Вчера прошел дождь, и она шла по щиколотку в грязи. Выйдя на Уолтер-стрит, она увидела впереди ряд серых облупившихся коттеджей. У самой двери дома номер три она поскользнулась и упала в грязь, выпачкав накидку и подол платья.
На стук ей открыла мать. Кэтрин так обрадовалась дочери, что в течение нескольких секунд стояла неподвижно, не веря собственным глазам, потом раскрыла объятия, и Кэти бросилась к ней на грудь.
– О, девочка моя! Девочка моя! – повторяла Кэтрин надломленным голосом, крепко прижимая ее к себе.
– О, ма, ма! Как я рада тебя видеть! – всхлипывала Кэти, зарываясь лицом в материнскую грудь.
Наконец Кэтрин мягко отстранила дочь, обернулась и крикнула в глубину темной комнаты:
– Па! Посмотри, кто пришел!
Взяв Кэти за руку, она повела ее внутрь. В тусклом свете, проникающем через крошечное окошко, Кэти увидела деда, лежащего на матрасе возле огня. Она подбежала к нему, и старик сжал ее в объятиях. Он не проронил ни слова, она только чувствовала, как его слезы капают ей на лицо.
Отпустив внучку, старик устало растянулся на матрасе. Когда Кэти пригляделась к нему, ее сердце упало – его состояние ничуть не улучшилось с тех пор, как она видела его в последний раз. Он выглядел дряхлым и очень больным, и она подумала, что дед, наверное, уже не выздоровеет. А она так надеялась, что получив, наконец, кров, он сможет выкарабкаться из болезни!
– О, дедушка, дедушка, – прошептала она, дотронувшись кончиками пальцев до его впалой небритой щеки.
Вильям ничего не ответил, а только еще крепче сжал ее руку.
Лиззи, чье помутненное сознание умело, однако, регистрировать радость, поднялась со своей койки в углу и подошла к сестре, улыбаясь своей бесформенной улыбкой. Склонив голову на плечо Кэти, она терлась щекой о ее шею, блаженно мурлыкая что-то невнятное.
Через некоторое время Кэтрин осторожно отстранила Лиззи от Кэти и, подведя к стулу, усадила ее, ласково поглаживая по спине. Она была тронута тем, что ее слабоумная дочь, которая, казалось бы, не понимала ничего из происходящего вокруг, заметила, однако, отсутствие сестры и теперь была рада ее появлению.
Подойдя к очагу в почерневшей от дыма стене, она сказала прерывающимся от слез голосом, обернувшись к Кэти:
– Я… я поставлю чайник. А ты пока разденься и присядь.
– Я не могу оставаться долго, ма, – ответила Кэти. – Я… я только на часок. Я должна успеть домой к пяти.
Кэтрин вздохнула и снова повернулась к огню, а Кэти присела на краешек стула возле стены.
Наконец Вильям, впервые с тех пор, как внучка вошла в дом, нашел в себе силы заговорить.
– Как у тебя дела, крошка? – спросил он.
– Все в порядке, дедушка.
Он немного помолчал. Когда он задал свой следующий вопрос, его голос звучал напряженно.
– А как он с тобой обращается? – спросил Вильям.
Кэти ответила не сразу. Как обращался с ней Бантинг? Он обращался с ней так же, как со своей собакой, отдавал приказы, ожидая от нее безоговорочного подчинения. Он никогда не разговаривал с ней, если не считать его ежедневных поучений, ничего ей не рассказывал и ни о чем не спрашивал, – лишь спрашивал, отдав тот либо иной приказ, поняла ли она его, и ему было достаточно односложного ответа. Вечерами, когда они сидели возле огня, он мог смотреть на нее часами ничего не выражающим взглядом, не говоря ни слова. В такие минуты она завидовала Рою – от Роя он требовал подчинения, но не имел привычки подолгу смотреть на него. От этого пристального взгляда ей хотелось кричать, и однажды она, не выдержав, встала со своего стула и сказала, что идет спать, но он приказал ей сесть снова. С тех пор она, садясь возле камина, всегда брала с собой шитье, таким образом, ее руки были чем-то заняты, и это немного помогало ей побороть неловкость. За все это время он ни разу не прикоснулся к ней. Она по-прежнему спала в своей маленькой комнатке, и вечером они, молча, расставались на лестничной площадке – он не имел привычки желать ей доброй ночи. Она, разумеется, была рада, что он не спит с ней, но его поведение было ей непонятно, и это пугало ее. Она жила в постоянном страхе: когда-нибудь у него возникнет желание с ней переспать, – и при одной этой мысли ее бросало в дрожь. Она замечала, что с каждым днем все больше боится этого странного, холодного человека.
– А дом тебе нравится? – спросила Кэтрин, прервав тем самым ее неприятные мысли.
