Гвиневра подняла голову и с удивлением заметила, что он снова оказался рядом. Так близко, что она могла расслышать его дыхание:
– Возможно, тебя удивит, как уважительно я отношусь к тем, кто проявляет верность.
Его квадратный подбородок был слегка выдвинут вперед, и это вызвало у нее неуместное сейчас чувственное ощущение, что он сжимает ее в объятиях. И его надменность, столь шедшая ему, не была для нее неожиданной.
– Что еще ты хочешь знать? – спросила она холодно и отрывисто.
– О сенешале.
– Это мой Уильям из Файв-Стрэндс.
Он скрестил руки на груди.
– Припоминаю, что ты говорила о нем. И была права.
Она бросила взгляд через плечо:
– В чем права?
– Я заметил их примерно пять.
Она прикусила губу, чтобы скрыть неконтролируемое подрагивание рта, и опустила глаза.
Надо изобразить притворную капитуляцию, сердито уговаривала она себя. Но только притворную, а не настоящую.
– А как насчет его склонностей и предпочтений? – спросил Гриффин.
– У него есть одно предпочтение – я. В этом нет сомнений. Но раз уж ты вспомнил о нем, могу сказать, что он обладает талантом к цифрам и очень хорошо выполняет свои обязанности.
– Он мне не нужен. А как насчет твоих рыцарей? Сколько их сейчас?
– В настоящий момент с десяток.
– И чего мне от них ожидать?
Она скупо улыбнулась:
– Сопротивления. Они будут сопротивляться все до единого.
Его улыбка была намного шире.
– Говоришь, все до единого?
– Что?
– Считаешь, они верны тебе все до единого?
Ее улыбка теперь казалась неуверенной:
– А тебе известно что-то другое?
– Я знаю, что все они принесли мне клятву верности.
Он помолчал, потом добавил:
– Все до единого.
От изумления ее рот широко раскрылся. В этот напряженный момент в рот ей могла залететь муха и вылететь обратно.
– Джеравиус? Фальк?
– Это высокий мускулистый малый с блестящими глазами? Любит камень и вообще архитектуру.
– Джеравиус, – едва слышно выдохнула она.
– А как насчет твоего военачальника?
Ее плечи опустились.
– Фалька?
Он оглядывал ее с головы до ног.
– Они сказали, что это ради твоего блата и безопасности. Я принял их клятву верности.
– Ради безопасности? Моей безопасности?
– Они сочли, что ты в опасности, – сказал он задумчиво, окидывая взглядом комнату с ее потертыми гобеленами и обивкой.
– Не сомневаюсь, что ты облегчил их совесть и успокоил их.
Его взгляд переместился на нее:
– А почему ты воображаешь, что тебе не грозит опасность?
Ее невольно охватил страх, и она содрогнулась, но гневный взгляд, которым она его окинула, должен был сбить с него спесь. Однако она не преуспела.
– А я в опасности? – смогла она все-таки спросить.
– Что я говорил тебе прежде?
– Когда прежде?
– Ну, в гостинице по дороге из Лондона.
Она окинула его проницательным взглядом:
– Это не было гостиницей.
Его взгляд пропутешествовал по ее корсажу, потом спустился вниз, на юбки, и снова вернулся к лицу.
– Что я тогда сказал тебе, Гвиневра?
Ей потребовалась целая минута, чтобы прийти в себя. Она с трудом сглотнула. Господи! Он говорил ей тысячу опасных и соблазнительных вещей, чувственных, касающихся плоти.
– Ты… ты говорил много разного.
Она рассеянно сделала жест, обращенный к его поясу:
– Но ведь тогда ты не был одет как воин и к боку твоему не был прицеплен меч.
Его руки задвигались, он отстегнул пояс. Тот со звоном упал на пол вместе с мечом, кинжалом и саблей в потертых и поцарапанных кожаных ножнах. Но даже неподвижный, безмолвный и без оружия он казался опасным. Опасность распространялась от него, накатывала волнами.
– Нет, я снова спрашиваю, Гвиневра. Что я сказал тебе?
Она почувствовала, как холодный пот стекает по животу. А взгляд ее был прикован к оружию на полу.
– Ты сказал, что мне нечего бояться тебя.
– И это так.
– А как же мои люди? – спросила Гвин, отступая и спотыкаясь о кайму своего платья. Она выпрямилась и оказалась прижатой к стене. – Должно быть, они считают, что им есть чего бояться. Что ты сказал Джерву и Фальку?
– Лишь то, что я вернулся домой. И что ждет тех, кто будет мне противостоять.
– Господи, Язычник! Ты с таким же успехом мог выцарапать им глаза.
– Глаза у них слегка округлились.
Ее брови разгладились.
– Они добрые люди, верные и значат для меня все на свете. Если ты им угрожал…
Он сделал шаг к ней. От его тела веяло жаром. Ее же охватил озноб, будто в приступе лихорадки. Потом он ударил ладонью по стене возле ее головы. Она дернулась, будто пробудившись, полная внимания.
– Я им не угрожал, леди.
Его другая рука легла на стену, и Гвин оказалась между его раздвинутыми руками.
– Я повторю тебе то, что сказал им. Этот замок мой, и ты моя, как все и всё, что находится в замке. Если станешь противодействовать мне, то потерпишь поражение.
– Ты смеешь мне угрожать?
Он смотрел на нее холодно поблескивающими глазами.
– Ты не видела ничего из того, что я делал и могу делать, леди, как не видела того, что я потерял. Моя роль здесь очевидна. А ты как сноп пшеницы в большом пшеничном поле. Не более. И я тебе не угрожал, – добавил он, понизив голос. – Я только объяснил свою позицию.
– Слишком хорошо, милорд, – ответила она холодным и ясным голосом. – А теперь послушай меня. Я не обнажала меча в битве. Поэтому считай, что я не сражалась. Ты можешь раздавить меня как букашку, но предупреждаю: я способна ужалить, и в моем жале есть яд, какого ты не встречал за все долгие годы в Нормандии.
Она поднырнула под его руку и, спотыкаясь, сделала несколько шагов в сторону. Сноп пшеницы? Так вот что значил Лондон? Внезапно у нее возникло такое ощущение, будто она выпила слишком много вина и сейчас ей станет дурно.
Он невозмутимо наблюдал за ней.
– Я не забыл, что такое английское предательство, леди. И еще долго буду об этом помнить.
– Ты имеешь в виду моего отца? – кинула она ему в лицо.
– Я имею в виду твоего отца. И тебя.
– Меня? – выкрикнула она. – Меня? А как насчет тебя самого?
– Меня самого? – Его изумление выглядело почти комично. – Как это?
Она вскинула руки вверх:
– Или, может быть, армии, которая шла впереди тебя?
– Чтобы получить назад мой дом, леди, – возразил он тихо и спокойно, – я готов был управлять хоть адской колесницей.
– Вот этому я готова поверить. – Она презрительно дернула плечами. – Ради себя и своих целей ты готов делать такое, на что мы не способны. Остальные для тебя ничего не значат, и пусть они горят в аду. Знаешь что, Язычник, – сказала она, и в голосе ее было столько чувства, что он прерывался. – Сколько бы ты ни угрожал мне, ты не запугаешь меня. Я не склонюсь.
В уголках его губ заиграла хищная улыбка:
– Однажды ты все-таки склонилась. Ради меня.
Ей показалось, что она сейчас умрет от стыда. Задыхаясь от ужаса, издав придушенный всхлип, она отпрянула и выпрямилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75