по доскам закатить бочки в грузовик, закрепить их проволокой за борта, чтобы не болтались, сверху положить мешки с песком. И — можно трогаться.
Стерн выкурил сигарету, глядя в вечернее небо. Ветер разогнал тучи, на чистом небе высыпали крупные звезды.
Стерн вернулся в бытовку, долго крутил ручку настройки приемника, поймал местную, пермскую, радиостанцию и внимательно выслушал прогноз погоды на завтра и послезавтра. Тепло, солнечно, дождей не ожидается, ветер северо-западный. Лучшего и желать нельзя, погода как по заказу.
Пригород Перми. 19 августа
Стерн вошел в соседнюю бытовку, остановился на пороге.
Молдаване сидели рядышком за круглым колченогим столом, накрытым газетами. Закуска была небогатой. Несколько кусков хлеба, яйца, сваренные в чайнике, и несколько толстых кусков колбасы, оставшиеся со вчерашнего ужина. От долгого лежания в душной бытовке колбаса уже приобрела серовато-зеленый, жутко неаппетитный оттенок.
Старший, Тарас, ел хлеб, присыпанный крупной солью, и запивал его кипятком. Яков ел медленно, со смаком, откусывая от вареного яйца крошечные кусочки.
При появлении работодателя молдаване перестали жевать, напряженно подняли головы.
— Приятного аппетита, — пробурчал Стерн.
— Спасибо, — ответил Тарас, склонив голову.
Он вдруг вспомнил про кепку, снял ее и вытер ладонью влажный лоб. Стерн шагнул вперед, встал посередине комнаты. Задел головой тусклую, полудохлую лампочку, свисавшую с потолка на коротком шнуре. Ватутин выглядывал из-за его спины.
— Устали? — Стерн криво улыбнулся. — Наверное, намаялись за день.
Рабочие переглянулись, не зная, что отвечать. За день они, действительно, здорово наломались, но жаловаться на усталость как-то не принято.
— Пойдем со мной, — указал Стерн пальцем на Тараса. — Посмотрим на работу.
Тарас медленно поднялся из-за стола, надел кепку. Шагнул к двери, снял с гвоздя рабочую куртку, просунул руки в рукава. Было заметно, как мужик волнуется: только с третьей попытки он сумел застегнуть единственную пуговицу куртки, болтавшуюся на двух нитках. Даже в полутемной бытовке было видно, как побледнело его загорелое лицо.
— А вы тут пока посидите! — Стерн обернулся к Ватутину, хитро подмигнул ему одним глазом.
Тарас молча вышел за порог, за ним Стерн.
Ватутин, сжав губы, шагнул к столу, ногой придвинул к себе стул с тем расчетом, чтобы оказаться напротив Якова.
За окном прозвучал сухой пистолетный выстрел. За ним второй.
Яков вздрогнул, будто его ударили кулаком по лицу.
— Неужели нельзя с вами договориться? — В глазах Якова стояли слезы. — Мы ведь простые рабочие. То есть уже я один... остался... Отпустите меня по-хорошему. Что мне за дело до тех бочек? Мне ведь все равно...
Ватутин зловеще ухмыльнулся.
— Придет время, этот дьявол и тебя прикончит, — сказал Яков. — Помяни мое слово. Так и будет.
— Мы с ним друзья, партнеры, — гордо заявил Ватутин.
— Надо было нам днем отсюда бежать... — Яков кивнул на темное окно. — Я ему говорил, Тарасу, — бежим. А он уперся. Струсил, не захотел.
— Вы бы и не убежали, — ответил Ватутин.
Яков убрал правую руку со стола, опустил ее вниз, будто хотел почесать ногу. Он наклонился ближе к столу, кончиками пальцев дотянулся до лежавшего в ногах,в холщовой сумке между ног, топора.
Ватутин усмехнулся, разоблачив эту простенькую хитрость. Под полой куртки он держал пистолет. Направив ствол в живот Якова, он дважды нажал на спусковой крючок.
Яков повалился с табурета на пол и захрипел.
Глава двадцатая
Стамбул, район Длинного рынка. 20 августа
В половине четвертого утра Стамбул еще спал. Колчин и Сурков оставили старенький синий «рено лагуна» за квартал от гостиницы «Аксарай». Вылезая из салона, Сурков похлопал водителя по плечу.
