Видать, ты узнал что недоброе?
– Узнал. – Осип резко повернулся к Георгию. – Князь к королю Жигмонту поехал, – заговорил он шепотом торопливо, взволнованно. – У его милости ласку выпрашивает, чтобы миром все кончить. А людишек зазвал сюда, дабы короля напугать. Дескать, вон какая сила у меня, не хочешь мира – я войной пойду… И еще знаю, к хану крымскому от себя посылал. Может, и ему передаться согласен. Видно, заговорила кровинка татарская. Ты вот думал, что людей до московского князя зовешь. Тому поверили многие, ан все иначе выходит… Слушай меня: князь замирится с королем либо союз с ханом заключит, куда люди пойдут? Кто им защиту даст? Хлопы, рабы, отчинники княжий… Боже ж ты мой, сколько жизней загинет! – Осип уронил голову на руки и закачался, причитая: – Боже милостивый!.. Под кнутом, в колодках, на виселицах… за что? Сирот сколько новых, за что? Господи, смилуйся ты над нами, грешными.
– Успокойся, Осип, – проговорил Георгий, чувствуя, как его самого захватывает тревога высказанной жебраком страшной догадки. – Дай рассудить… не может того быть. Это злые люди так о князе… Нет, Осип, не покинет князь посполитых…
– Покинет! – почти выкрикнул Осип и быстро поднялся. – Только вперед я покину его!
Он шагнул к двери и поднял свою суму. Движения его были решительны.
– Куда ты, Осип? Отдохни у меня… обсудим…
Жебрак посмотрел на Георгия. Лицо его вновь приняло обычное, ласковое выражение.
– Куда? – переспросил он с улыбкой. – А никуда… На волю… Подале от князей – голова целей!
Низко поклонившись Георгию, он вышел за дверь. Больше никто не видел в Турове старого жебрака.
* * *
Посещение Осипа лишило Георгия покоя на всю долгую зимнюю ночь. Вспышка гневного недоверия к князю, убеждение в грозящем обмане, высказанное старым жебраком, обычно лучше других осведомленном о делах князя, наконец, его уход из Турова взволновали юношу.
Он не верил в обман Глинского, быть может, потому, что многого не знал, не видел. Запершись в своем покое, увлекшись разбором старых пергаментов и подорожных записей, он мало интересовался тем, что творилось за стенами дворца. А за стенами дворца уже появились первые признаки разлада в туровском лагере.
В городе было неспокойно.
Горожане выказывали недовольство. Размещенные в их домах ратники с каждым днем вели себя все смелее и нахальнее, разоряли хозяйство. Приходилось прятать от них не только сало и хлеб, но и дочерей с женами. Коли дальше пойдет так, то не от войны, а от одного постоя нового войска погибнет город Туров.
По улицам, словно в праздничный день, разгуливали молодые ратники, горланя непристойные песни. Чаще стали вспыхивать драки между полоцкими крестьянами, приставшими к Глинскому, и литовцами, между русскими и иноземцами.
Воротные стражники, что ни ночь, ловили людей, занесенных в реестры князя, пытавшихся обманом, а то и открытым боем прорваться за городские стены. Некоторым удалось уйти.
По берегам Припяти, грабя соседние фольварки и богатые хутора, разгуливала вольница чернобородого атамана, не признававшего ни князей, ни бояр.
Застрявшие в Турове купцы и покрученики подбивали народ к неповиновению. Обещали награды тому, кто вернется к своему старому господарю. Распускали слухи против князя Михайлы. Одни говорили, что Глинский хочет продать все поспольство, замириться с королем и панами магнатами. Другие сообщали как достоверное, что князь сторговался с татарским ханом Менгли-Гиреем и будет менять людей на золотые цехины. По пять грошей за голову.
Но самым злым слухом, более всего разжигавшим волнения, была весть о том, что Глинский отказался от помощи и покровительства Московского великого князя.
Находились «свидетели», будто бы видевшие в Турове московских послов. Привезли будто те послы волю всем русским от московского князя Василия, да Глинский напоил послов отравленным вином и ночью бросил в Турколодезь, а грамоту Василия сжег не то на трех, не то на двенадцати свечах.
Те, кто еще верили Глинскому, защищали его и словом, и кулаком. От этого нередко страдали и непричастные к тайному шепоту люди.
Дрожжин, оставшись за старшего военачальника и пытаясь успокоить непомерно выросшее пестрое и разноязыкое население туровского лагеря, до отказа набил сторожевую башню пойманными шептунами, публично сек главарей, но сдержать разложение лагеря не мог.
Он отправил одного за другим четырех гонцов к князю в Краков, а затем в Венгрию, требуя возвращения Глинского. А Глинский, не добившись успеха в своих переговорах ни в Кракове, ни у короля Владислава, покинул Венгрию и, разминувшись с гонцами Дрожжина, возвращался в Туров, ничего не зная о происходящем.