– О да, ма, дом очень хороший, – с энтузиазмом ответила Кэти, и ее энтузиазм был искренним, потому что дом казался ей чуть ли не дворцом после нескольких недель жизни на болотах. – Он очень удобный и теплый…
Едва сказав это, она прикусила язык, потому что здесь, в родительском коттедже, было очень холодно, холоднее, чем на улице, – за те несколько минут, что прошли с тех пор, как она пришла, она уже успела промерзнуть до костей. Она обвела медленным взглядом комнату. Комната ужаснула Кэти – по стенам стекала вода, просачивающаяся сквозь крышу, а в щелях между каменными плитами пола стояла зловонная грязь. Было сыро, грязно и темно, – крошечные окна почти не пропускали свет, и, хоть на улице светило солнце, в доме царил полумрак.
– Нам повезло, что мы вообще получили отдельное жилье, – сказала Кэтрин, словно угадав ее мысли. – Здесь очень плохо с жильем – многие рабочие годами живут в бараках, у них там тесно, как в курятнике. Они спят по десять – двадцать человек в каждой комнате, мужчины и женщины все вместе. Ты только подумай: абсолютно незнакомые мужчины и женщины спят в одной комнате! А постельное белье никогда не вывешивают проветрить, и оно воняет от сырости. Уж не говоря о том, что его почти никогда не меняют. А в этих бараках спят по две смены рабочих: днем спит ночная смена, а вечером приходит дневная. Представь: люди спят на том же самом белье, на котором до них уже спали другие! А вонь там такая, что невозможно дышать, – отхожие места стоят прямо перед входом в барак, а кругом все завалено мусором и отбросами с кухни. Ты бы упала в обморок, если б увидела, в каких условиях они живут. А за проживание с них берут по три шиллинга в неделю. Целых три шиллинга! Впрочем, эти люди заплатили бы любую цену, лишь бы иметь хоть какую-то крышу над головой. Нам просто невероятно повезло с жильем. Я понимаю, этот коттедж не Бог весть что, но здесь мы, по крайней мере, одни и можем худо-бедно поддерживать чистоту. Это мистер Хеверингтон похлопотал за нас. Он же и помог твоему отцу получить работу. Отцу посчастливилось, что он встретил мистера Хеверингтона, который в свое время знал его отца, твоего дедушку Малхолланда. Когда дедушка Малхолланд был молодым, он работал под его началом. Если б не мистер Хеверингтон, твоему отцу никогда бы не дали работу. Но мистер Хеверингтон очень нам помог, он понял, что твой отец – серьезный человек и никогда не занимался подстрекательством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
На стук ей открыла мать. Кэтрин так обрадовалась дочери, что в течение нескольких секунд стояла неподвижно, не веря собственным глазам, потом раскрыла объятия, и Кэти бросилась к ней на грудь.
– О, девочка моя! Девочка моя! – повторяла Кэтрин надломленным голосом, крепко прижимая ее к себе.
– О, ма, ма! Как я рада тебя видеть! – всхлипывала Кэти, зарываясь лицом в материнскую грудь.
Наконец Кэтрин мягко отстранила дочь, обернулась и крикнула в глубину темной комнаты:
– Па! Посмотри, кто пришел!
Взяв Кэти за руку, она повела ее внутрь. В тусклом свете, проникающем через крошечное окошко, Кэти увидела деда, лежащего на матрасе возле огня. Она подбежала к нему, и старик сжал ее в объятиях. Он не проронил ни слова, она только чувствовала, как его слезы капают ей на лицо.
Отпустив внучку, старик устало растянулся на матрасе. Когда Кэти пригляделась к нему, ее сердце упало – его состояние ничуть не улучшилось с тех пор, как она видела его в последний раз. Он выглядел дряхлым и очень больным, и она подумала, что дед, наверное, уже не выздоровеет. А она так надеялась, что получив, наконец, кров, он сможет выкарабкаться из болезни!
– О, дедушка, дедушка, – прошептала она, дотронувшись кончиками пальцев до его впалой небритой щеки.
Вильям ничего не ответил, а только еще крепче сжал ее руку.
Лиззи, чье помутненное сознание умело, однако, регистрировать радость, поднялась со своей койки в углу и подошла к сестре, улыбаясь своей бесформенной улыбкой. Склонив голову на плечо Кэти, она терлась щекой о ее шею, блаженно мурлыкая что-то невнятное.
Через некоторое время Кэтрин осторожно отстранила Лиззи от Кэти и, подведя к стулу, усадила ее, ласково поглаживая по спине. Она была тронута тем, что ее слабоумная дочь, которая, казалось бы, не понимала ничего из происходящего вокруг, заметила, однако, отсутствие сестры и теперь была рада ее появлению.
Подойдя к очагу в почерневшей от дыма стене, она сказала прерывающимся от слез голосом, обернувшись к Кэти:
– Я… я поставлю чайник. А ты пока разденься и присядь.
