– Вы не возражаете, Билл? – Не получив ответа, он сказал между двумя затяжками: – Мне кажется, тема не так уж вас увлекает.
Диксон принужденно рассмеялся.
– Не увлекает? Пожалуй. Я, если хотите знать, специализировался на средних веках, потому что это было самое легкое. А потом, устраиваясь сюда, я, естественно, всячески подчеркивал, что специально занимался этой эпохой: следовало, как мне казалось, проявить интерес к какой-нибудь узкой теме. Поэтому место и досталось мне, а не тому умнику из Оксфорда, который испортил себе все дело, пустившись в разглагольствования о новейших исторических теориях. Но мог ли я думать, что меня просто замуруют в средневековье. – Диксон с трудом подавил в себе желание закурить – пятичасовая сигарета была уже выкурена в пятнадцать минут четвертого.
– Понимаю, – фыркнул Бизли. – Я ничего не знал.
– А разве вы не замечали, как мы все специализируемся в том, что нам меньше всего по душе? – спросил Диксон, но Бизли, попыхивая трубкой, уже поднялся со стула, и Диксону пришлось оставить до следующего раза изложение своих взглядов на средние века.
– Ну, ладно, я пошел, – сказал Бизли. – Желаю вам хорошенько повеселиться с художественными натурами, Джим. И не вздумайте повторить Недди то, что вы сейчас говорили мне. Привет, Билл! – добавил он, повернувшись к Аткинсону, и, не получив ответа, вышел, неплотно притворив за собой дверь.
Диксон сказал ему вдогонку «до свидания» и, помолчав, обратился к Аткинсону:
– Послушайте, Билл, не можете ли вы оказать мне услугу?
На этот раз ответ последовал неожиданно быстро.
– В зависимости от того – какую, – небрежно процедил Аткинсон.
– Не можете ли вы в воскресенье утром, часов в одиннадцать, позвонить мне по этому вот телефону? Я постараюсь быть поблизости, и мы с вами немножко поболтаем о погоде. Но если меня почему-либо не найдут… – Диксон умолк: ему почудился за дверью какой-то едва уловимый шорох. Однако ничего больше не было слышно, и он продолжал: – Словом, если вам не удастся поговорить со мной, скажите тому, кто подойдет к телефону, что ко мне нежданно-негаданно приехали родители и не соблаговолю ли я как можно скорее вернуться домой. Вот, здесь я все написал.
Аткинсон поднял густые брови и с минуту изучал протянутый ему конверт с таким видом, словно узрел там неправильное решение какой-то шахматной задачи. Затем оглушительно расхохотался и уставился на Диксона.
– Боитесь, что не выдержите?
– Мой профессор пригласил меня на один из своих музыкально-художественных вечеров. Придется, конечно, поехать, но проторчать там все воскресенье – уже выше моих сил.
Наступило довольно продолжительное молчание. Скептический взгляд Аткинсона привычно блуждал по комнате. Диксон восхищался этим полнейшим презрением ко всему, презрением, которое не притуплялось привычкой.
Наконец Аткинсон сказал:
– Понимаю. Позвоню с большим удовольствием.
Не успел он это произнести, как в столовой появилось еще одно лицо – Джонс с журналами в руке. При виде его Диксон ощутил легкую тревогу. Джонс умел подкрадываться неслышно, любил подслушивать у дверей и был в приятельских отношениях с семейством Уэлчей, особенно же – с миссис Уэлч.
Спрашивая себя, что мог слышать Джонс и понял ли он, какое поручение дано Аткинсону, Диксон озабоченно кивнул ему, но одутловатое лицо Джонса осталось непроницаемым. Оно не изменило своей каменной неподвижности и когда Аткинсон произнес:
– Привет, юноша!
Чтобы избавиться от общества Джонса, Диксон решил поехать к Уэлчам автобусом. Он встал, раздумывая, как бы ему предостеречь Аткинсона, но, так ничего и не придумав, вышел из комнаты. Притворяя дверь, он слышал, как Аткинсон сказал Джонсу:
– Сядьте-ка и расскажите мне про ваш гобой.
