– Жаль только – вас со мной не было, милостивый государь. Я уж вам кое-что пошептала бы на ухо…
– И эти шаловливые ручки, – пробормотал Кривин, – сами держали клещи и прочую палаческую справу?
Маржанка уставилась на свои белые ладони, словно впервые их увидела. Потом подняла лицо на наемника и улыбнулась ему.
– Предатель, – сказала она еле слышно. – Знай, от мести моей тебе не уйти ни на земле, ни на воде.
К Ходкевичу протолкнулся тот самый ратник, что первый усомнился в убытии Громобоя из поместья.
– Не знаю, пан Ходкевич, что вы в том подвале нашли, кроме моего хозяина, но догадываюсь. Вы карлика поймайте!
– Какого карлика?
– Был в ее услужении такой… коротколапый горбун с бесовской рожей. Только и показался в первый же день, как заехала к нам сия самозванка. После в ее покоях сидел.
– Это где же, – засопел Кривин. – Уж не в верхней ли комнатушке терема?
– Больше негде ему прятаться было, – подтвердил ветеран. – Выходил он только глухими вечерами, когда Маржанка к погребу ходила, будто ключница.
– Горбун, говоришь? – Кривин отчего-то раскраснелся и сделался необычайно зол. – А ну-ка, сударь мой Ходкевич, вели обыскать терем.
Вскоре действительно нашли карлика, который умудрился спрятаться за сундуками.
Там была у него медвежья шкура, какая-то снедь и даже фляга с вином. Словом, устроился уродец весьма комфортно, аккурат напротив опочивальни Маржанки.
– Вздернуть его на воротах, – ярился Кривин. – И не снимать, пока воронье не склюет!
– Без суда нельзя! – Ходкевич гадливо рассматривал мелкие черты уродца.
– Какой тут суд – полный подвал трупов, пыточный инструмент, а у него руки вон какие здоровенные… Не Маржанка же из людей жилы тянула? Не по силам ей.
Кривин не унимался, ходил вокруг связанного карлика, едва сдерживаясь, чтобы не заколоть кинжалом.
– Да вы на рожу его поглядите? Христианин истинный, увидав такую рожу, обязан враз за колом осиновым бежать, или за посеребренным мечом. У всякого колдуна помощник есть, дух нечистый. Когда это кот, когда крыса, а случается – и такой вот вурдалак, созданный в насмешку над родом человеческим.
Ходкевич покачал головой.
– Церковникам его показать надо. Да и опросить не мешает.
– А ты спроси его о чем-нибудь, пан кавалер, – посоветовала Маржанка весело. – Густав, скажи: Ходкевича не мать родила, а баран вычихал.
Горбун улыбнулся своей хозяйке и что-то промычал.
– Он говорить не умеет? – спросил Кривин, отступая от карлика, словно от ядовитого гада.
– Открой рот, Густав.
Ходкевич глянул на разинувшего пасть карлика и со вздохом отвернулся. Язык уродца был вырван под корень.
– Но у тебя, милашка, – набычился Кривин, – язык имеется. Говори – почто людей мучила? !
– Расскажу – не поймешь, тупица. Не твоего это ума дело.
– Отчего же не отпираешься, не юлишь? – спросил Ходкевич. – Ведь знаешь, что тебя ждет.
Маржанка повела вокруг взглядом, и бывалые воины отшатнулись. соломы в волосах, измятое платье – и более ничего. Жигеллон долго смотрел на Маржанку, та на него.
– Смешно, милостивый государь, – заметил пан наконец. – Действительно, похожа на тетушку мою, да и на бабку. Вот только глаза пустые и холодные, не наши, не фамильные.
Маржанка глядела на него, словно на неодушевленную колоду.
– Говоришь, людей она умучивала? В двух шагах от меня? Видно, двери крепкие, или рты ведьма им замыкала заклятьем каким… Ничегошеньки я не слышал, кроме иной раз мерзкого хихиканья карлика, да звона тихого.
Самозванка вдруг открыла рот и холодно спросила:
– А ты внимательно посмотри в эти глаза. Ничего не припоминаешь? Не фамильные черты ищи, верно, не родственница я тебе…
Ходкевич с интересом наблюдал, как Громобой оглядывает лицо Маржанки со странным выражением на физиономии.
– Тридцать лет назад дело было, ближе к Пасхе, на дороге к мельнице. Тогда край еще в запустение не пришел, – напомнила Маржанка. – Некий молодой барчук с псарями и собаками ехал с охоты и повстречал юную богомолку, идущую в деревенскую часовню.
Жигеллон вдруг схватился за сердце и тяжело осел на подушках.
– Напомнить тебе, как собаками травил для озорства? Плетью бил? Как потом подол на голову задрал, а после, натешившись, своим псарям отдал?
– Замолчи, прошу тебя. Маржанка безразлично отвернулась.
– Тебя я точно настигну. Жаль только, не в этот раз, все откладывала на сладкое, хотела с делами срочными разобраться, а потом уже и припомнить старый должок.
