Несообразно или нет, а я это чувствовала. А что ещё удивительнее (может быть, мне следовало бы сказать безумнее), если бы он настаивал на своём первоначальном намерении проводить меня в Англию, скорее чем позволить ехать одной, я твёрдо верю, что повернулась бы спиной к искушению во второй раз и заставила бы себя возвратиться к старой мечте прожить жизнь счастливо и безбедно с любимым мужем.
Обманываю ли я себя в этом? Наверно, обманываю. Теперь важно только то, что случилось.
А кончилось тем, что Мидуинтер позволил мне убедить его, что я довольно опытна для того, чтобы заботиться о себе во время поездки в Англию, и что у него есть обязанности относительно журналистов, вверивших ему свои интересы, что нельзя поэтому оставлять Турин сразу после того, как он переехал туда. Мидуинтер не страдал, прощаясь со мною так, как страдал, когда видел в последний раз своего друга. Я это видела и как следует оценила беспокойство, выраженное им насчёт того, чтоб я писала ему. Наконец я совершенно преодолела свою слабость к Мидуинтеру. Ни один мужчина, истинно любивший меня, не поставил бы своих обязанностей по службе выше своих обязанностей к жене. Я ненавижу его за то, что он позволил мне убедить его! Мне кажется, он был рад избавиться от меня. Мне кажется, он увидел в Турине какую-нибудь женщину, которая понравилась ему. Ну, пусть тогда следует своей новой фантазии, если хочет! Я скоро буду вдовой мистера Армадэля Торп-Эмброзского, и какое мне будет тогда дело до того, кого он любит или не любит?
О происшествиях в дороге не стоит упоминать, и мой приезд в Лондон уже записан на верху новой страницы.
Сегодня же единственное, хоть сколько-нибудь важное дело, сделанное мною после того, как я приехала в дешёвую и спокойную гостиницу, в которой и нахожусь теперь, было поговорить с хозяином и попросить его помочь мне отыскать старые номера «Таймса». Он вежливо предложил проводить меня завтра утром в какое-то место в Сити, где хранят все газеты строго по номерам. До завтра я должна сдержать, как только могу, моё нетерпение узнать об Армадэле. Итак, я прощаюсь со своим прелестным отражением, которое появлялось на этих страницах.
* * *
Ноября 20. Ещё нет никаких известий в газетах. Я внимательно пересмотрела каждый номер с того дня, когда письмо Армадэля было написано из Мессины, до 20 числа, и знаю наверно, что если и случилось что-нибудь, то в Англии ещё это неизвестно. Терпение! Газеты будут доставляться ко мне каждое утро, и теперь каждый день может принести то, что я более всего желаю видеть.
* * *
Ноября 21. Опять нет известий. Я сегодня написала Мидуинтеру, чтобы соблюсти приличие.
Когда письмо было написано, я впала в сильное уныние — сама не знаю почему — и почувствовала такое сильное желание увидеть кого-нибудь, что с отчаяния, не зная других мест, куда можно было пойти, я отправилась в Пимлико, надеясь, что, может быть, миссис Ольдершо вернулась в свою прежнюю квартиру.
В Пимлико после того, как я там была, произошли перемены. Та часть дома, которую занимал доктор Доуноард, была ещё пуста, но лавку обжили весёлые модистки и портнихи. Эти люди, когда я вошла в лавку, были мне незнакомы. Они, однако, без всяких вопросов дали мне адрес миссис Ольдершо, когда я спросила его, из чего я заключила, что маленькое «затруднение», принудившее её скрываться в прошлом августе, закончилось для неё благополучно. А что касается доктора, в лавке не знали или не хотели мне сказать, что случилось с ним.
Не знаю, вид ли Пимлико заставил меня сделать глупость или это от злости, право не знаю, но, когда я достала адрес миссис Ольдершо, я почувствовала, что она единственная особа на свете, которую я хотела видеть. Я взяла кэб и велела кучеру ехать на ту улицу, где она живёт, а потом решила вернуться в гостиницу. Я сама не знаю, что со мною, разве только я становлюсь нетерпеливее с каждым часом, ожидая сведений об Армадэле. Будет ли будущность менее мрачна, желала бы я знать. Завтра суббота. Поднимет ли покрывало неизвестности завтрашняя газета?
* * *
Ноября 22. Субботняя газета подняла покрывало неизвестности. Все слова напрасны, чтоб выразить страшное удивление, в котором я нахожусь, никак этого не ожидала. Я не могу поверить или понять теперь, что случилось. Ветры и волны сделались моими сообщниками! Яхта пошла ко дну, и все до одного члены экипажа погибли!