* * *
Проведя в тревоге бессонную ночь, взволнованный виденным и слышанным в городе, Георгий находился в крайне возбужденном состоянии.
Чувство обиды и ненависти захватило его. Обиды на маловеров, поддавшихся обману панских лазутчиков (он не сомневался в этом), и ненависти к врагам, пробравшимся в лагерь.
Он понимал, что крутые меры, принимаемые недальновидным и нелюбимым народом паном Дрожжиным, из-за которых страдают и невинные люди, могут вызвать еще большее озлобление. Надобно действовать иначе. Пока не приехал князь и пока еще не стало поздно, надо собрать верных людей, таких, как Язэп, и заставить самих посполитых охранять свою веру в начатое ими дело.
Отправившись искать Язэпа, он столкнулся со своим другом на повороте узкого переулка, ведущего к рыночной площади.
– Беда, – крикнул запыхавшийся Язэп, – к тебе бегу! Уходи, заховайся куда-нибудь… придет князь, оправдаешься…
– В чем оправдаюсь? Перед кем?
– Перед людьми! – проговорил Язэп, испуганно оглядываясь назад. Со стороны площади доносился неспокойный гомон множества голосов.
– Листы! – торопился хлопец. – Побьют тебя за листы обманные… Беги! Там человек один грамотный листы читает, что ты писал, говорит: «ради обмана»!
Георгий схватил Язэпа за плечи.
– Ради обмана? Листы наши обманные?
– Ну да!.. Сейчас на дворец пойдут: листы сжигать и писцов топить. Я хлопцев к пану Дрожжину послал предупредить.
Но Георгий будто не слышал этих слов.
– Слова там про волю твою… За тебя же, а ты – «обманные»!
– Да что ты трясешь меня? – вырвался Язэп, с удивлением глядя на друга, никогда еще не бывшего в таком состоянии. – Не я то говорю. Человек там один…
– Что за человек? – Георгий решительно шагнул в сторону гудящей площади.
Теперь Язэп схватил его за руку:
– Не шути, панич! В большом гневе народ. Могут что хошь сейчас учинить. Лучше и не кажись.
Георгий остановился, повернув к нему бледное с горящими глазами лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
– Постой, друг! – Георгий присел рядом с ним на скамье. – Видать, ты узнал что недоброе?
– Узнал. – Осип резко повернулся к Георгию. – Князь к королю Жигмонту поехал, – заговорил он шепотом торопливо, взволнованно. – У его милости ласку выпрашивает, чтобы миром все кончить. А людишек зазвал сюда, дабы короля напугать. Дескать, вон какая сила у меня, не хочешь мира – я войной пойду… И еще знаю, к хану крымскому от себя посылал. Может, и ему передаться согласен. Видно, заговорила кровинка татарская. Ты вот думал, что людей до московского князя зовешь. Тому поверили многие, ан все иначе выходит… Слушай меня: князь замирится с королем либо союз с ханом заключит, куда люди пойдут? Кто им защиту даст? Хлопы, рабы, отчинники княжий… Боже ж ты мой, сколько жизней загинет! – Осип уронил голову на руки и закачался, причитая: – Боже милостивый!.. Под кнутом, в колодках, на виселицах… за что? Сирот сколько новых, за что? Господи, смилуйся ты над нами, грешными.
– Успокойся, Осип, – проговорил Георгий, чувствуя, как его самого захватывает тревога высказанной жебраком страшной догадки. – Дай рассудить… не может того быть. Это злые люди так о князе… Нет, Осип, не покинет князь посполитых…
– Покинет! – почти выкрикнул Осип и быстро поднялся. – Только вперед я покину его!
Он шагнул к двери и поднял свою суму. Движения его были решительны.
– Куда ты, Осип? Отдохни у меня… обсудим…
Жебрак посмотрел на Георгия. Лицо его вновь приняло обычное, ласковое выражение.
– Куда? – переспросил он с улыбкой. – А никуда… На волю… Подале от князей – голова целей!
Низко поклонившись Георгию, он вышел за дверь. Больше никто не видел в Турове старого жебрака.
* * *
Посещение Осипа лишило Георгия покоя на всю долгую зимнюю ночь. Вспышка гневного недоверия к князю, убеждение в грозящем обмане, высказанное старым жебраком, обычно лучше других осведомленном о делах князя, наконец, его уход из Турова взволновали юношу.
Он не верил в обман Глинского, быть может, потому, что многого не знал, не видел. Запершись в своем покое, увлекшись разбором старых пергаментов и подорожных записей, он мало интересовался тем, что творилось за стенами дворца. А за стенами дворца уже появились первые признаки разлада в туровском лагере.
