— Все очень серьезно, молодая госпожа. Следуйте за мной. Очень серьезно и загадочно. Положительные эмоции, которые, надеюсь, вызовет у него ваше появление, весьма желательны.
Аэлита шла с японцем по светлому коридору. Встречались медицинские сестры со сложными белыми сооружениями на головах. Они пытливо смотрели на Аэлиту и стажера, быть может, замечая их внешнее сходство. Кого-то катили на носилках с колесиками. Японец ввел Аэлиту в просторную палату. Много света. Все белое. Цветы. Высокий потолок. По стенам какие-то провода, и трубы, очевидно с кислородом, подведены к трем кроватям.
Аэлита в ужасе посмотрела на одного из больных и едва узнала Николая Алексеевича. Во всяком случае, двое других незнакомы: лысый и седой старик и полный бородатый человек средних лет. Все с закрытыми глазами. Без сознания или спят?
Аэлита осторожно села на стульчик в ногах Анисимова, закутанного одеялом под самый подбородок, непривычно небритого. Черты лица его обострились и стали более обычного напоминать иконописный лик, потемневший от времени.
В коридоре японец успел сказать Аэлите, что неизвестная болезнь поразила более десяти участников симпозиума, но никто из жителей городка не пострадал. Ведется расследование, проверяется пища в отеле, где происходил симпозиум.
— Есть смертельные исходы? — в тревоге спросила Аэлита.
— К сожалению, молодая госпожа. Два профессора умерли: бразилец и шотландец. И трое в тяжелейшем состоянии. Все они в особой палате, куда мы идем: немецкий инженер и два академика — французский и ваш.
— Как же он? Как?
— Будем надеяться на его могучее сложение. Если не считать француза господина Саломака, то оба других — тяжеловесы, я полагаю, в прошлом спортсмены. Однако неужели вы никогда не были в Японии, извините? Как вы позволите называть вас?
— Аэри-тян. Японский язык напоминает мне счастливые дни моего детства. Но Японии я не видела.
— Я был бы рад открыть вам свою дверь, отодвинуть ширму и усадить на циновки.
Аэлита кивнула. Они входили в особую палату.
Японец пообещал, что поедет сейчас сам в лабораторию, где проверяют продукты несчастливого, по его словам, обеда ученых.
Николай Алексеевич открыл глаза, увидел Аэлиту. Зрачки его расширились. Он попытался приподняться, но Аэлита бросилась к нему, мягко прижала его голову к подушке и спрятала свое лицо у него на груди. Он высвободил руку из-под одеяла, погладил ее волосы, пахнущие чем-то нежным, свежим…
Двое других больных приоткрыли глаза.
— Николай Алексеевич, родной, что же это вы! Я все, все сделаю, чтобы поднять вас на ноги!
— Гадкое это занятие, — слабым голосом отозвался Анисимов. — Уж больно дурно здесь пахнет.
Аэлита поняла, что Николай Алексеевич хотел бы шутить, но говорит, по существу, вполне серьезно, очевидно, стесняясь проявлений своей болезни. У него был озабоченно-виноватый вид.
— О, добрая фея! — грассируя, сказал на русском языке французский ученый.
— Простите, господин академик, — обернулась к нему Аэлита. — Я не знала, что вы говорите по-русски.
— С русскими дружба в концлагере. А потом ваш дед.
— Увы, Мишель, — вмешался Анисимов. — Это не внучка, а лишь моя ученица.
— Все равно, зависть, мой друг! Мои ученики не доехали из Парижа, который ближе Москвы.
— Если позволите, господин академик, я постараюсь заменить их. Стану ухаживать и за вами… И за вами, — обернулась она к третьему больному, бородатому немцу. И повторила кое-как последнюю фразу по-немецки.
— О, данке шен, данке шен, фрейлейн! — отозвался тот. — Мне очень надо подняться, чтобы разбить кое-какие медные химические лбы!
Анисимов перевел Аэлите слова немца, но смысл их все равно не дошел до нее сейчас. Поняла, но много позднее.
Аэлита вступила в свои новые обязанности.
Приходили сестры, давали лекарства: антибиотики, антибиотики! Аэлита знакомилась с предписаниями врачей и процедурами, за которыми взялась следить.
Глава восьмая. СЛЕЗЫ ЛОРЕЛЕИ
С внеочередным обходом пришел сам профессор Шварценберг. Неизвестная болезнь уже была названа его именем. Он был очень важен, толстый, с тремя подбородками, бифокальными очками и снисходительным взглядом больших печальных глаз. Слова профессора были непререкаемы и принимались многочисленной свитой как откровение.
— Антибиотики, антибиотики и антибиотики! — безапелляционно заключил свой осмотр профессор. — Мы задавим этого микроба, сделаем для него стерильную пустыню.
Аэлита почтительно смотрела на важного медика, а тот ее не заметил.
В сопровождении молчаливой свиты медицинское светило удалилось.
Поздно вечером пришел Иесуке Танага и вызвал Аэлиту в коридор:
— Почтенная Аэри-тян, извините. У нас в Японии с особой подозрительностью относятся к рыбе, составляющей немалую долю нашего рациона. На рынках ее проверяют радиометрами. Но здесь радиометров мало. Не так давно Рейн считался мертвой рекой, отравленной сбросовыми водами ближних заводов. Потом взялись за очистку и наконец провозгласили Рейн вновь чистой и населенной рекой. В ней снова стали ловить рыбу, но… Никто не думал о том, что в числе пойманных рыб могут оказаться такие, которые обрели от своих предков, живших в отравленной воде, новые наследственные признаки, небезопасные для человека. Нужен очень тонкий химический анализ. Я воспользовался расположением персонала химических лабораторий тех фирм, которые прежде сбрасывали в реку свои отходы. Результаты проведенных анализов кушанья, поданного в роковой обед нашим пациентам, настораживают.
— Как я вам благодарна, Иесуке-сан! Возможно, вы опишете теперь такую скрытую опасность, как наследственность отравленных организмов. И это будет не болезнью Шварценберга, а синдромом Танаги. Если вам понадобится провести какой-нибудь химический опыт здесь, в больнице, располагайте мной. Я химик, пусть другой специальности, но… помогу.
— О, прекрасно, Аэри-тян! Именно это, извините, я и хотел проделать. Надо знать, как бороться с неизвестным синдромом «отравления по наследству». Но профессор Шварценберг категорически отвергает версию отравления, видя в ней нападки на свою страну. Он убежден, что виной всему скончавшийся бразильский профессор, завезший из джунглей Амазонки неизвестный микроб.
— Так вот почему прописывают антибиотики! Хотят сделать для микроба в организме человека пустыню.
— Я молодой врач, Аэри-тян, извините, но я искренне опасаюсь этой стерильной пустыни. Ведь в стерильной среде кишечного тракта легко развестись опасным грибкам, таким, как кандида.
— Кандида? — воскликнула удивленная Аэлита.
— Да, кандида альбиканс, или кандида тропике. Надо проверить.
Аэлиту потрясло, что кандида может угрожать жизни Николая Алексеевича, который связывал с ее использованием дальнейшую судьбу человечества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112