Присцилла рано поднялась к себе и улеглась, едва бросив взгляд на дверь в смежную спальню. Засыпая, она вдруг задумалась, желает ли ее Стюарт физически, хотя бы немного. Иногда его взгляд убеждал Присциллу, что он желает ее, хотя и не так, как когда-то Брендон. Тот испытывал нечто вроде голода или жажды, утолить которые жизненно необходимо, тогда как для Стюарта обладание означало власть, ибо удовлетворяло чувство собственника. Он желал не столько испытать с женой наслаждение, сколько окончательно подчинить ее себе.
Имя Брендон прозвучало в памяти как что-то очень давнее, милое, но утраченное навек. Редко, очень редко позволяла себе Присцилла вспоминать. Однако в такие ночи, как эта, когда клонящееся к закату лето дышало знойным теплом, а ветер нес влагу с реки и густой, душный запах цветущих магнолий, было попросту невозможно не вспоминать те ночи под звездным небом… долгие ласки и минуты безумной страсти…
Что сталось с этим человеком, пробудившим ее чувства и повлиявшим на само восприятие жизни? Закончил он свои дни на виселице или до сих пор гниет в какой-нибудь техасской тюрьме, похожей на крысиную нору? Для такого, как он, последнее даже хуже.
Ощутив на щеках непрошеные слезы, Присцилла глубже зарылась в подушки, обтянутые шелком. На противоположной стене висело небольшое полотно, изображающее стаю гусей, летящую в ненастном небе под дождем – должно быть, к югу. Снова, как и в первый момент в этой комнате, она подумала, что картина понравилась бы Брендону. Он ценил свободу превыше всего, Брендон Траск.
«Прекрати сейчас же, Присцилла! – потребовал внутренний голос. – Поскорее усни и забудь о том, о чем помнить неблагоразумно. Пусть эти воспоминания канут в те же бездонные воды, где утонули воспоминания о детстве».
И Присцилла последовала этому совету. Это было непросто, очень непросто, но все же удалось, и потому она выглядела отдохнувшей и цветущей утром, когда спустилась в гостиную, где ее ожидал рыжеволосый кавалер. Молодой ковбой не удержался от комплимента, увидев Присциллу в элегантном сером платье с черной вышитой отделкой. Направляясь рука об руку с ним к ландо, она чувствовала, что готова. Готова объявить войну любым воспоминаниям, победить их и начать наконец новую жизнь.
– Этот номер не пройдет! – отрезал Стюарт Эган, склоняясь над столом, исцарапанным и покрытым черными отметинами там, где о него тушили сигары. – У тебя, Мак-Лири, есть две возможности: либо ты прекратишь сорить деньгами, как пьяный матрос в таверне, либо полностью свернешь операцию. И выбрать тебе лучше сейчас.
– Что это ты так завелся, а, Эган? Сам себя послушай и поскорее заткнись. Приходишь в мой дом, петушишься, орешь! Я тебе не раб, а ты не египетский фараон. Деньги мои! Хочу и трачу, дьявол меня забери, а тебе не мешаю тратить твои!
– Я человек деловой, уважаемый и обязан жить в соответствии со своим положением. Если бы я не сорил деньгами, это показалось бы странным. А вот у тебя попросту не может быть таких средств, которые ты проматываешь. В конце концов, у тебя нет ничего, кроме вонючего кабака, куда ходит разный сброд. Если не уймешься, люди начнут задавать вопросы и рано или поздно соотнесут твои доходы с грабежами на реке, контрабандой и, может быть, даже с двумя-тремя убийствами. И за тобой придут, Мак-Лири. А что потом? Зная тебя, могу предположить, что язык твой развяжется очень быстро. Охотно верю, что твоя немытая шея страдает по петле, но я-то не хочу из-за этого поставить крест на своих политических амбициях.
– А я отказываюсь влачить жалкое существование, пока ты там, на этом чертовом холме, купаешься в роскоши!
Мак-Лири изо всех сил хватил кулаком по столу, но глухой звук удара и его гневный рев потерялись в общем шуме, ни на минуту не смолкавшем в кабаке, отделенном от споривших только рассохшейся дверью.
– Выпустил пар? Вот и хорошо. А теперь успокойся, – угрожающе бросил Стюарт, и тотчас рука Маса Хардинга как бы случайно легла на рукоятку «кольта». – Кипятиться ни к чему. Я явился сюда, желая прийти с тобой к общему решению.
Стюарт прошел в заднюю комнату не через грязный и продымленный зал, а, оставшись незамеченным, пробрался через дверь черного хода. Был и третий путь – через лабиринт переходов, размытых подземными водами в мягком лёссе холма. Именно там Мак-Лири хранил контрабанду и награбленное. Мало кто из обитателей лачуг Нижнего Натчеза знал о пещерах, а если и знал, то не совался туда, чтобы не заблудиться.
