Когда он проснется окончательно, то увидит дневной свет и почувствует аромат кофе. Странным было лишь ощущение прежней тяжести.
— Ваша светлость? Вы, должно быть, прекрасно выспались, сэр. Так можно проспать все на свете. Но сейчас вы уже окончательно проснулись и как раз вовремя.
Вовремя? Николас открыл глаза и сразу увидел оранжевый глаз фонаря, который раскачивался перед ним, а затем с каким-то металлическим лязгом поднялся, осветив неясные фигуры двоих мужчин, которые подошли ближе.
— Думаю, вы можете теперь оглядеться вокруг, сэр. Всегда полезно для начала узнать, где ты находишься. Я Браун, а это Партридж, и каждого из нас по очереди или даже вместе вы будете видеть столько, сколько пожелаете, пока будете оставаться здесь. Вашей светлости не стоит беспокоиться о своей одежде, бумажнике и обо всем остальном. Все это должным образом сохранено, и вы получите их назад, как только придет время покинуть это место.
— Какое место? — осторожно спросил Николас. Он попытался сесть, и тот из говоривших, который называл себя Брауном, метнулся вперед, стремясь помочь ему, а затем извиняющимся тоном произнес:
— Через день или два вы привыкнете к этому, сэр. А спустя определенное время вы сможете доходить до стены.
— Да уж, сможет он привыкнуть к этому! — рассудительно заговорил второй человек. — Вряд ли. Даже те, кто не слишком привык к легкой жизни, тяжело осваиваются в тюремной камере.
Его камера имела четыре кирпичные стены, тяжелую, массивную дверь с запорами и небольшое зарешеченное окно под самым потолком, через которое проникал слабый и мутный свет. «Кровать» была всего лишь цементным выступом в стене, застланным тонким соломенным матрасом. Помойное ведро напротив да солома, устилавшая пол, — вот и вся остальная обстановка. Какого дьявола еще он ожидал увидеть? Очень тяжело было удержаться от горького, немного истеричного смеха. Трудно поверить, что он уже проснулся.
Сделав над собой усилие, Николас спустил ноги на пол и обнаружил, что закован в кандалы, которые охватывали также и его запястья, причем длина цепи не превышала двух футов. Должно быть, его считали опаснейшим преступником! Он посмотрел на обоих мужчин, наблюдавших за ним с любопытством и настороженностью, и подумал, какого дьявола они от него ждут, особенно учитывая то обстоятельство, что цепь, соединявшая его ручные кандалы, была с помощью другой цепи соединена с находившимся под самым потолком шкивом, с помощью которого его движения можно было ограничивать, даже находясь по другую сторону двери. И тут ему пришла в голову одна очень неприятная мысль: неужели таким образом воплощался в жизнь приговор, вынесенный тем шутовским судом? Но как они — кем бы они ни были — думают избежать последствий подобной «шутки», если только не собираются убить его? И вновь в его мозгу всплыл тот омерзительный голос, скандировавший: «Его следует повесить, повесить, повесить!» Черт! В данный момент лучше сосредоточиться на этих типах — Брауне и Партридже. Как там они называются в Англии, тюремщики?
— Могу я задать вам несколько вопросов? — спросил Николас, стараясь говорить самым спокойным тоном.
— Только если мы сможем ответить, милорд. Впрочем, вы можете спрашивать о чем только пожелаете. — Это отозвался словоохотливый Браун, у которого было лунообразное лицо, окаймленное рыжими волосами, и с такого же цвета усами. Партридж был ниже его ростом, имел буйную копну каштановых волос и огромный нос.
— Что это за тюрьма и где она находится?
— С этой тюрьмой все в порядке, сэр, хотя и не могу сказать вам ничего больше.
— Но вы хоть знаете, почему я здесь оказался? И на какой срок? — И вновь о чем-то вспомнив, Николас мрачно добавил: — Мне кажется, что я и сам что-то помню о том, как меня сюда доставили. — Это, разумеется, проделки Ньюбери и его проклятая смесь кофе с ромом. Но, ради самого Бога, зачем?
— Ну, сэр, — Браун задумчиво поскреб лысину на макушке, — все, что мы вам можем говорить, касается наших собственных обязанностей. Но я могу сходить за запиской, которую вам оставили. Полагаю, что именно из нее вы получите ответы на все ваши «почему» и «каким образом». И… — тут он неуклюже переступил с ноги на ногу, — …и на все остальное, сэр. Предполагалось, чтобы вы перечитывали ее каждый раз, перед тем как…
Фонарь в его руке колебался и дрожал, словно набрасывая чертеж этой камеры. Они подали ему полосатые тюремные штаны, к которым почему-то не прилагалось никакой куртки или рубашки. Возможно, ему и не следовало задавать следующего вопроса, но он взглянул на ангелоподобное, ждущее лицо Брауна и не захотел его разочаровывать.
