До этого времени Тухачевскому дожить не довелось. После его ареста и казни многие военно-научные разработки были прекращены, а ряд ученых, в том числе будущий главный конструктор первых советских космических ракет С. П. Королев, репрессированы, как имевшие частые деловые контакты с "врагом народа" Тухачевским. Тем самым конструирование и внедрение в производство ряда образцов вооружений было задержано на несколько лет.
Внешне карьера Тухачевского развивалась вполне гладко. 21 февраля 1933 года его наградили орденом Ленина "за исключительные личные заслуги перед революцией в деле организации обороны Союза ССР на внешних и внутренних фронтах в период гражданской войны и последующие организационные мероприятия по укреплению мощи РККА". В том же году доверили принимать 7 ноября военный парад на Красной площади. В 1934 году на XVII съезде партии Михаила Николаевича избрали кандидатом в члены ЦК ВКП (б). 20 ноября 1935 года Тухачевский вместе с Ворошиловым, Буденным, Егоровым и Блюхером был удостоен высшего воинского звания Маршала Советского Союза, а менее чем через год, 9 апреля 36-го, стал первым заместителем наркома обороны и начальником Управления боевой подготовки РККА. Однако за стремительным восхождением самого молодого "красного маршала" к вершинам военной власти, вплоть до второго по значению поста в иерархии наркомата обороны, скрывалась борьба группировок. Ворошилов и поддерживающие его командиры Первой Конной противостояли Тухачевскому, вокруг которого группировались коммунисты из числа бывших офицеров, а также некоторые военные руководители, офицерских званий в царской армии не имевшие, но находившиеся в напряженных отношениях с Ворошиловым и другими "конармейцами".
Сам Климент Ефремович к новациям своего молодого заместителя относился очень подозрительно. В частности, нарком на пленуме Реввоенсовета критиковал отстаиваемую Тухачевским теорию глубокого боя. В связи с этим тот 20 ноября 1933 года обратился к Ворошилову с письмом, где отмечал:
"После Вашего выступления на Пленуме РВС у многих создалось впечатление, что, несмотря на новое оружие в армии, тактика должна остаться старой... Я потому решил написать это письмо, что после Пленума началось брожение в умах командиров. Идут разговоры об отказе от новых форм тактики, от их развития, и, так как... это целиком расходится с тем, что Вы неоднократно высказывали, я решил Вас поставить в известность о происходящем разброде..."
Разброд действительно был, но не только среди командиров среднего звена, но и среди высших военачальников. Рано или поздно открытое столкновение в руководстве наркомата обороны становилось неизбежным.
Лидия Норд приводит обращенные к ней слова Тухачевского, объясняющие побудительные мотивы его действий по преобразованию Красной Армии:
"Меня сильно волнует судьба моей работы. Но это не честолюбие. Скажу тебе откровенно- я приложил все старания, чтобы сделать ее хорошо... Я иду упорно к своей цели. Поверь мне, что никто из военного руководства, кроме Фрунзе, не жил и не живет так армией, как живу ею я. Никто так ясно не представляет себе ее будущую структуру, численность и ту ступень, на которую армия должна стать. Фрунзе, к несчастью, нет в живых. Сергей Сергеевич Каменев - отличный военный специалист, но только чиновник. Ворошилов - хороший человек, но дуб, и у него нет глубоких военных знаний, нет той самостоятельности и решительности, которые были у Михаила Васильевича. Поэтому... мне надо добиваться того, чтобы стать во главе руководства армией. Иначе ее развитие будет идти не так, как надо, и к нужному моменту она не будет готова".
Себя Михаил Николаевич считал наиболее подходящим человеком для поста наркома обороны, а под "нужным моментом" подразумевал время неизбежного военного столкновения с Германией.
"Оно неминуемо. Может, это произойдет не так уж скоро - лет через 10-13 (разговор происходил в Ленинграде в конце 20-х или в начале 30-х годов. - Б. С.). Я знаю немцев. Ту победу над Россией, которая им случайно досталась, они не забудут. Когда Германия поотдохнет и ремилитаризуется она снова попытается напасть на нас. Но, - Тухачевский встал и, глядя надменно вдаль, как будто он уже видел там разбитого врага, сказал: - Мы отучим Германию мечтать о нашей земле! Она тогда узнает, что такое Россия! И немцы навсегда забудут слова "руссише швайне" (русские свиньи. - Б. С.)".
Свояченица была потрясена:
"Глаза его сильнее вышли из орбит и горели таким огнем, что мне стало не по себе. "Неужели он маньяк?" - подумала я. Как бы угадав мою мысль, он снова сел и положил свою руку на мою: "Я показался тебе сумасшедшим? Нет так будет. А если не будет, то у меня хватит сил пустить себе пулю в лоб. Когда нет цели - нет жизни. Моя цель - сделать нашу армию лучшей и сильнейшей в мире... Я об этом говорил только одному Фрунзе. Он понимал меня. Другие могут счесть только "карьеристом" или "честолюбцем", метящим в "Бонапарты". Поэтому я особенно и не откровенничаю...""
Мне кажется, что была еще одна причина, по которой Тухачевский с такой истовостью взялся за дело реорганизации Красной Армии. Михаил Николаевич дружил с писателем Алексеем Николаевичем Толстым, "красный маршал" с "красным графом" (у них, как мы помним, был общий предок). Толстой в эмигрантских кругах подвергался такому же остракизму, как и Тухачевский. И внутри страны часть интеллигенции, так и не принявшая Советской власти, считала писателя, как и полководца, беспринципным приспособленцем, готовым служить большевикам за почести и материальные блага. С Толстым был хорошо знаком американский журналист Юджин Лайонс, корреспондент агентства "Юнайтед Пресс" в Москве в начале 30-х. Лайонс довольно быстро понял, что существующий в СССР режим ничего общего не имеет ни со свободой, ни с заботой о благе народа. Он, кстати сказать, еще в 1953 году изобрел выражение "Гомо советикус", означающее человека тоталитарного общества с присущей ему двойной моралью и четким различением, что надо говорить в соответствии с официальной идеологией и как обстоит дело на самом деле (с тех пор это выражение распространилось во всем мире). Как-то раз Толстой пригласил Лайонса на свою виллу в Детском (Царском) Селе, где, кстати говоря, у него не раз бывал и Тухачевский. Лайонс с женой были удивлены, что стены особняка украшали картины и гобелены из Эрмитажа. Стол ломился от вин и закусок, хотя в то время горожане сидели на карточках, а крестьяне пухли с голода. После изрядной выпивки хозяин вдруг пригласил американца наверх в мансарду, где располагалась его библиотека. В комнате Лайонс увидел массивный рабочий стол в центре и множество книг по стенам. Из окна открывался типично русский пейзаж:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137