Задняя комната кабака, служившая Мак-Лири кабинетом, представляла собой пыльное и запущенное складское помещение. Здесь стояли какие-то неописуемые ящики и коробки, в одном углу валялось тряпье, а на нем непрерывно чесался заедаемый блохами беспородный пес. На столе чадила свеча, воткнутая в щель между досками, стояло два стакана виски и миска бараньей похлебки, над которой с жужжанием кружились мухи.
– Я не прошу тебя жить в этой берлоге всю жизнь, – продолжал Стюарт, брезгливо махнув рукой. – Просто вспомни, что мы решили в самом начале. Пять лет общего бизнеса – а потом ты забираешь свою долю и убираешься из города навсегда. Ты ведь без оговорок согласился на это, в чем же дело теперь? Я не прошу ничего особенного, только не терять осторожности. Если осторожность тебе не по нутру, тогда давай уж сразу прикроем лавочку.
– А если я пока не хочу ее прикрывать? Если я к этому еще не готов? – возразил бывший лодочник с Миссисипи, глядя в миску с застывшей похлебкой. – И убираться из города мне тоже ни к чему. Я обоснуюсь в Верхнем Натчезе, построю себе такой же домишко, как у некоторых, и буду себе жить-поживать.
«Тогда ты труп», – подумал Стюарт, а вслух сказал:
– Ты не можешь так рисковать, Мак-Лири. Ты и без того живешь не по средствам.
Сведения, за которыми он посылал в Натчез Маса Хардинга, были и впрямь тревожными. Оказывается, Мак-Лири снимал дорогой номер в приличном отеле Среднего Натчеза для любовницы, стоившей ему уйму денег.
– «Домишко, как у некоторых» точно обеспечит тебе петлю.
– Черта с два ты заботишься о моей немытой шее! Тебя волнует только твоя проклятая репутация!
– А почему бы, черт возьми, и нет? Я создавал свою репутацию годами, лелеял и выхаживал, как ребенка, и ради чего? Чтобы какой-то вшивый лодочник раньше времени пустил всем пыль в глаза и все мне испортил?
Калеб Мак-Лири вскочил, оттолкнув ногой пустой бочонок, на котором сидел, и тот, грохоча, покатился по земляному полу. Калеб, мужчина лет тридцати пяти, с нестрижеными черными волосами, густыми усами и встопорщенными бачками, был чуть выше Стюарта. Грубый и неотесанный, он казался по-своему привлекательным.
– Заруби себе на носу, Эган, и заруби крепко-накрепко. Я тебе больше не подчиняюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Имя Брендон прозвучало в памяти как что-то очень давнее, милое, но утраченное навек. Редко, очень редко позволяла себе Присцилла вспоминать. Однако в такие ночи, как эта, когда клонящееся к закату лето дышало знойным теплом, а ветер нес влагу с реки и густой, душный запах цветущих магнолий, было попросту невозможно не вспоминать те ночи под звездным небом… долгие ласки и минуты безумной страсти…
Что сталось с этим человеком, пробудившим ее чувства и повлиявшим на само восприятие жизни? Закончил он свои дни на виселице или до сих пор гниет в какой-нибудь техасской тюрьме, похожей на крысиную нору? Для такого, как он, последнее даже хуже.
Ощутив на щеках непрошеные слезы, Присцилла глубже зарылась в подушки, обтянутые шелком. На противоположной стене висело небольшое полотно, изображающее стаю гусей, летящую в ненастном небе под дождем – должно быть, к югу. Снова, как и в первый момент в этой комнате, она подумала, что картина понравилась бы Брендону. Он ценил свободу превыше всего, Брендон Траск.
«Прекрати сейчас же, Присцилла! – потребовал внутренний голос. – Поскорее усни и забудь о том, о чем помнить неблагоразумно. Пусть эти воспоминания канут в те же бездонные воды, где утонули воспоминания о детстве».
И Присцилла последовала этому совету. Это было непросто, очень непросто, но все же удалось, и потому она выглядела отдохнувшей и цветущей утром, когда спустилась в гостиную, где ее ожидал рыжеволосый кавалер. Молодой ковбой не удержался от комплимента, увидев Присциллу в элегантном сером платье с черной вышитой отделкой. Направляясь рука об руку с ним к ландо, она чувствовала, что готова. Готова объявить войну любым воспоминаниям, победить их и начать наконец новую жизнь.
– Этот номер не пройдет! – отрезал Стюарт Эган, склоняясь над столом, исцарапанным и покрытым черными отметинами там, где о него тушили сигары. – У тебя, Мак-Лири, есть две возможности: либо ты прекратишь сорить деньгами, как пьяный матрос в таверне, либо полностью свернешь операцию. И выбрать тебе лучше сейчас.
