Прежде чем Клер успела выразить ужас, который вызвали в ней эти небрежно брошенные слова, Никлас снова ударил по струнам. Раздался низкий вибрирующий похоронный звук.
— Когда я оказался в Эбердэре, мне было семь лет, и за всю свою жизнь я ни единого дня не провел под крышей дома. Я обезумел, как пойманная в силок птица, и начал отчаянно вырываться, пытаясь убежать. Чтобы я не удрал, меня заперли на ключ в детской, а в окна вставили решетки. Старый граф призвал па помощь вашего отца, чьи духовные подвиги он уважал. Возможно, он считал, что преподобный Морган сможет изгнать из меня бесов.
— Мой отец не занимался изгнанием бесов.
— Верно. Он просто вошел в детскую с корзинкой, полной еды, и сел на пол у стенки, так что его голова оказалась на одном уровне с моей. Затем вынул из корзинки пирог с бараниной и начал его есть. Я был начеку, но он казался таким безобидным. К тому же я сильно проголодался, так как не ел уже несколько дней. Каждый раз, когда лакей приносил мне еду, я швырял ее ему в голову.
Однако ваш отец не пытался меня к чему-нибудь принудить и не стал ругать меня, когда я стащил из его корзины пирог с бараниной. После того как я умял этот пирог, он предложил мне лепешку с изюмом, а потом дал салфетку, сказав, что мои лицо и руки станут лучше выглядеть, если я их вытру.
А затем он начал рассказывать мне истории. Про Иисуса Навина и иерихонскую трубу. Про Даниила во рву со львами. Про Самсона и Далилу — тут мне особенно понравилось место, где Самсон обрушил на головы филистимлян их храм, поскольку мне ужасно хотелось вот так же разрушить Эбердэр. — Никлас откинул голову на спинку стула, и огонь в камине бросил золотистый отблеск на его точеное лицо. — Ваш отец был первым человеком, который отнесся ко мне как к ребенку, а не как к дикому животному, которое требовалось усмирить. В конце концов я разрыдался у него на груди.
Представив себе несчастного, покинутого ребенка. Клер и сама едва не расплакалась. Проглотив комок в горле, она сказала:
— Мой отец был самым сострадательным человеком, которого я когда-либо знала. Никлас кивнул.
— Старый граф сделал хороший выбор — сомневаюсь, что кто-либо кроме преподобного Моргана сумел бы убедить меня смириться с ситуацией. Он сказал мне, что Эбердэр — мой дом и что если я буду слушаться своего деда, то в конце концов у меня будет столько свободы и столько денег, сколько и не снилось ни одному цыгану. И тогда я спустился к старому графу и предложил ему сделку. — Он состроил гримасу. — По-видимому, у меня врожденная склонность к странным сделкам. Я сказал деду, что буду изо всех сил стараться стать таким наследником, какого ему хочется иметь, — но только одиннадцать месяцев в году. Взамен он каждый год должен отпускать меня на месяц к цыганам. Как и следовало ожидать, граф был отнюдь не в восторге от этой идеи, однако преподобный Морган убедил его, что это единственный способ заставить меня вести себя подобающим образом. Так ваш отец стал моим наставником. В течение последовавших за тем двух или трех лет он приходил в Эбердэр почти каждый день — за исключением того времени, когда разъезжал с проповедями. Кроме обычных школьных предметов, он учил меня вести себя как англ. В конце концов я был подготовлен к поступлению в закрытую частную школу, где из меня уже можно было лепить нечто в достаточной мере похожее на английского джентльмена. — Он бросил на Клер взгляд, полный иронии. — Перед тем как уехать, я подарил вашему отцу ту книгу с благодарственной надписью, которую вы использовали для шантажа.
Эта фраза не задела Клер: она не чувствовала за собой никакой вины.
— Значит, вы сумели не забыть цыганские обычаи, потому что каждый год возвращались к пароду своей матери, — сказала она. — Для семилетнего ребенка вы мыслили весьма здраво.
— Недостаточно здраво. Я воображал, что смогу надеть личину англа, как костюм, а потом снять ее, ничуть не изменившись. Но все оказалось не так просто — если ты постоянно играешь какую-то роль, то в конце концов видимость становится сутью.
— Должно быть, трудно находиться между двумя мирами. Вам никогда не казалось, что вы ни то ни се, ни рыба ни мясо?
Он невесело рассмеялся:
— Очень точное сравнение.
— Чем больше я вас слушаю, тем понятнее мне становится, почему вы ненавидели своего деда.
Никлас наклонил голову и наиграл на арфе гамму: сначала вверх, потом вниз.
— Сказать, что я ненавидел его, это… было бы… слишком просто. Он был моим единственным родственником, и мне хотелось, во всяком случае, иногда, чтобы он был мною доволен. Я выучился хорошим манерам, усвоил нормы нравственности, греческий, историю, изучил основы ведения сельского хозяйства, но что бы я ни делал, это не могло удовлетворить деда. И знаете, в чем состояло мое непростительное преступление?
Клер покачала головой, и он сказал:
— Дайте мне вашу руку.
Когда она протянула ее, он поднес к ее руке свою. Рядом. с ее молочно-белой кельтской кожей его кожа по цвету походила на кофе со сливками.
— Все дело было в цвете моей кожи, то есть в том, чего я не мог бы изменить, даже если б захотел. Думаю, будь я посветлее, мой дед в конце концов сумел бы забыть, какая кровь во мне течет. Однако каждый раз, когда он смотрел на меня, он видел «проклятого черномазого цыгана», как он порой изящно выражался. — Никлас согнул и разогнул свои длинные гибкие пальцы, разглядывая их так, словно увидел в первый раз, потом с горечью проговорил: — Глупо и, уж конечно, совсем не по-христиански ненавидеть кого-то за цвет его кожи, однако такие вот мелочи могут совершенно изменить человеческую жизнь.
— Уверяю вас, что ваша внешность — само совершенство, — убежденно сказала Клер.
На его лице отобразилось изумление.
— Я не напрашивался на комплимент.
— Это был не комплимент, а объективное эстетическое суждение, — снисходительно изрекла она. — Хорошо воспитанная женщина никогда не стала бы говорить мужчине комплименты по поводу его внешности. Это было бы вульгарно.
Он лукаво улыбнулся.
— Стало быть, я занесен в ту же категорию, что греческие урны или картины эпохи Возрождения?
— Вы куда интереснее. — Она склонила голову набок. — Нам было легче жить, когда вы кочевали с цыганами?
— В общем, да. Моя мать была сиротой, близких родственников у нее не было, так что я присоединялся к любому ближайшему табору. Меня всегда брали, как берут приблудного щенка. — Он мгновение помедлил. — Я наслаждался этой жизнью, но со временем начал смотреть на своих соплеменников другими глазами. Хотя цыгане считают себя людьми совершенно свободными, на самом деле они рабы своих обычаев. Неграмотность, пренебрежительное отношение к женщине, возведенная в ранг достоинства бесчестность, причем в основном за счет бедняков, по которым она бьет больше всего, потому что они бедны, — в конце концов все это стало меня тяготить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124