– Ну, а какими оказались Гомесы Морено?
– Младший – очень симпатичный, но безалаберный, а старший – солидный темноволосый европеец.
– Приятный?
– Да.
– Красивый?
– Скорее, нет. Просто приятный.
– Я так хочу, чтобы ты была счастлива, – вдруг выпалила Лиззи.
– Что ты понимаешь под счастьем?
– Жить полной жизнью. Использовать все свои возможности: эмоциональные, физические, умственные. Полностью понять и оценить себя.
– Ты говоришь о муже, семье, детях, доме и художественном салоне? Потому…
– Что потому?
– Я думаю, у всех нас разные внутренние миры, даже у нас с тобой, хоть мы и близнецы.
Лиззи отложила разделочный нож и вилку, с помощью которых пыталась разделить остатки индейки, и взволнованно произнесла:
– Понимаешь, если у нас есть этот внутренний мир, в нем должны быть люди. Я хочу сказать, я знаю, что у тебя есть мы, и мы тебя обожаем…
– Не надо разговаривать со мной, как с маленькой…
– Я не думаю…
– Нет, именно это ты и делаешь. Ты считаешь, что я – наполовину пустой сосуд и потому я неполноценна.
Лиззи подалась к сестре с выражением нежности на лице.
– Ничего подобного. Я просто считаю, что у тебя огромный потенциал, пока совершенно нерастраченный.
– Прекрати говорить обо мне с такой жалостью. Лиззи опять взялась за нож и вилку.
– Я не жалею тебя. Ты прекрасно знаешь, что я думаю. Я думаю, что все отпущенные нам возможности для карьеры и свободы принадлежат тебе, а мне принадлежат другие возможности. Я просто не хочу, чтобы твоя жизнь стала обезличенной. Вот и все. Это, собственно говоря, и расстроило меня в твоей поездке в Испанию. Ведь, уехав на Рождество, ты отвернулась от нас, от своих ближайших друзей. Это и есть обезличенность. Понимаешь?
– Но я же возвратилась.
– Знаю. И очень рада этому. Как только ты приехала, я действительно почувствовала Рождество. И ленч был отличным, и все стали тан милы, хотя до этого были просто невыносимы.
– Я пойду соберу посуду.
Она вернулась в столовую, которая триста шестьдесят четыре дня в году служила комнатой для игр. Уильям исчез, несомненно, в инстинктивных поисках кресла для сна. Она принялась собирать тарелки, счищая с них комки рождественского пудинга и масла, собирая липкие ложки и вилки. „Интересно, – думала она, – есть ли во внутреннем мире Лиззи какие-нибудь фантазии? Или только дела, списки и книги заказов? Остается ли вообще у Лиззи хоть какой-то кусочек внутреннего „я", который не был бы пущен в дело? Остались ли у нее еще не реализованные возможности, и если да, то задумывается ли она над этим?"
Фрэнсис выстроила бокалы и стаканы в ряд.
Неужели Лиззи хотела сказать, что если Фрэнсис не будет поддерживать свои отношения с окружающими с таким же старанием, с каким садовод-энтузиаст корпит над молодыми саженцами в теплице, то они просто угаснут? „Но ведь у меня много привязанностей, – подумала Фрэнсис, – семья, моя помощница Ники, в конце концов, лондонские друзья, о которых Лиззи почти ничего не знает".
„Почему она допускает, что мы можем быть разными и одновременно одинаковыми, чтобы дополнять друг друга, но не может или не хочет понять, что есть просто другие жизни, не очень похожие на ее?"
Она понесла тяжелый поднос на кухню. Аккуратно нарезанные остатки индейки были уложены на большом блюде, накрытом полиэтиленовой пленкой.
– Я тебя рассердила? – спросила Лиззи.
– Нет, ты же знаешь, что почти никогда меня не сердишь, – ответила Фрэнсис.
– Понимаешь, я так испугалась, – начала было Лиззи, но замолчала.
– Испугалась?
– Я подумала, что ты, в некотором роде, бросаешь меня…
– Лиззи! – закричала Фрэнсис. Она оставила поднос на столе и бросилась через всю кухню к сестре. – Лиззи! Как ты могла такое подумать?
Она обняла сестру. Та прошептала:
– Ведь у нас с тобой договоренность, правда? Взаимная договоренность о жизни?
– Да, конечно.
– Я всегда буду здесь, чтобы ты всегда могла приехать домой…
– Я это знаю.
– Можно сказать, что в нашей жизни я предназначена тебе, а ты – мне.
– Да, это у нас в крови, – прошептала Фрэнсис, мягко разжав объятие.
Лиззи дотянулась до рулона бумажных полотенец, оторвала несколько штук и громко высморкалась.
– Извини. Извини, пожалуйста. Что я тут устроила!
– Нет, ничего.
– Может, и надо было это сказать. Фрэнсис медленно кивнула.
Дверь открылась, и на кухне появилась Гарриет в длинном халате, пестревшем оранжевым, терракотовым, алым, пурпурным, черным и желтым цветами.
– Что это еще такое?
– Это бабушкин халат, – засмеялась Гарриет, – и она сказала, что он имеет особую энергетическую силу.
Лиззи подошла к ней поближе.
– Это один из ее кафтанов! Из Марракеша. Какой ужас!
– Ну и безвкусица, – поддакнула Гарриет. Фрэнсис сказала:
– Бабушка хотела сделать тебе приятное, подарив его.
Веселье тут же исчезло с лица Гарриет. Она стала разглядывать халат.
– Я не понимаю…
– Фрэнсис, не слишком ли ты серьезна? – проговорила Лиззи.
Та в ответ пожала плечами.
– Лиззи, ведь маме было на три года больше, чем нам сейчас, когда она отправилась в Марракеш.
– Что такое Марракеш?
– Такое место в Северной Африке. Одно из тех, где собирались хиппи.
Гарриет уставилась на них широко раскрытыми глазами.
– Бабушка была хиппи?!
– Да, некоторое время.
– Господи боже мой! – воскликнула девочка, изображая, что сейчас упадет в обморок.
– Гарриет!
– Я знаю, говорить этого не следовало. Но это так важно, – тихо заметила Фрэнсис.
Лиззи посмотрела на сестру. Взгляд Фрэнсис был прикован к халату, но не к его дешевой выношенной ткани. Казалось, что, глядя на халат, Фрэнсис видит что-то совсем другое. Выражение лица у нее было задумчивое и одновременно сочувственное. С какой это стати Фрэнсис вдруг защищает Барбару? Барбара ведь бросила их, десятилетних девочек, почти на целый год. Лиззи скорее дала бы отсечь себе руку, чем позволила бы хотя бы просто подумать о столь эгоистичном бездумном поступке. К тому же Барбара допустила сегодня откровенную едкость, когда Фрэнсис появилась на кухне. „Господи, – сказала она, держа в руке половник, – я и не думала, что в Испании тан быстро справляют Рождество".
– Фрэнсис, – позвала Лиззи.
Фрэнсис вздрогнула, будто ее разбудили ото сна. Гарриет и Лиззи смотрели на нее.
– Иногда люди совершают в своей жизни поступки, которые они не могли бы совершить десятью годами позже или раньше, но абсолютно естественно совершают их именно в данный момент. Вы осуждаете такие поступки в любом случае?
– Если это вредит твоим близким… – начала было Лиззи.
– Нет, не осуждаю, – перебила мать Гарриет.
– А как ты к этому относишься?
Гарриет разгладила халат на своих узеньких бедрах. Ее острое личико вдруг лишилось обычно присущего ей легкомысленного веселья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87