Минут пять спустя Диксон с небольшим чемоданчиком в руке шагал по улице, спеша к автобусной остановке. На повороте шоссе он поглядел вниз с холма – туда, где кончались последние, расположенные друг над другом террасами жилые дома и маленькие продовольственные лавки и начинались торговые кварталы – фешенебельные магазины готового платья и ателье портных, а за ними – библиотека, телефонная станция и новое кино. Еще дальше высились здания центральной части города, и над всем этим господствовал остроконечный шпиль кафедрального собора. Троллейбусы и автобусы с мягким жужжанием катились вниз или с ревом ползли вверх. Вереница легковых автомобилей, то растягиваясь в узкую ленту, то сбиваясь в кучу, двигалась по шоссе, следуя его причудливым изгибам. На тротуарах царило оживление. Пересекая шоссе, Диксон чувствовал, как эта уличная толчея вливает в него бодрость, поднимает его дух и необъяснимое радостное волнение растет и ширится в его груди. Не было решительно никаких оснований предполагать, что предстоящий вечер в доме профессора принесет ему что-нибудь интересное. Будет скучища, обычная скучища в соединении с чем-нибудь непредвиденным, но не менее скучным. И все же в эту минуту он был не в состоянии этому поверить. Ведь вот приняли же наконец его статью, и, быть может, это положит начало удаче – той удаче, которая ему так позарез нужна. Быть может, он познакомится у профессора с интересными людьми. А если нет – они с Маргарет позабавятся, перебирая по косточкам всех присутствующих. Нужно постараться, чтобы она не скучала, а присутствие посторонних значительно облегчит эту задачу. В чемодане у него лежала маленькая книжечка стихов одного современного поэта, которую он считал в душе весьма мерзкой. Он купил эту книжечку сегодня утром, чтобы сделать Маргарет небольшой сюрприз. Этим подарком он проявит внимание и заботу, а выбор стихов должен польстить изысканности ее вкуса. Внезапно он почувствовал знакомую сосущую тоску под ложечкой, вспомнив, что написал на форзаце, но радостно приподнятое настроение помогло подавить тревогу.
Глава IV
– Конечно, здесь дело не в аккомпанементе, как вы сами понимаете, – сказал Уэлч, раздавая нотные листки. – Тут главное – пенис. Каждая партия безупречна. Безупречна, – с яростью повторил он. – Без преувеличения можно сказать, что полифония достигла величайших высот, достигла, можно сказать, вершины в этот период, а потом начался упадок. Достаточно взять хотя бы такое, к примеру, произведение, как… ну, скажем, как этот гимн: «Вперед, христовы воины!» Ведь это же типичное… типичное…
– Мы ждем тебя, Нед, – сказала миссис Уэлч из-за рояля. Она заиграла медленное арпеджио, усердно помогая себе педалью. – Ну как? Все готовы?
На Диксона со всех сторон поплыло усыпляющее жужжание – все участники концерта принялись мурлыкать себе под нос свои партии. Миссис Уэлч присоединилась к ним, поднявшись на невысокую эстраду, выстроенную в глубине музыкального зала, и встала рядом с Маргарет – вторым сопрано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Диксон принужденно рассмеялся.
– Не увлекает? Пожалуй. Я, если хотите знать, специализировался на средних веках, потому что это было самое легкое. А потом, устраиваясь сюда, я, естественно, всячески подчеркивал, что специально занимался этой эпохой: следовало, как мне казалось, проявить интерес к какой-нибудь узкой теме. Поэтому место и досталось мне, а не тому умнику из Оксфорда, который испортил себе все дело, пустившись в разглагольствования о новейших исторических теориях. Но мог ли я думать, что меня просто замуруют в средневековье. – Диксон с трудом подавил в себе желание закурить – пятичасовая сигарета была уже выкурена в пятнадцать минут четвертого.
– Понимаю, – фыркнул Бизли. – Я ничего не знал.
– А разве вы не замечали, как мы все специализируемся в том, что нам меньше всего по душе? – спросил Диксон, но Бизли, попыхивая трубкой, уже поднялся со стула, и Диксону пришлось оставить до следующего раза изложение своих взглядов на средние века.
– Ну, ладно, я пошел, – сказал Бизли. – Желаю вам хорошенько повеселиться с художественными натурами, Джим. И не вздумайте повторить Недди то, что вы сейчас говорили мне. Привет, Билл! – добавил он, повернувшись к Аткинсону, и, не получив ответа, вышел, неплотно притворив за собой дверь.
Диксон сказал ему вдогонку «до свидания» и, помолчав, обратился к Аткинсону:
– Послушайте, Билл, не можете ли вы оказать мне услугу?
На этот раз ответ последовал неожиданно быстро.
– В зависимости от того – какую, – небрежно процедил Аткинсон.
– Не можете ли вы в воскресенье утром, часов в одиннадцать, позвонить мне по этому вот телефону? Я постараюсь быть поблизости, и мы с вами немножко поболтаем о погоде. Но если меня почему-либо не найдут… – Диксон умолк: ему почудился за дверью какой-то едва уловимый шорох. Однако ничего больше не было слышно, и он продолжал: – Словом, если вам не удастся поговорить со мной, скажите тому, кто подойдет к телефону, что ко мне нежданно-негаданно приехали родители и не соблаговолю ли я как можно скорее вернуться домой. Вот, здесь я все написал.
