Он казался постаревшим лет на десять. Алексей шагнул, поднял глаза и увидел Белинду. Скривившись в циничной усмешке, которой она не видела у него на лице с момента первой их встречи, он сказал:
— Моя дорогая жена. Ты, как всегда, великолепно выглядишь.
Следующие несколько дней она пребывала в замешательстве.
На людях все было как раньше. Алексей обращался с женой уважительно, даже подарил старинную нефритовую шкатулку для украшений с российским императорским орлом. Но когда супруги оставались наедине, все менялось. Он мучил Белинду своими домогательствами, брал ее без всякой нежности. И все время доводил до грани, за которой она могла бы испытать настоящее наслаждение… но не испытывала, потому что он ей не позволял. Это было так болезненно и унизительно — не испытать желанного удовольствия.
А в конце недели Алексей объявил, что они отправляются путешествовать, но не сказал куда.
Вместо «даймлера» с шофером он взял «испана-сюизу» 1933 года из своей коллекции, и сам сел за руль. Он вел машину очень сосредоточенно, и Белинда радовалась, что не надо делать над собой усилие и поддерживать беседу. Она смотрела в окно, на длинные ряды тополей парижских предместий, тянувшихся вдоль Сены, потом они выехали на голые, мелового цвета холмы Шампани. Несмотря на прелесть пейзажа, Белинда никак не могла заставить себя успокоиться. По ее подсчетам, уже шел четвертый месяц беременности, и скрывать этот факт становилось все труднее. Она была на грани нервного истощения. Белинда изображала, что у нее продолжаются месячные, которых давным-давно не было, тайно перешивала пуговицы на новых юбках, обнаженная, старалась держаться в тени, а не на свету. Она делала все, чтобы оттянуть время, когда придется сказать Алексею о ребенке.
Во второй половине дня они доехали до Бургундии; виноградники на склонах холмов окрашивались сиреневыми вечерними тенями. Гостиница, где они предполагали провести ночь, была очаровательна, с красной крышей, геранями в горшках на окнах, но Белинда чувствовала невероятную усталость и не способна была наслаждаться простой, хорошо приготовленной едой, которую им принесли.
Наутро Алексей повез ее мимо женщин, стиравших белье на берегу Сены, дальше, на природу. Для ленча они расположились на вершине холма, покрытого дикими цветами. Алексей в соседней деревне купил кое-что из еды. Лук-латук, эстрагон, чеснок, большие куски свежеиспеченного хлеба, посыпанного маком, плавленый сыр.
Единственным, к чему могла притронуться Белинда, было молодое виноградное вино. Но когда она отпила глоток, по телу ее пробежала дрожь. После еды Белинда накинула на плечи кардиган и пошла вперед, желая освободиться от давящего молчания Алексея.
— Наслаждаешься видом, любовь моя?
Она вздрогнула от неожиданности, когда он подошел сзади и положил ей руки на плечи.
— Да, здесь очень красиво.
— И тебе нравится быть наедине с мужем?
— Конечно, Алексей. Мне всегда радостно быть с тобой.
— Особенно в постели. Правда?
Она ничего не ответила, и, судя по всему, он не ждал от нее слов. Он показывал ей виноградники и постепенно стал казаться прежним Алексеем, тем, который водил ее по Парижу. Белинда стала расслабляться.
— Посмотри вон туда, дорогая. Видишь серые каменные здания? Это Куван де л'Анонсиасьон. Монашенки устроили там одну из лучших школ Франции.
— О! — Но Белинду больше интересовали виноградники. Хотя Алексей настоял на том, чтобы она приняла католичество перед венчанием, она себя католичкой не чувствовала. В Индианаполисе дети-католики считались не такими, как все, почему-то хуже других; в их домах пахло стряпней, на стенах висели распятия, украшенные пальмовыми ветками, побелевшими и ломкими от времени.
— Лучшие семьи в Европе посылают своих детей учиться к этим монашенкам. Сестры берут даже младенцев. Мальчиков, когда им исполнится пять, направляют к братьям, в местечко близ Лангре.
Белинда была потрясена.
— Но почему богатые семьи должны отсылать из дома своих детей?
— По необходимости. Допустим, дочь не вышла замуж, ей не смогли найти подходящего человека. Сестры держат у себя их малюток до тех пор, пока не найдутся приемные родители. Конечно, это все хранится в тайне.
Разговор о детях заставил Белинду нервничать, и она попыталась перевести разговор на другое. Но Алексей не собирался отклоняться от темы.
— Сестры хорошо относятся к детям. Прекрасно кормят, у них хорошие условия, не как в других местах, где дети живут в лачугах.