В городе было неспокойно.
Горожане выказывали недовольство. Размещенные в их домах ратники с каждым днем вели себя все смелее и нахальнее, разоряли хозяйство. Приходилось прятать от них не только сало и хлеб, но и дочерей с женами. Коли дальше пойдет так, то не от войны, а от одного постоя нового войска погибнет город Туров.
По улицам, словно в праздничный день, разгуливали молодые ратники, горланя непристойные песни. Чаще стали вспыхивать драки между полоцкими крестьянами, приставшими к Глинскому, и литовцами, между русскими и иноземцами.
Воротные стражники, что ни ночь, ловили людей, занесенных в реестры князя, пытавшихся обманом, а то и открытым боем прорваться за городские стены. Некоторым удалось уйти.
По берегам Припяти, грабя соседние фольварки и богатые хутора, разгуливала вольница чернобородого атамана, не признававшего ни князей, ни бояр.
Застрявшие в Турове купцы и покрученики подбивали народ к неповиновению. Обещали награды тому, кто вернется к своему старому господарю. Распускали слухи против князя Михайлы. Одни говорили, что Глинский хочет продать все поспольство, замириться с королем и панами магнатами. Другие сообщали как достоверное, что князь сторговался с татарским ханом Менгли-Гиреем и будет менять людей на золотые цехины. По пять грошей за голову.
Но самым злым слухом, более всего разжигавшим волнения, была весть о том, что Глинский отказался от помощи и покровительства Московского великого князя.
Находились «свидетели», будто бы видевшие в Турове московских послов. Привезли будто те послы волю всем русским от московского князя Василия, да Глинский напоил послов отравленным вином и ночью бросил в Турколодезь, а грамоту Василия сжег не то на трех, не то на двенадцати свечах.
Те, кто еще верили Глинскому, защищали его и словом, и кулаком. От этого нередко страдали и непричастные к тайному шепоту люди.
Дрожжин, оставшись за старшего военачальника и пытаясь успокоить непомерно выросшее пестрое и разноязыкое население туровского лагеря, до отказа набил сторожевую башню пойманными шептунами, публично сек главарей, но сдержать разложение лагеря не мог.
Он отправил одного за другим четырех гонцов к князю в Краков, а затем в Венгрию, требуя возвращения Глинского. А Глинский, не добившись успеха в своих переговорах ни в Кракове, ни у короля Владислава, покинул Венгрию и, разминувшись с гонцами Дрожжина, возвращался в Туров, ничего не зная о происходящем.
* * *
Проведя в тревоге бессонную ночь, взволнованный виденным и слышанным в городе, Георгий находился в крайне возбужденном состоянии.
Чувство обиды и ненависти захватило его. Обиды на маловеров, поддавшихся обману панских лазутчиков (он не сомневался в этом), и ненависти к врагам, пробравшимся в лагерь.
Он понимал, что крутые меры, принимаемые недальновидным и нелюбимым народом паном Дрожжиным, из-за которых страдают и невинные люди, могут вызвать еще большее озлобление. Надобно действовать иначе. Пока не приехал князь и пока еще не стало поздно, надо собрать верных людей, таких, как Язэп, и заставить самих посполитых охранять свою веру в начатое ими дело.
Отправившись искать Язэпа, он столкнулся со своим другом на повороте узкого переулка, ведущего к рыночной площади.
– Беда, – крикнул запыхавшийся Язэп, – к тебе бегу! Уходи, заховайся куда-нибудь… придет князь, оправдаешься…
– В чем оправдаюсь? Перед кем?
– Перед людьми! – проговорил Язэп, испуганно оглядываясь назад. Со стороны площади доносился неспокойный гомон множества голосов.
– Листы! – торопился хлопец. – Побьют тебя за листы обманные… Беги! Там человек один грамотный листы читает, что ты писал, говорит: «ради обмана»!
Георгий схватил Язэпа за плечи.
– Ради обмана? Листы наши обманные?
– Ну да!.. Сейчас на дворец пойдут: листы сжигать и писцов топить. Я хлопцев к пану Дрожжину послал предупредить.
Но Георгий будто не слышал этих слов.
– Слова там про волю твою… За тебя же, а ты – «обманные»!
– Да что ты трясешь меня? – вырвался Язэп, с удивлением глядя на друга, никогда еще не бывшего в таком состоянии. – Не я то говорю. Человек там один…
– Что за человек? – Георгий решительно шагнул в сторону гудящей площади.
Теперь Язэп схватил его за руку:
– Не шути, панич! В большом гневе народ. Могут что хошь сейчас учинить. Лучше и не кажись.
Георгий остановился, повернув к нему бледное с горящими глазами лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123