Аткинсон поднял густые брови и с минуту изучал протянутый ему конверт с таким видом, словно узрел там неправильное решение какой-то шахматной задачи. Затем оглушительно расхохотался и уставился на Диксона.
– Боитесь, что не выдержите?
– Мой профессор пригласил меня на один из своих музыкально-художественных вечеров. Придется, конечно, поехать, но проторчать там все воскресенье – уже выше моих сил.
Наступило довольно продолжительное молчание. Скептический взгляд Аткинсона привычно блуждал по комнате. Диксон восхищался этим полнейшим презрением ко всему, презрением, которое не притуплялось привычкой.
Наконец Аткинсон сказал:
– Понимаю. Позвоню с большим удовольствием.
Не успел он это произнести, как в столовой появилось еще одно лицо – Джонс с журналами в руке. При виде его Диксон ощутил легкую тревогу. Джонс умел подкрадываться неслышно, любил подслушивать у дверей и был в приятельских отношениях с семейством Уэлчей, особенно же – с миссис Уэлч.
Спрашивая себя, что мог слышать Джонс и понял ли он, какое поручение дано Аткинсону, Диксон озабоченно кивнул ему, но одутловатое лицо Джонса осталось непроницаемым. Оно не изменило своей каменной неподвижности и когда Аткинсон произнес:
– Привет, юноша!
Чтобы избавиться от общества Джонса, Диксон решил поехать к Уэлчам автобусом. Он встал, раздумывая, как бы ему предостеречь Аткинсона, но, так ничего и не придумав, вышел из комнаты. Притворяя дверь, он слышал, как Аткинсон сказал Джонсу:
– Сядьте-ка и расскажите мне про ваш гобой.
Минут пять спустя Диксон с небольшим чемоданчиком в руке шагал по улице, спеша к автобусной остановке. На повороте шоссе он поглядел вниз с холма – туда, где кончались последние, расположенные друг над другом террасами жилые дома и маленькие продовольственные лавки и начинались торговые кварталы – фешенебельные магазины готового платья и ателье портных, а за ними – библиотека, телефонная станция и новое кино. Еще дальше высились здания центральной части города, и над всем этим господствовал остроконечный шпиль кафедрального собора. Троллейбусы и автобусы с мягким жужжанием катились вниз или с ревом ползли вверх. Вереница легковых автомобилей, то растягиваясь в узкую ленту, то сбиваясь в кучу, двигалась по шоссе, следуя его причудливым изгибам. На тротуарах царило оживление. Пересекая шоссе, Диксон чувствовал, как эта уличная толчея вливает в него бодрость, поднимает его дух и необъяснимое радостное волнение растет и ширится в его груди. Не было решительно никаких оснований предполагать, что предстоящий вечер в доме профессора принесет ему что-нибудь интересное. Будет скучища, обычная скучища в соединении с чем-нибудь непредвиденным, но не менее скучным. И все же в эту минуту он был не в состоянии этому поверить. Ведь вот приняли же наконец его статью, и, быть может, это положит начало удаче – той удаче, которая ему так позарез нужна. Быть может, он познакомится у профессора с интересными людьми. А если нет – они с Маргарет позабавятся, перебирая по косточкам всех присутствующих. Нужно постараться, чтобы она не скучала, а присутствие посторонних значительно облегчит эту задачу. В чемодане у него лежала маленькая книжечка стихов одного современного поэта, которую он считал в душе весьма мерзкой. Он купил эту книжечку сегодня утром, чтобы сделать Маргарет небольшой сюрприз. Этим подарком он проявит внимание и заботу, а выбор стихов должен польстить изысканности ее вкуса. Внезапно он почувствовал знакомую сосущую тоску под ложечкой, вспомнив, что написал на форзаце, но радостно приподнятое настроение помогло подавить тревогу.
Глава IV
– Конечно, здесь дело не в аккомпанементе, как вы сами понимаете, – сказал Уэлч, раздавая нотные листки. – Тут главное – пенис. Каждая партия безупречна. Безупречна, – с яростью повторил он. – Без преувеличения можно сказать, что полифония достигла величайших высот, достигла, можно сказать, вершины в этот период, а потом начался упадок. Достаточно взять хотя бы такое, к примеру, произведение, как… ну, скажем, как этот гимн: «Вперед, христовы воины!» Ведь это же типичное… типичное…
– Мы ждем тебя, Нед, – сказала миссис Уэлч из-за рояля. Она заиграла медленное арпеджио, усердно помогая себе педалью. – Ну как? Все готовы?
На Диксона со всех сторон поплыло усыпляющее жужжание – все участники концерта принялись мурлыкать себе под нос свои партии. Миссис Уэлч присоединилась к ним, поднявшись на невысокую эстраду, выстроенную в глубине музыкального зала, и встала рядом с Маргарет – вторым сопрано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79