— Не могу представить себе мать, способную отдать своего ребенка на попечение кого-то другого. Если в этом нет отчаянной необходимости.
Становилось прохладно. Белинда надела кардиган как полагается, засунув руки в рукава.
— Пойдем, Алексей, мне холодно.
Он не двинулся с места.
— Это ты сейчас не можешь себе представить. Но тебе придется переменить свое мнение, поскольку ты моя жена, одна из Савагаров.
Белинда невольно стиснула руки на животе и медленно повернулась к нему.
— О чем ты говоришь, Алексей?
— Я говорю о том, что, как только твой ублюдок родится, он сразу отправится к сестрам в монастырь, на воспитание.
— Так ты знаешь, — прошептала Белинда.
— Конечно.
Солнце, казалось, ушло из этого дня, потухло. Все ночные кошмары разом набросились на нее.
— Живот твой раздувается, — продолжал он свинцовым голосом, полным презрения, — а вены на грудях просвечивают сквозь кожу. В тот вечер, когда я увидел тебя в спальне в прозрачном черном белье, с моих глаз будто сорвали повязку. Сколько еще времени ты могла бы меня обманывать?
— Нет! — Белинда почувствовала, что больше не может выносить этого ужаса, и сделала то, чего поклялась никогда не делать. — Ребенок не ублюдок! Это твой ребенок! Это твой…
Алексей с размаху ударил жену по лицу, крепко сжав ее руку, чтобы Белинда не отскочила и ощутила всю силу удара.
— Не унижай себя ложью, которой, как тебе известно, я никогда не поверю.
Она попыталась вырваться, но он держал крепко.
— Как ты, должно быть, смеялась надо мной в тот день в «Поло Лонж», вываливая свои глупые проблемы и не упомянув одной, единственно важной. Ты меня заманила в брак, как мальчишку, как неопытного школяра. Сделала из меня дурака.
— Извини, Алексей, — прорыдала Белинда. — Я знаю, я должна была тебе сказать. Но тогда бы ты не помог мне. А я не знала, что делать. Я уйду. После нашего развода ты никогда больше меня не увидишь.
— Нашего развода? О нет, малышка. Развода не будет. Ты не поняла, что я говорил тебе про монастырь? Теперь понимаешь, что ты в ловушке?
Вдруг его недавно сказанные слова обрушились на нее, словно опутав сетью страха.
— Я никогда не позволю тебе отнять у меня ребенка! — плакала она.
Лицо Алексея стало гневным и жестким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Моя дорогая жена. Ты, как всегда, великолепно выглядишь.
Следующие несколько дней она пребывала в замешательстве.
На людях все было как раньше. Алексей обращался с женой уважительно, даже подарил старинную нефритовую шкатулку для украшений с российским императорским орлом. Но когда супруги оставались наедине, все менялось. Он мучил Белинду своими домогательствами, брал ее без всякой нежности. И все время доводил до грани, за которой она могла бы испытать настоящее наслаждение… но не испытывала, потому что он ей не позволял. Это было так болезненно и унизительно — не испытать желанного удовольствия.
А в конце недели Алексей объявил, что они отправляются путешествовать, но не сказал куда.
Вместо «даймлера» с шофером он взял «испана-сюизу» 1933 года из своей коллекции, и сам сел за руль. Он вел машину очень сосредоточенно, и Белинда радовалась, что не надо делать над собой усилие и поддерживать беседу. Она смотрела в окно, на длинные ряды тополей парижских предместий, тянувшихся вдоль Сены, потом они выехали на голые, мелового цвета холмы Шампани. Несмотря на прелесть пейзажа, Белинда никак не могла заставить себя успокоиться. По ее подсчетам, уже шел четвертый месяц беременности, и скрывать этот факт становилось все труднее. Она была на грани нервного истощения. Белинда изображала, что у нее продолжаются месячные, которых давным-давно не было, тайно перешивала пуговицы на новых юбках, обнаженная, старалась держаться в тени, а не на свету. Она делала все, чтобы оттянуть время, когда придется сказать Алексею о ребенке.
Во второй половине дня они доехали до Бургундии; виноградники на склонах холмов окрашивались сиреневыми вечерними тенями. Гостиница, где они предполагали провести ночь, была очаровательна, с красной крышей, геранями в горшках на окнах, но Белинда чувствовала невероятную усталость и не способна была наслаждаться простой, хорошо приготовленной едой, которую им принесли.
Наутро Алексей повез ее мимо женщин, стиравших белье на берегу Сены, дальше, на природу. Для ленча они расположились на вершине холма, покрытого дикими цветами. Алексей в соседней деревне купил кое-что из еды. Лук-латук, эстрагон, чеснок, большие куски свежеиспеченного хлеба, посыпанного маком, плавленый сыр.