– Я не могу оставаться долго, ма, – ответила Кэти. – Я… я только на часок. Я должна успеть домой к пяти.
Кэтрин вздохнула и снова повернулась к огню, а Кэти присела на краешек стула возле стены.
Наконец Вильям, впервые с тех пор, как внучка вошла в дом, нашел в себе силы заговорить.
– Как у тебя дела, крошка? – спросил он.
– Все в порядке, дедушка.
Он немного помолчал. Когда он задал свой следующий вопрос, его голос звучал напряженно.
– А как он с тобой обращается? – спросил Вильям.
Кэти ответила не сразу. Как обращался с ней Бантинг? Он обращался с ней так же, как со своей собакой, отдавал приказы, ожидая от нее безоговорочного подчинения. Он никогда не разговаривал с ней, если не считать его ежедневных поучений, ничего ей не рассказывал и ни о чем не спрашивал, – лишь спрашивал, отдав тот либо иной приказ, поняла ли она его, и ему было достаточно односложного ответа. Вечерами, когда они сидели возле огня, он мог смотреть на нее часами ничего не выражающим взглядом, не говоря ни слова. В такие минуты она завидовала Рою – от Роя он требовал подчинения, но не имел привычки подолгу смотреть на него. От этого пристального взгляда ей хотелось кричать, и однажды она, не выдержав, встала со своего стула и сказала, что идет спать, но он приказал ей сесть снова. С тех пор она, садясь возле камина, всегда брала с собой шитье, таким образом, ее руки были чем-то заняты, и это немного помогало ей побороть неловкость. За все это время он ни разу не прикоснулся к ней. Она по-прежнему спала в своей маленькой комнатке, и вечером они, молча, расставались на лестничной площадке – он не имел привычки желать ей доброй ночи. Она, разумеется, была рада, что он не спит с ней, но его поведение было ей непонятно, и это пугало ее. Она жила в постоянном страхе: когда-нибудь у него возникнет желание с ней переспать, – и при одной этой мысли ее бросало в дрожь. Она замечала, что с каждым днем все больше боится этого странного, холодного человека.
– А дом тебе нравится? – спросила Кэтрин, прервав тем самым ее неприятные мысли.
– О да, ма, дом очень хороший, – с энтузиазмом ответила Кэти, и ее энтузиазм был искренним, потому что дом казался ей чуть ли не дворцом после нескольких недель жизни на болотах. – Он очень удобный и теплый…
Едва сказав это, она прикусила язык, потому что здесь, в родительском коттедже, было очень холодно, холоднее, чем на улице, – за те несколько минут, что прошли с тех пор, как она пришла, она уже успела промерзнуть до костей. Она обвела медленным взглядом комнату. Комната ужаснула Кэти – по стенам стекала вода, просачивающаяся сквозь крышу, а в щелях между каменными плитами пола стояла зловонная грязь. Было сыро, грязно и темно, – крошечные окна почти не пропускали свет, и, хоть на улице светило солнце, в доме царил полумрак.
– Нам повезло, что мы вообще получили отдельное жилье, – сказала Кэтрин, словно угадав ее мысли. – Здесь очень плохо с жильем – многие рабочие годами живут в бараках, у них там тесно, как в курятнике. Они спят по десять – двадцать человек в каждой комнате, мужчины и женщины все вместе. Ты только подумай: абсолютно незнакомые мужчины и женщины спят в одной комнате! А постельное белье никогда не вывешивают проветрить, и оно воняет от сырости. Уж не говоря о том, что его почти никогда не меняют. А в этих бараках спят по две смены рабочих: днем спит ночная смена, а вечером приходит дневная. Представь: люди спят на том же самом белье, на котором до них уже спали другие! А вонь там такая, что невозможно дышать, – отхожие места стоят прямо перед входом в барак, а кругом все завалено мусором и отбросами с кухни. Ты бы упала в обморок, если б увидела, в каких условиях они живут. А за проживание с них берут по три шиллинга в неделю. Целых три шиллинга! Впрочем, эти люди заплатили бы любую цену, лишь бы иметь хоть какую-то крышу над головой. Нам просто невероятно повезло с жильем. Я понимаю, этот коттедж не Бог весть что, но здесь мы, по крайней мере, одни и можем худо-бедно поддерживать чистоту. Это мистер Хеверингтон похлопотал за нас. Он же и помог твоему отцу получить работу. Отцу посчастливилось, что он встретил мистера Хеверингтона, который в свое время знал его отца, твоего дедушку Малхолланда. Когда дедушка Малхолланд был молодым, он работал под его началом. Если б не мистер Хеверингтон, твоему отцу никогда бы не дали работу. Но мистер Хеверингтон очень нам помог, он понял, что твой отец – серьезный человек и никогда не занимался подстрекательством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96