– Увы, любезный кавалер, – вздохнула Маржанка, – пан Жигеллон, да восславят его в небесах так же, как он восславлен на грешной земле, канул где-то в диких восточных землях.
– О том слыхали мы, – кивнул головой посланник, откровенно, почти за гранью допустимых приличий, разглядывая ладную фигуру племянницы местного владыки. – По сию пору не найден, выходит…
Маржанка только вздохнула.
– Если бы вы соизволили принять участие в поисках, – она кивнула на спешивающихся золотых гусар, – в миг бы нашли, ей-богу.
– К превеликому моему сожалению, – заметил так и не представившийся кавалер, – служба королевская требует от них совсем иного послушничества. Однако спешу обрадовать вас, милая пани. Очень скоро, вернее всего – через пять дней, подойдет сюда крепкая дружина. Достанет у нее сил и укрепить оборону этого форпоста истинной веры на востоке, и прочесать степь окрест.
Маржанка всплеснула руками:
– Хозяин всегда говаривал, что Жигеллонам не надобно иной помощи от короля, кроме его-благоволения.
Кавалер поморщился. Видно было, что не хочет он говорить о таких серьезных вещах с молоденькой девицей, волею случая ставшей хозяйкой усадьбы.
– Не станут же Жигеллоны противиться прямому королевскому указу, полагаю? Соответствующая грамота у меня есть. Сейчас для Польши наступило время великих потрясений, негоже шляхте вспоминать не к месту о своих вольностях, рвать державу на части пред лицом подступающих ворогов.
– И кто же это подступает к коронным землям? – спросил вдруг густой басистый голос.
Кавалер излишне резко и порывисто развернулся на каблуках и уставился в лицо говорившему. Перед посланником стоял высокий и удивительно худой пан в простой рубахе, на которую небрежно накинут был дорогой дублет.
К уголкам губ, скрывавших ехидную улыбку, свешивались жидкие черные усы. На затылке задорно топорщился непокорный вихор.
– С кем имею честь, любезный государь? – осведомился посланник, постукивая убранными в перчатку пальцами по сабельному эфесу.
– Обращение, достойное королевского посланника, требует прежде назваться вам, милостивый государь. – Высокий оглядел прибывшего с эскортом пана с ног до головы. – Назваться государевым человеком может всякий.
Среди сопровождающих посланника произошло движение, звякнул высвобождаемый из ножен клинок, грозно затопорщились из-под шишаков усы крылатых гусар. Эта публика давно привыкла к самоуправству и наглости шляхты, не раз и не два приходилось им силой давать понять, что, несмотря на все вольности, Ржечь Посполита есть единое и нерушимое государство, покорное монаршей воле.
Кавалер, в лицо которого кинулась краска, тем не менее быстро взял себя в руки.
– Мое имя – Ходкевич, ваша милость. Должно быть, запамятовал я в долгой и трудной дороге, что до сих земель не всегда быстро доходят столичные вести. Прошу прощения у хозяйки здешней за свою оплошность, достойную мужлана нерадивого.
Он демонстративно повернулся к Маржанке и отвесил ей утрированный поклон, достойный более балагана, нежели родового гнезда славного рода.
– А я, сударь, – сказал высокий, – в свою очередь назовусь… вашей спине. Я пан Кривин из Слоп-ников, командир здешней хоругви.
Ходкевич подчеркнуто медленно оглянулся, словно впервые увидев собеседника.
– И давно ли под рукой Громобоя появилась целая хоругвь? Насколько слышно было, водил он на гайдамаков да татарву три дюжины своих молодцов, и того казалось вполне достаточно.
– С тех самых пор, – отпарировал Кривин, – как не хватило для благополучия пана Жигеллона этих самых молодцов. Увел он их в Степь, да и канул.
– А вас, выходит, новая хозяйка пригласила, или имели вы с Громобоем на такой случай особый уговор?
– Все обстоит именно так, как глаголет ваша милость.
Злотые гусары зашумели и придвинулись к своему главе. Тяжелая панцирная кавалерия, зачаток регулярной армии, терпеть не могла вольные хоругви, по сути – наемников, подвизавшихся в пограничных землях и воюющих за золото, а не за державу.
– Не вольны ли мы нанимать себе и своим землям охрану? – надула губки Маржанка. – В здешнем диком краю никак нельзя без войска. Завтра же, узнав, что усадьба пуста стоит, татарва спалит все вокруг и вторгнется в самое сердце Ржечи Посполитой.
– Об этом и хотел моими устами поговорить государь с паном Жигеллоном, – сказал кавалер, делая знак гусарам отойти в сторонку. – Увы…
– Тем не менее, гостеприимство посланникам будет оказано от всей души, – заметил Кривин. – Скорбь по пропавшему пану-защитнику не станет помехой.
«Видно, – про себя проворчал посланник, – скорбь-то невеликая… А ты, мил государь, что-то уж очень лихо приноровился говорить вместо хозяйки. Не иначе как метишь в нового господаря здешних земель.
Не бывать тому! Вовремя же прислал меня государь. Мало нам Запорожской Сечи, где окопалось реестровое казачье войско, не столько защищающее наши границы, сколько их же и разоряющее, так еще и в тутошнем краю осядет вольная хоругвь… Тогда не стоять краю в покое! »
Маржанка отдала приказания челяди относительно коней эскорта Ходкевича, потом дошла очередь и до людей.
Отвели под них ладный терем, а посланнику предложили почивать в палатах самого Громобоя.
– Прошу великодушно простить меня, – заметил Ходкевич на такое предложение, – но я человек военный, привык спать и есть вместе со своей дружиной. Не обидит ли это чем-то хозяйку?
Маржанка всплеснула руками.
– Да как же, не станет пан кавалер даже ужинать с нами? ! И чем мы заслужили такое небрежение?
Кавалер вновь сорвал с головы шапку:
– Почту за честь трапезничать в обществе такой милой и учтивой дамы.
Кривин хмуро наблюдал за тем, как гусары по одному заходят в терем, оставив возле ворот троих караульных.
– Усадьба, милостивые государи, надежно охраняется, – сказал он свысока оставшимся. – Нужды нет торчать тут у ворот. Шли бы вы к друзьям своим…
– Ты пан, – не сказал, а скорее выплюнул сквозь зубы старший из троих, – нам не указ. Снять караул отсюда может только сам ясновельможный
Ходкевич. Так что ступай, не мешай бойцам службу нести.
Кривин, вместо того чтобы разгневаться, вдруг расхохотался.
– Ну и смурной же народ в гусары идет! А я все слушал про вас истории от бывалых людишек, да не верил. И впрямь вы народ удивительный…
– И что же это в нас такого удивительного? – спросил старший.
Кривин ничего не сказал, а отошел в сторону хозяйских палат.
– Из разорившихся шляхтичей, верно, – заметил один из гусар.
– Что так решил? – поинтересовался другой.
– Норову да гонору больно много.
– Гонор есть у всякого в здешнем краю, за кем полторы сотен сабель стоит, – покачал головой бывалый воин. – А манеры у него самые мужицкие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76