Вот описание, вырезанное из газеты:
«Несчастье на море. Известия, дошедшие до Королевской Яхтенной Эскадры и до страхователей, не оставляют ни малейшего сомнения, что мы с сожалением должны сообщить о трагической гибели пятого числа этого месяца яхты „Доротея“ и всех находившихся на борту членов экипажа. Подробности следующие. На рассвете шестого числа итальянский бриг „Надежда“, следовавший из Венеции в Марсалу, встретил у мыса Спортивенто (на самой южной оконечности Италии) плавающие предметы, которые привлекли любопытство людей на бриге. Накануне здесь свирепствовала сильная и неожиданно налетевшая буря, свойственная этим южным морям, но такая сильная, какой не помнят много лет. „Надежда“ тоже была в опасности, когда разразилась эта буря, и капитан и экипаж заключили, что перед ними следы кораблекрушения; спустили лодку рассмотреть предметы, плавающие на воде. Курятник, сломанные доски были первыми признаками случившегося несчастья; потом нашли лёгкую мебель из каюты, исковерканную и сломанную. И, наконец, самая интересная вещь — спасательная бочка, к которой была привязана закупоренная бутылка. Эти последние вещи с остатками каютной мебели были подняты на „Надежду“. На спасательной бочке стояло название судна: „Доротея“. К.Я.Э. (Королевской Яхтенной Эскадры). Когда раскупорили бутылку, в ней нашли лист бумаги, на котором были торопливо набросаны карандашом следующие строки: „У мыса Спортивенто, через два дня по выходе из Мессины. Ноября 5, ч.п..п. (это был час, когда лаг-бук итальянского брига показывал самую сильную бурю) обе наши лодки унесены морем. Руль сломался, и на корме открылась течь — этого мы уже не можем выдержать. Помоги нам, Боже! Мы тонем. Подписано: Джон Миченден, помощник шкипера“. Дойдя до Марсалы, капитан брига подал рапорт британскому консулу и оставил найденные предметы у него. Розыски в Мессине показали, что, несчастное судно прибыло туда из Неаполя. В этой последней гавани узнали, что „Доротея“ была нанята у агента владельца англичанином мистером Армадэлем из Торп-Эмброза в Норфольке. Были ли с мистером Армадэлем на яхте друзья — не выяснено, но, к несчастью, нет сомнений, что сам несчастный джентльмен вышел на яхте из Неаполя и что он также находился на этом судне, когда оно отправилось из Мессины».
Такова история кораблекрушения, как описали его газеты ясно и кратко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Обманываю ли я себя в этом? Наверно, обманываю. Теперь важно только то, что случилось.
А кончилось тем, что Мидуинтер позволил мне убедить его, что я довольно опытна для того, чтобы заботиться о себе во время поездки в Англию, и что у него есть обязанности относительно журналистов, вверивших ему свои интересы, что нельзя поэтому оставлять Турин сразу после того, как он переехал туда. Мидуинтер не страдал, прощаясь со мною так, как страдал, когда видел в последний раз своего друга. Я это видела и как следует оценила беспокойство, выраженное им насчёт того, чтоб я писала ему. Наконец я совершенно преодолела свою слабость к Мидуинтеру. Ни один мужчина, истинно любивший меня, не поставил бы своих обязанностей по службе выше своих обязанностей к жене. Я ненавижу его за то, что он позволил мне убедить его! Мне кажется, он был рад избавиться от меня. Мне кажется, он увидел в Турине какую-нибудь женщину, которая понравилась ему. Ну, пусть тогда следует своей новой фантазии, если хочет! Я скоро буду вдовой мистера Армадэля Торп-Эмброзского, и какое мне будет тогда дело до того, кого он любит или не любит?
О происшествиях в дороге не стоит упоминать, и мой приезд в Лондон уже записан на верху новой страницы.
Сегодня же единственное, хоть сколько-нибудь важное дело, сделанное мною после того, как я приехала в дешёвую и спокойную гостиницу, в которой и нахожусь теперь, было поговорить с хозяином и попросить его помочь мне отыскать старые номера «Таймса». Он вежливо предложил проводить меня завтра утром в какое-то место в Сити, где хранят все газеты строго по номерам. До завтра я должна сдержать, как только могу, моё нетерпение узнать об Армадэле. Итак, я прощаюсь со своим прелестным отражением, которое появлялось на этих страницах.
* * *
Ноября 20. Ещё нет никаких известий в газетах. Я внимательно пересмотрела каждый номер с того дня, когда письмо Армадэля было написано из Мессины, до 20 числа, и знаю наверно, что если и случилось что-нибудь, то в Англии ещё это неизвестно. Терпение! Газеты будут доставляться ко мне каждое утро, и теперь каждый день может принести то, что я более всего желаю видеть.