— Перед чем?
Браун посмотрел на носки своих ботинок, отвел глаза, откашлялся и лишь потом произнес:
— Перед тем как вас выпорют, сэр. Мне очень жаль, что придется обойтись подобным образом с таким джентльменом, как вы, который ведет себя спокойно и не буйствует, но это моя работа.
Сначала он даже не понял, что у него перехватило дыхание, и лишь потом с шумом выдохнул воздух. Значит, это уже не шутовство и не игра? Значит, они уже переступили все рамки, и что теперь последует еще? Чего они ожидают — что он будет молить их «суд» о пощаде? Отречется от всего, что до этого принимал как само собой разумеющееся? Будь они прокляты!
— Да, я понимаю! — сказал вслух Николас, почти спокойно и, грубо рассмеявшись, добавил, смотря прямо в удивленное лицо Брауна: — И я ничего не могу поделать, не так ли? Хотя и не обещаю, что буду лишь ухмыляться и терпеть… Когда и как…
Ответ Брауна настолько потряс его, что ему стало стыдно за свою слабость.
— Увы, сэр, каждый день, сэр. Я действительно…
— Праведный Боже! И как долго? До тех пор, пока я не сломаюсь или не умру? Будь они все прокляты! — с неожиданной злобой, не удержавшись, добавил он.
— Ну, до этого не дойдет, ваша светлость, обещаю вам. Первый раз, пока вы еще не привыкли, это будет казаться ужасным, но в конце концов вам назначено не так уж много ударов, и я не буду наносить их слишком сильно, тем более что никто за этим не следит. Вы в отличной форме, ваша светлость, и хотя это и стыдно, но…
— О Боже! — Надо было любыми силами удержаться от очередного приступа истеричного смеха, хотя все это на самом деле выглядело почти забавным. Комедия суда и очищение от грехов. А потом они даруют ему прощение и примут назад в паству, если только он выдержит это наказание? Но ведь это действительно было смешно, и он, не удержавшись, расхохотался так, что бедный Браун, наверное, подумал, что его узник сошел с ума от ужаса. Бедняга Браун, который вынужден выполнять свои обязанности вне зависимости от того, нравятся они ему самому или нет.
Неожиданно ему захотелось пить. Коньяк, джин, все что угодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Ваша светлость? Вы, должно быть, прекрасно выспались, сэр. Так можно проспать все на свете. Но сейчас вы уже окончательно проснулись и как раз вовремя.
Вовремя? Николас открыл глаза и сразу увидел оранжевый глаз фонаря, который раскачивался перед ним, а затем с каким-то металлическим лязгом поднялся, осветив неясные фигуры двоих мужчин, которые подошли ближе.
— Думаю, вы можете теперь оглядеться вокруг, сэр. Всегда полезно для начала узнать, где ты находишься. Я Браун, а это Партридж, и каждого из нас по очереди или даже вместе вы будете видеть столько, сколько пожелаете, пока будете оставаться здесь. Вашей светлости не стоит беспокоиться о своей одежде, бумажнике и обо всем остальном. Все это должным образом сохранено, и вы получите их назад, как только придет время покинуть это место.
— Какое место? — осторожно спросил Николас. Он попытался сесть, и тот из говоривших, который называл себя Брауном, метнулся вперед, стремясь помочь ему, а затем извиняющимся тоном произнес:
— Через день или два вы привыкнете к этому, сэр. А спустя определенное время вы сможете доходить до стены.
— Да уж, сможет он привыкнуть к этому! — рассудительно заговорил второй человек. — Вряд ли. Даже те, кто не слишком привык к легкой жизни, тяжело осваиваются в тюремной камере.
Его камера имела четыре кирпичные стены, тяжелую, массивную дверь с запорами и небольшое зарешеченное окно под самым потолком, через которое проникал слабый и мутный свет. «Кровать» была всего лишь цементным выступом в стене, застланным тонким соломенным матрасом. Помойное ведро напротив да солома, устилавшая пол, — вот и вся остальная обстановка. Какого дьявола еще он ожидал увидеть? Очень тяжело было удержаться от горького, немного истеричного смеха. Трудно поверить, что он уже проснулся.