Единственным, к чему могла притронуться Белинда, было молодое виноградное вино. Но когда она отпила глоток, по телу ее пробежала дрожь. После еды Белинда накинула на плечи кардиган и пошла вперед, желая освободиться от давящего молчания Алексея.
— Наслаждаешься видом, любовь моя?
Она вздрогнула от неожиданности, когда он подошел сзади и положил ей руки на плечи.
— Да, здесь очень красиво.
— И тебе нравится быть наедине с мужем?
— Конечно, Алексей. Мне всегда радостно быть с тобой.
— Особенно в постели. Правда?
Она ничего не ответила, и, судя по всему, он не ждал от нее слов. Он показывал ей виноградники и постепенно стал казаться прежним Алексеем, тем, который водил ее по Парижу. Белинда стала расслабляться.
— Посмотри вон туда, дорогая. Видишь серые каменные здания? Это Куван де л'Анонсиасьон. Монашенки устроили там одну из лучших школ Франции.
— О! — Но Белинду больше интересовали виноградники. Хотя Алексей настоял на том, чтобы она приняла католичество перед венчанием, она себя католичкой не чувствовала. В Индианаполисе дети-католики считались не такими, как все, почему-то хуже других; в их домах пахло стряпней, на стенах висели распятия, украшенные пальмовыми ветками, побелевшими и ломкими от времени.
— Лучшие семьи в Европе посылают своих детей учиться к этим монашенкам. Сестры берут даже младенцев. Мальчиков, когда им исполнится пять, направляют к братьям, в местечко близ Лангре.
Белинда была потрясена.
— Но почему богатые семьи должны отсылать из дома своих детей?
— По необходимости. Допустим, дочь не вышла замуж, ей не смогли найти подходящего человека. Сестры держат у себя их малюток до тех пор, пока не найдутся приемные родители. Конечно, это все хранится в тайне.
Разговор о детях заставил Белинду нервничать, и она попыталась перевести разговор на другое. Но Алексей не собирался отклоняться от темы.
— Сестры хорошо относятся к детям. Прекрасно кормят, у них хорошие условия, не как в других местах, где дети живут в лачугах.
— Не могу представить себе мать, способную отдать своего ребенка на попечение кого-то другого. Если в этом нет отчаянной необходимости.
Становилось прохладно. Белинда надела кардиган как полагается, засунув руки в рукава.
— Пойдем, Алексей, мне холодно.
Он не двинулся с места.
— Это ты сейчас не можешь себе представить. Но тебе придется переменить свое мнение, поскольку ты моя жена, одна из Савагаров.
Белинда невольно стиснула руки на животе и медленно повернулась к нему.
— О чем ты говоришь, Алексей?
— Я говорю о том, что, как только твой ублюдок родится, он сразу отправится к сестрам в монастырь, на воспитание.
— Так ты знаешь, — прошептала Белинда.
— Конечно.
Солнце, казалось, ушло из этого дня, потухло. Все ночные кошмары разом набросились на нее.
— Живот твой раздувается, — продолжал он свинцовым голосом, полным презрения, — а вены на грудях просвечивают сквозь кожу. В тот вечер, когда я увидел тебя в спальне в прозрачном черном белье, с моих глаз будто сорвали повязку. Сколько еще времени ты могла бы меня обманывать?
— Нет! — Белинда почувствовала, что больше не может выносить этого ужаса, и сделала то, чего поклялась никогда не делать. — Ребенок не ублюдок! Это твой ребенок! Это твой…
Алексей с размаху ударил жену по лицу, крепко сжав ее руку, чтобы Белинда не отскочила и ощутила всю силу удара.
— Не унижай себя ложью, которой, как тебе известно, я никогда не поверю.
Она попыталась вырваться, но он держал крепко.
— Как ты, должно быть, смеялась надо мной в тот день в «Поло Лонж», вываливая свои глупые проблемы и не упомянув одной, единственно важной. Ты меня заманила в брак, как мальчишку, как неопытного школяра. Сделала из меня дурака.
— Извини, Алексей, — прорыдала Белинда. — Я знаю, я должна была тебе сказать. Но тогда бы ты не помог мне. А я не знала, что делать. Я уйду. После нашего развода ты никогда больше меня не увидишь.
— Нашего развода? О нет, малышка. Развода не будет. Ты не поняла, что я говорил тебе про монастырь? Теперь понимаешь, что ты в ловушке?
Вдруг его недавно сказанные слова обрушились на нее, словно опутав сетью страха.
— Я никогда не позволю тебе отнять у меня ребенка! — плакала она.
Лицо Алексея стало гневным и жестким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124