– Что это ты так завелся, а, Эган? Сам себя послушай и поскорее заткнись. Приходишь в мой дом, петушишься, орешь! Я тебе не раб, а ты не египетский фараон. Деньги мои! Хочу и трачу, дьявол меня забери, а тебе не мешаю тратить твои!
– Я человек деловой, уважаемый и обязан жить в соответствии со своим положением. Если бы я не сорил деньгами, это показалось бы странным. А вот у тебя попросту не может быть таких средств, которые ты проматываешь. В конце концов, у тебя нет ничего, кроме вонючего кабака, куда ходит разный сброд. Если не уймешься, люди начнут задавать вопросы и рано или поздно соотнесут твои доходы с грабежами на реке, контрабандой и, может быть, даже с двумя-тремя убийствами. И за тобой придут, Мак-Лири. А что потом? Зная тебя, могу предположить, что язык твой развяжется очень быстро. Охотно верю, что твоя немытая шея страдает по петле, но я-то не хочу из-за этого поставить крест на своих политических амбициях.
– А я отказываюсь влачить жалкое существование, пока ты там, на этом чертовом холме, купаешься в роскоши!
Мак-Лири изо всех сил хватил кулаком по столу, но глухой звук удара и его гневный рев потерялись в общем шуме, ни на минуту не смолкавшем в кабаке, отделенном от споривших только рассохшейся дверью.
– Выпустил пар? Вот и хорошо. А теперь успокойся, – угрожающе бросил Стюарт, и тотчас рука Маса Хардинга как бы случайно легла на рукоятку «кольта». – Кипятиться ни к чему. Я явился сюда, желая прийти с тобой к общему решению.
Стюарт прошел в заднюю комнату не через грязный и продымленный зал, а, оставшись незамеченным, пробрался через дверь черного хода. Был и третий путь – через лабиринт переходов, размытых подземными водами в мягком лёссе холма. Именно там Мак-Лири хранил контрабанду и награбленное. Мало кто из обитателей лачуг Нижнего Натчеза знал о пещерах, а если и знал, то не совался туда, чтобы не заблудиться.
Задняя комната кабака, служившая Мак-Лири кабинетом, представляла собой пыльное и запущенное складское помещение. Здесь стояли какие-то неописуемые ящики и коробки, в одном углу валялось тряпье, а на нем непрерывно чесался заедаемый блохами беспородный пес. На столе чадила свеча, воткнутая в щель между досками, стояло два стакана виски и миска бараньей похлебки, над которой с жужжанием кружились мухи.
– Я не прошу тебя жить в этой берлоге всю жизнь, – продолжал Стюарт, брезгливо махнув рукой. – Просто вспомни, что мы решили в самом начале. Пять лет общего бизнеса – а потом ты забираешь свою долю и убираешься из города навсегда. Ты ведь без оговорок согласился на это, в чем же дело теперь? Я не прошу ничего особенного, только не терять осторожности. Если осторожность тебе не по нутру, тогда давай уж сразу прикроем лавочку.
– А если я пока не хочу ее прикрывать? Если я к этому еще не готов? – возразил бывший лодочник с Миссисипи, глядя в миску с застывшей похлебкой. – И убираться из города мне тоже ни к чему. Я обоснуюсь в Верхнем Натчезе, построю себе такой же домишко, как у некоторых, и буду себе жить-поживать.
«Тогда ты труп», – подумал Стюарт, а вслух сказал:
– Ты не можешь так рисковать, Мак-Лири. Ты и без того живешь не по средствам.
Сведения, за которыми он посылал в Натчез Маса Хардинга, были и впрямь тревожными. Оказывается, Мак-Лири снимал дорогой номер в приличном отеле Среднего Натчеза для любовницы, стоившей ему уйму денег.
– «Домишко, как у некоторых» точно обеспечит тебе петлю.
– Черта с два ты заботишься о моей немытой шее! Тебя волнует только твоя проклятая репутация!
– А почему бы, черт возьми, и нет? Я создавал свою репутацию годами, лелеял и выхаживал, как ребенка, и ради чего? Чтобы какой-то вшивый лодочник раньше времени пустил всем пыль в глаза и все мне испортил?
Калеб Мак-Лири вскочил, оттолкнув ногой пустой бочонок, на котором сидел, и тот, грохоча, покатился по земляному полу. Калеб, мужчина лет тридцати пяти, с нестрижеными черными волосами, густыми усами и встопорщенными бачками, был чуть выше Стюарта. Грубый и неотесанный, он казался по-своему привлекательным.
– Заруби себе на носу, Эган, и заруби крепко-накрепко. Я тебе больше не подчиняюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110