Ходкевич удивленно поднял брови, переводя взор с женщины на побледневшего пана.
– Убери ее, кавалер Ходкевич, назад, под землю, – застонал Жигеллон. – А мне вели вина подать.
Маржанка повернулась и вышла, словно и не замечая, как гусарская латная рукавица вцепилась в ее руку повыше локтя. Простучали сапоги конвоиров, хлопнула внизу дверь.
– И что все это значит, сударь мой? – отважился спросить Ходкевич.
– Прошлое всегда нас нагоняет, – пустыми глазами уставившись в потолок, изрек Громобой. – Беспутным юношей я был, бес крутил душой, как хотел. Всякое случалось. А когда на поле брани клюнула татарская стрела не в сердце, а в крестик нательный, кинулся я грехи замаливать. Взял обет никогда к женщинам не прикасаться, защищать земли христианские. Так и жил, позабыв призраки нечистой совести. Видно плохо молился, не получил полного избавления.
Ходкевич покачал головой.
– Господь тебе судья, пан. Только на суде не выплывет ли вся эта история? Ведьму-то крепко допрашивать будут.
– Мнится мне, – заметил Жигеллон, делая изрядный глоток и не чувствуя винного вкуса, – не будет никакого суда.
И как в воду глядел.
Под вечер постучался в ворота Кривин в сопровождении двух своих ратников.
– Отчего не на границе ты с хоругвью своей? – спросил Ходкевич. – Или передумал?
– Пришел поклон тебе земной отвесить, – сказал Кривин, слезая с коня. – Ростовщик злата отсыпал не канителясь. Хоругвь идет в сторону Ливонии, как и уговаривались. Хочу на суд посмотреть.
– Так он не здесь будет, а в Кракове. Есть там особые люди церковные, которым по роду занятий положено с сатанинскими отродьями дело иметь.
– Как, не станете сжигать ее? А как же умученные? А заточение пана Жигеллона? А попытка захвата поместья? Ты же посланник королевский, сударь Ходкевич, особа с полномочиями…
– Куда-торопиться? Кривин покачал головой.
– Тяжело спать, когда ведаешь – ходит по земле эдакое чудовище в ангельском обличье. По мне, так надо голову отсечь и к ноге приложить, чтобы, значит, не вернулась в другой раз, а потом все вместе в костер кинуть. Место то, понятное дело, солью засыпать, чтобы даже трава не росла на поганом пепле…
Ходкевич, занятый уже другими заботами, – прибыло войско королевское, – откланялся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– И эти шаловливые ручки, – пробормотал Кривин, – сами держали клещи и прочую палаческую справу?
Маржанка уставилась на свои белые ладони, словно впервые их увидела. Потом подняла лицо на наемника и улыбнулась ему.
– Предатель, – сказала она еле слышно. – Знай, от мести моей тебе не уйти ни на земле, ни на воде.
К Ходкевичу протолкнулся тот самый ратник, что первый усомнился в убытии Громобоя из поместья.
– Не знаю, пан Ходкевич, что вы в том подвале нашли, кроме моего хозяина, но догадываюсь. Вы карлика поймайте!
– Какого карлика?
– Был в ее услужении такой… коротколапый горбун с бесовской рожей. Только и показался в первый же день, как заехала к нам сия самозванка. После в ее покоях сидел.
– Это где же, – засопел Кривин. – Уж не в верхней ли комнатушке терема?
– Больше негде ему прятаться было, – подтвердил ветеран. – Выходил он только глухими вечерами, когда Маржанка к погребу ходила, будто ключница.
– Горбун, говоришь? – Кривин отчего-то раскраснелся и сделался необычайно зол. – А ну-ка, сударь мой Ходкевич, вели обыскать терем.
Вскоре действительно нашли карлика, который умудрился спрятаться за сундуками.
Там была у него медвежья шкура, какая-то снедь и даже фляга с вином. Словом, устроился уродец весьма комфортно, аккурат напротив опочивальни Маржанки.
– Вздернуть его на воротах, – ярился Кривин. – И не снимать, пока воронье не склюет!
– Без суда нельзя! – Ходкевич гадливо рассматривал мелкие черты уродца.
– Какой тут суд – полный подвал трупов, пыточный инструмент, а у него руки вон какие здоровенные… Не Маржанка же из людей жилы тянула? Не по силам ей.
Кривин не унимался, ходил вокруг связанного карлика, едва сдерживаясь, чтобы не заколоть кинжалом.
– Да вы на рожу его поглядите? Христианин истинный, увидав такую рожу, обязан враз за колом осиновым бежать, или за посеребренным мечом. У всякого колдуна помощник есть, дух нечистый. Когда это кот, когда крыса, а случается – и такой вот вурдалак, созданный в насмешку над родом человеческим.
Ходкевич покачал головой.
– Церковникам его показать надо. Да и опросить не мешает.