* * *
Ноября 21. Опять нет известий. Я сегодня написала Мидуинтеру, чтобы соблюсти приличие.
Когда письмо было написано, я впала в сильное уныние — сама не знаю почему — и почувствовала такое сильное желание увидеть кого-нибудь, что с отчаяния, не зная других мест, куда можно было пойти, я отправилась в Пимлико, надеясь, что, может быть, миссис Ольдершо вернулась в свою прежнюю квартиру.
В Пимлико после того, как я там была, произошли перемены. Та часть дома, которую занимал доктор Доуноард, была ещё пуста, но лавку обжили весёлые модистки и портнихи. Эти люди, когда я вошла в лавку, были мне незнакомы. Они, однако, без всяких вопросов дали мне адрес миссис Ольдершо, когда я спросила его, из чего я заключила, что маленькое «затруднение», принудившее её скрываться в прошлом августе, закончилось для неё благополучно. А что касается доктора, в лавке не знали или не хотели мне сказать, что случилось с ним.
Не знаю, вид ли Пимлико заставил меня сделать глупость или это от злости, право не знаю, но, когда я достала адрес миссис Ольдершо, я почувствовала, что она единственная особа на свете, которую я хотела видеть. Я взяла кэб и велела кучеру ехать на ту улицу, где она живёт, а потом решила вернуться в гостиницу. Я сама не знаю, что со мною, разве только я становлюсь нетерпеливее с каждым часом, ожидая сведений об Армадэле. Будет ли будущность менее мрачна, желала бы я знать. Завтра суббота. Поднимет ли покрывало неизвестности завтрашняя газета?
* * *
Ноября 22. Субботняя газета подняла покрывало неизвестности. Все слова напрасны, чтоб выразить страшное удивление, в котором я нахожусь, никак этого не ожидала. Я не могу поверить или понять теперь, что случилось. Ветры и волны сделались моими сообщниками! Яхта пошла ко дну, и все до одного члены экипажа погибли!
Вот описание, вырезанное из газеты:
«Несчастье на море. Известия, дошедшие до Королевской Яхтенной Эскадры и до страхователей, не оставляют ни малейшего сомнения, что мы с сожалением должны сообщить о трагической гибели пятого числа этого месяца яхты „Доротея“ и всех находившихся на борту членов экипажа. Подробности следующие. На рассвете шестого числа итальянский бриг „Надежда“, следовавший из Венеции в Марсалу, встретил у мыса Спортивенто (на самой южной оконечности Италии) плавающие предметы, которые привлекли любопытство людей на бриге. Накануне здесь свирепствовала сильная и неожиданно налетевшая буря, свойственная этим южным морям, но такая сильная, какой не помнят много лет. „Надежда“ тоже была в опасности, когда разразилась эта буря, и капитан и экипаж заключили, что перед ними следы кораблекрушения; спустили лодку рассмотреть предметы, плавающие на воде. Курятник, сломанные доски были первыми признаками случившегося несчастья; потом нашли лёгкую мебель из каюты, исковерканную и сломанную. И, наконец, самая интересная вещь — спасательная бочка, к которой была привязана закупоренная бутылка. Эти последние вещи с остатками каютной мебели были подняты на „Надежду“. На спасательной бочке стояло название судна: „Доротея“. К.Я.Э. (Королевской Яхтенной Эскадры). Когда раскупорили бутылку, в ней нашли лист бумаги, на котором были торопливо набросаны карандашом следующие строки: „У мыса Спортивенто, через два дня по выходе из Мессины. Ноября 5, ч.п..п. (это был час, когда лаг-бук итальянского брига показывал самую сильную бурю) обе наши лодки унесены морем. Руль сломался, и на корме открылась течь — этого мы уже не можем выдержать. Помоги нам, Боже! Мы тонем. Подписано: Джон Миченден, помощник шкипера“. Дойдя до Марсалы, капитан брига подал рапорт британскому консулу и оставил найденные предметы у него. Розыски в Мессине показали, что, несчастное судно прибыло туда из Неаполя. В этой последней гавани узнали, что „Доротея“ была нанята у агента владельца англичанином мистером Армадэлем из Торп-Эмброза в Норфольке. Были ли с мистером Армадэлем на яхте друзья — не выяснено, но, к несчастью, нет сомнений, что сам несчастный джентльмен вышел на яхте из Неаполя и что он также находился на этом судне, когда оно отправилось из Мессины».
Такова история кораблекрушения, как описали его газеты ясно и кратко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123