Сделав над собой усилие, Николас спустил ноги на пол и обнаружил, что закован в кандалы, которые охватывали также и его запястья, причем длина цепи не превышала двух футов. Должно быть, его считали опаснейшим преступником! Он посмотрел на обоих мужчин, наблюдавших за ним с любопытством и настороженностью, и подумал, какого дьявола они от него ждут, особенно учитывая то обстоятельство, что цепь, соединявшая его ручные кандалы, была с помощью другой цепи соединена с находившимся под самым потолком шкивом, с помощью которого его движения можно было ограничивать, даже находясь по другую сторону двери. И тут ему пришла в голову одна очень неприятная мысль: неужели таким образом воплощался в жизнь приговор, вынесенный тем шутовским судом? Но как они — кем бы они ни были — думают избежать последствий подобной «шутки», если только не собираются убить его? И вновь в его мозгу всплыл тот омерзительный голос, скандировавший: «Его следует повесить, повесить, повесить!» Черт! В данный момент лучше сосредоточиться на этих типах — Брауне и Партридже. Как там они называются в Англии, тюремщики?
— Могу я задать вам несколько вопросов? — спросил Николас, стараясь говорить самым спокойным тоном.
— Только если мы сможем ответить, милорд. Впрочем, вы можете спрашивать о чем только пожелаете. — Это отозвался словоохотливый Браун, у которого было лунообразное лицо, окаймленное рыжими волосами, и с такого же цвета усами. Партридж был ниже его ростом, имел буйную копну каштановых волос и огромный нос.
— Что это за тюрьма и где она находится?
— С этой тюрьмой все в порядке, сэр, хотя и не могу сказать вам ничего больше.
— Но вы хоть знаете, почему я здесь оказался? И на какой срок? — И вновь о чем-то вспомнив, Николас мрачно добавил: — Мне кажется, что я и сам что-то помню о том, как меня сюда доставили. — Это, разумеется, проделки Ньюбери и его проклятая смесь кофе с ромом. Но, ради самого Бога, зачем?
— Ну, сэр, — Браун задумчиво поскреб лысину на макушке, — все, что мы вам можем говорить, касается наших собственных обязанностей. Но я могу сходить за запиской, которую вам оставили. Полагаю, что именно из нее вы получите ответы на все ваши «почему» и «каким образом». И… — тут он неуклюже переступил с ноги на ногу, — …и на все остальное, сэр. Предполагалось, чтобы вы перечитывали ее каждый раз, перед тем как…
Фонарь в его руке колебался и дрожал, словно набрасывая чертеж этой камеры. Они подали ему полосатые тюремные штаны, к которым почему-то не прилагалось никакой куртки или рубашки. Возможно, ему и не следовало задавать следующего вопроса, но он взглянул на ангелоподобное, ждущее лицо Брауна и не захотел его разочаровывать.
— Перед чем?
Браун посмотрел на носки своих ботинок, отвел глаза, откашлялся и лишь потом произнес:
— Перед тем как вас выпорют, сэр. Мне очень жаль, что придется обойтись подобным образом с таким джентльменом, как вы, который ведет себя спокойно и не буйствует, но это моя работа.
Сначала он даже не понял, что у него перехватило дыхание, и лишь потом с шумом выдохнул воздух. Значит, это уже не шутовство и не игра? Значит, они уже переступили все рамки, и что теперь последует еще? Чего они ожидают — что он будет молить их «суд» о пощаде? Отречется от всего, что до этого принимал как само собой разумеющееся? Будь они прокляты!
— Да, я понимаю! — сказал вслух Николас, почти спокойно и, грубо рассмеявшись, добавил, смотря прямо в удивленное лицо Брауна: — И я ничего не могу поделать, не так ли? Хотя и не обещаю, что буду лишь ухмыляться и терпеть… Когда и как…
Ответ Брауна настолько потряс его, что ему стало стыдно за свою слабость.
— Увы, сэр, каждый день, сэр. Я действительно…
— Праведный Боже! И как долго? До тех пор, пока я не сломаюсь или не умру? Будь они все прокляты! — с неожиданной злобой, не удержавшись, добавил он.
— Ну, до этого не дойдет, ваша светлость, обещаю вам. Первый раз, пока вы еще не привыкли, это будет казаться ужасным, но в конце концов вам назначено не так уж много ударов, и я не буду наносить их слишком сильно, тем более что никто за этим не следит. Вы в отличной форме, ваша светлость, и хотя это и стыдно, но…
— О Боже! — Надо было любыми силами удержаться от очередного приступа истеричного смеха, хотя все это на самом деле выглядело почти забавным. Комедия суда и очищение от грехов. А потом они даруют ему прощение и примут назад в паству, если только он выдержит это наказание? Но ведь это действительно было смешно, и он, не удержавшись, расхохотался так, что бедный Браун, наверное, подумал, что его узник сошел с ума от ужаса. Бедняга Браун, который вынужден выполнять свои обязанности вне зависимости от того, нравятся они ему самому или нет.
Неожиданно ему захотелось пить. Коньяк, джин, все что угодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153