— Так как, Нина Ивановна? Или страшновато? — дружелюбно спросил президент.
— Конечно, страшусь, — призналась Нина Ивановна. — Но будет ли согласен Николай Алексеевич?
— Понимать ли это как ваше согласие в случае такой просьбы со стороны академика Анисимова? Кстати, он уже вне опасности.
«Ах вот как!» — снова пронеслось в мыслях Ревича.
— Я соглашусь выполнить любое партийное поручение, если такое будет, — выдохнула одним духом Ника Ивановна.
— Вы, конечно, понимаете, Нина Ивановна, что я не решился бы обратиться к вам с подобным вопросом, если бы не заручился поддержкой.
Ревич забеспокоился. Как так? Он только что надоумил президента рассмотреть кандидатуру Окуневой, которая, конечно же, как кандидат наук не имела никаких шансов пройти на столь высокий пост, а президент говорит о какой-то поддержке. И он уже готов был упрекнуть себя за слишком поспешное согласие. Впрочем, академическое звание, маячившее впереди, определяло многое. А вот то, что он выдвинул кандидатуру Окуневой, выставляет его, Ревича, в выгодном свете. Нет лучшего способа угодить начальству, чем, высказать его собственное мнение.
— Итак, прошу вас, Геннадий Александрович, обсудить с Ниной Ивановной вопрос о незамедлительной передаче дел в институте Анисимова. Что же касается Якутского научного центра, то жду вас в понедельник с утра, когда нас посетят по этому вопросу партийные руководители Якутии. Вам теперь придется работать с ними. Поймите, я верю в вас прежде всего как в незаурядного ученого.
Ревич поднялся. Нина Ивановна тоже встала, но президент снова усадил ее, любезно провожая Ревича до дверей кабинета.
Идя к своей автомашине, где вышколенный шофер открывал перед ним дверцу, чего никогда не делал при Анисимове, Ревич внушал себе, что возвращается с признанием своих заслуг и уже близкими теперь академическими званиями, за которые, правда, придется заплатить работой на периферии. «Но по счетам надо платить! Однако ничего! Аэрофлот выручит».
И ехал в институт Ревич вполне успокоенный, не позаботясь о том, как доберется из Академии наук Нина Ивановна. Важно иметь в жизни единую стратегическую линию, а тактика… тактика может быть различной в зависимости от обстоятельств.
Но блаженная золотая улыбка с лица Геннадия Александровича слетела бы, знай он, что все детали сегодняшнего разговора с президентом были обсуждены им по радио с академиком Анисимовым, находящимся в Антарктиде на ледоколе «Ильич».
Глава девятая. ДАР СЧАСТЬЯ
В полярную полночь, в «ясный лунный день», когда в середине антарктической зимы полная луна всходила в дневные часы, академик Николай Алексеевич Анисимов женился на Аэлите.
На ледоколе отпраздновали это событие шумно. Гремело радио, лучи прожекторов отплясывали в небе так же, как участники экспедиции на палубе. Космонавт Федор Иванович запустил запасную ракету торможения, которую не использовал в космосе. И она умчалась на огненном хвосте к звездам, на время став одной из них.
Аэлита светилась счастьем. Ей трудно было представить себе, что этот былинный богатырь с лицом мыслителя, сбривший себе бороду и помолодевший лет на двадцать, — ее муж!..
Анисимов же, кроме юношеской радости, ощущал и безмерную благодарность к той, которая дважды самоотверженно прилетала к нему, чтобы спасти его, и теперь стала его женой. Анисимов был твердо убежден, что любовь возникает у человека помимо воли и расчета, она зарождается как бы в подсознании, а потому неуправляема и необъяснима. И должно быть, верно будет сказать, что «любят не на шутку лишь без помощи рассудка». И он любил именно так.
Рассудок, вмешиваясь в его любовь, до сих пор сковывал и угнетал. И только теперь, когда все «разумные оковы» были отброшены, Николай Алексеевич ощутил в себе рядом с Аэлитой неизведанную внутреннюю свободу и небывалый взлет всех своих способностей, какого не знал и в молодые годы. И он был счастлив.
Оставаясь наедине, они с Аэлитой любили вспоминать все то, что сблизило их.
— Ты помнишь мои стихи о памяти сердца? — как-то спросил Николай Алексеевич.
— Из-за которых я плакала, когда ты ушел? — И она прочитала:
Грустный мир воспоминаний.
Все они, как в речке камни,
Зыбкой тенью в глубине
Лежат во мне,
На самом дне… — и они кончались:
Но ты со мной, всегда со мной.
— Теперь ты всегда со мной.
— Да. Но тогда это было не обо мне.
— Тени исчезают в темноте, — задумчиво сказал Николай Алексеевич. И через некоторое время добавил: — А ты знаешь, перед самым отъездом в Антарктику мне привелось выступить в устном журнале перед ленинградцами, в Доме культуры на Васильевском. Звал добровольцев в Город Надежды. Были еще музыканты, поэты. И я услышал стихи, перекликавшиеся с моими…
— Что это за стихи?
— «Озеро памяти». Я помню несколько строк:
Вот озеро. Оно слилось из слез,
Из радостей, надежды, ликований.
Горячие ключи воспоминаний
В него текут из-под корней берез.
— Как хорошо! — прошептала Аэлита.
Как мягки, как расплывчаты края.
Где ямы, круговерти и обрывы?
Лишь лилии осенние красивы
Над медленным потоком бытия.*
(* Люд мила Щипахина. «Озеро памяти.»)
— Лилии удивительно пахнут. Осень? Кто написал это?
— Одна поэтесса. Я познакомился с нею.
— Поэтесса? — Аэлита отодвинулась. — Я так и думала. Честное слово!
— Она подарила мне свою книжечку под названием «От мира сего». Я прочитал и не удержался от каламбура:
В стихах, подаренных Людмилой,
В прелестной книжке «От мира сего»
Прекрасен мир, и люди милы,
Но сама она — не от мира сего.
— Очень мило, — поджала Аэлита губы.
Она представила себе, как ее Николай Алексеевич дарит эффектной блондинке (почему-то она такой вообразила себе поэтессу) свой каламбур, а та нежно целует его за это. И неожиданно для себя она всхлипнула.
Анисимов подскочил в кресле.
— Что ты, девочка моя! Да за этот каламбур я наверняка пал в ее глазах!
Аэлита хотела и не могла справиться с собой. Да, она ревновала Анисимова. Ревновала без какого-либо повода и без всякого здравого смысла, ревновала к его прошлой жизни, ко всему, что было без нее.
Говорят, ревность рождена собственническим чувством. У Аэлиты это чувство не имело ничего общего с какими-то правами на Николая Алексеевича. Она просто казалась себе полным ничтожеством по сравнению с ним, а женское начало в ней бунтовало, ревнуя. Кто она рядом с той же Тамарой Неидзе? Какая она «героиня»?! Какая там «личность»?! «В науку въезжает на собачьей упряжке», как сострил Геннадий Александрович Ревич, подписывая подготовленную ею статью об опытах с Бемсом. Тамара — это творчество, фантазия, воображение! И темперамент! Вот и сейчас, после всего случившегося в Малом Гроте, она предложила делать Большой Грот многосводчатым, с колоннами или столбами как в Грановитой палате Московского Кремля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112