– А ты спроси его о чем-нибудь, пан кавалер, – посоветовала Маржанка весело. – Густав, скажи: Ходкевича не мать родила, а баран вычихал.
Горбун улыбнулся своей хозяйке и что-то промычал.
– Он говорить не умеет? – спросил Кривин, отступая от карлика, словно от ядовитого гада.
– Открой рот, Густав.
Ходкевич глянул на разинувшего пасть карлика и со вздохом отвернулся. Язык уродца был вырван под корень.
– Но у тебя, милашка, – набычился Кривин, – язык имеется. Говори – почто людей мучила? !
– Расскажу – не поймешь, тупица. Не твоего это ума дело.
– Отчего же не отпираешься, не юлишь? – спросил Ходкевич. – Ведь знаешь, что тебя ждет.
Маржанка повела вокруг взглядом, и бывалые воины отшатнулись. соломы в волосах, измятое платье – и более ничего. Жигеллон долго смотрел на Маржанку, та на него.
– Смешно, милостивый государь, – заметил пан наконец. – Действительно, похожа на тетушку мою, да и на бабку. Вот только глаза пустые и холодные, не наши, не фамильные.
Маржанка глядела на него, словно на неодушевленную колоду.
– Говоришь, людей она умучивала? В двух шагах от меня? Видно, двери крепкие, или рты ведьма им замыкала заклятьем каким… Ничегошеньки я не слышал, кроме иной раз мерзкого хихиканья карлика, да звона тихого.
Самозванка вдруг открыла рот и холодно спросила:
– А ты внимательно посмотри в эти глаза. Ничего не припоминаешь? Не фамильные черты ищи, верно, не родственница я тебе…
Ходкевич с интересом наблюдал, как Громобой оглядывает лицо Маржанки со странным выражением на физиономии.
– Тридцать лет назад дело было, ближе к Пасхе, на дороге к мельнице. Тогда край еще в запустение не пришел, – напомнила Маржанка. – Некий молодой барчук с псарями и собаками ехал с охоты и повстречал юную богомолку, идущую в деревенскую часовню.
Жигеллон вдруг схватился за сердце и тяжело осел на подушках.
– Напомнить тебе, как собаками травил для озорства? Плетью бил? Как потом подол на голову задрал, а после, натешившись, своим псарям отдал?
– Замолчи, прошу тебя. Маржанка безразлично отвернулась.
– Тебя я точно настигну. Жаль только, не в этот раз, все откладывала на сладкое, хотела с делами срочными разобраться, а потом уже и припомнить старый должок.
Ходкевич удивленно поднял брови, переводя взор с женщины на побледневшего пана.
– Убери ее, кавалер Ходкевич, назад, под землю, – застонал Жигеллон. – А мне вели вина подать.
Маржанка повернулась и вышла, словно и не замечая, как гусарская латная рукавица вцепилась в ее руку повыше локтя. Простучали сапоги конвоиров, хлопнула внизу дверь.
– И что все это значит, сударь мой? – отважился спросить Ходкевич.
– Прошлое всегда нас нагоняет, – пустыми глазами уставившись в потолок, изрек Громобой. – Беспутным юношей я был, бес крутил душой, как хотел. Всякое случалось. А когда на поле брани клюнула татарская стрела не в сердце, а в крестик нательный, кинулся я грехи замаливать. Взял обет никогда к женщинам не прикасаться, защищать земли христианские. Так и жил, позабыв призраки нечистой совести. Видно плохо молился, не получил полного избавления.
Ходкевич покачал головой.
– Господь тебе судья, пан. Только на суде не выплывет ли вся эта история? Ведьму-то крепко допрашивать будут.
– Мнится мне, – заметил Жигеллон, делая изрядный глоток и не чувствуя винного вкуса, – не будет никакого суда.
И как в воду глядел.
Под вечер постучался в ворота Кривин в сопровождении двух своих ратников.
– Отчего не на границе ты с хоругвью своей? – спросил Ходкевич. – Или передумал?
– Пришел поклон тебе земной отвесить, – сказал Кривин, слезая с коня. – Ростовщик злата отсыпал не канителясь. Хоругвь идет в сторону Ливонии, как и уговаривались. Хочу на суд посмотреть.
– Так он не здесь будет, а в Кракове. Есть там особые люди церковные, которым по роду занятий положено с сатанинскими отродьями дело иметь.
– Как, не станете сжигать ее? А как же умученные? А заточение пана Жигеллона? А попытка захвата поместья? Ты же посланник королевский, сударь Ходкевич, особа с полномочиями…
– Куда-торопиться? Кривин покачал головой.
– Тяжело спать, когда ведаешь – ходит по земле эдакое чудовище в ангельском обличье. По мне, так надо голову отсечь и к ноге приложить, чтобы, значит, не вернулась в другой раз, а потом все вместе в костер кинуть. Место то, понятное дело, солью засыпать, чтобы даже трава не росла на поганом пепле…
Ходкевич, занятый уже другими заботами, – прибыло войско королевское, – откланялся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76