— Ничего не забыл? — спросил Сурков и скороговоркой повторил уже сто раз говоренное: — Без пяти четыре заезжай во внутренний двор гостиницы, останавливайся вплотную к служебному входу. Открывай заднюю дверцу.
— Да помню я, все помню, — поморщился водитель.
Это был смуглолицый парень с темными, почти черными, глазами, по отцу хохол, по матери калмык. Он прошел спецподготовку в Москве, хорошо себя зарекомендовал и уже четыре года работал на российскую разведку здесь, в Стамбуле. В серьезных делах пока не участвовал, выполнял мелкие разовые поручения, не связанные с особым риском для жизни. Сегодня — первое большое дело Богдана Ткачука.
— Хорошо, — кивнул Сурков. — Тогда с богом!
Он вылез с заднего сиденья, прихватив плоский «дипломат», и захлопнул дверцу машины. Колчин повесил на плечо ремень спортивной сумки, сжал зубами фильтр сигареты, отступил на тротуар. Не хотелось выкуривать эту, возможно последнюю в жизни, сигарету наспех, на ходу. Сурков остановился в двух шагах от Колчина.
Было еще прохладно, солнце не вылезло из-за низких домов, небо медленно меняло пепельно-серый цвет на голубой. А Сурков уже вспотел так, будто провел последние два часа в турецкой бане. Пить надо меньше, подумал Колчин, глядя на него.
Сурков поставил чемоданчик на мостовую, беспокойными руками пошарил по карманам легкого, в мелкую клеточку, пиджака, нашарил платок и вытер мокрый лоб. Во рту было сухо, язык сделался шершавым, едва ворочался.
Тронув Колчина за рукав, он растопырил пальцы и выставил вперед руку. Ладонь мелко вибрировала, пальцы дрожали. Всем своим видом Сурков показывал, что именно сегодня, как назло, он не готов к антиалкогольной завязке.
— Можно? — спросил он.
Колчин вопросительно посмотрел на Суркова.
— Только пятьдесят грамм?
— Пей! — кивнул Колчин. — Что с тобой делать?
Сурков залез во внутренний карман, вытащил плоскую стеклянную фляжку, отвинтил крышку. И, жадно присосавшись к горлышку, влил в себя добрых сто пятьдесят граммов все той же «Пшеничной». Выдохнул, крепко завинтил пробку, спрятал почти пустую фляжку в карман. Колчин только осуждающе головой покачал, бросил окурок на мостовую, припечатав его каблуком.
Последний отрезок пути прошли пешком.
Колчин, одетый в темно-серый костюм и черную рубашку, шагал первым. Поотстав метров на пятьдесят, беззаботно помахивая чемоданчиком, за ним плелся Сурков. Через узкие улицы на уровне второго этажа протянули веревки со стираным бельем. Простыни трепетали над головой, словно белые флаги, выброшенные противником перед полной и безоговорочной капитуляцией. Соленый ветер из бухты гнал по асфальту бумажный мусор. За всю дорогу навстречу попался лишь один пожилой и усатый турок в феске. С мрачным видом, глядя себе под ноги, турок на ходу перебирал пальцами голубые четки.
Колчин остановился и, оглядевшись по сторонам, свернул в узкую арку.
Сурков сбавил шаг, миновал арку и потопал следом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Стерн выкурил сигарету, глядя в вечернее небо. Ветер разогнал тучи, на чистом небе высыпали крупные звезды.
Стерн вернулся в бытовку, долго крутил ручку настройки приемника, поймал местную, пермскую, радиостанцию и внимательно выслушал прогноз погоды на завтра и послезавтра. Тепло, солнечно, дождей не ожидается, ветер северо-западный. Лучшего и желать нельзя, погода как по заказу.
Пригород Перми. 19 августа
Стерн вошел в соседнюю бытовку, остановился на пороге.
Молдаване сидели рядышком за круглым колченогим столом, накрытым газетами. Закуска была небогатой. Несколько кусков хлеба, яйца, сваренные в чайнике, и несколько толстых кусков колбасы, оставшиеся со вчерашнего ужина. От долгого лежания в душной бытовке колбаса уже приобрела серовато-зеленый, жутко неаппетитный оттенок.
Старший, Тарас, ел хлеб, присыпанный крупной солью, и запивал его кипятком. Яков ел медленно, со смаком, откусывая от вареного яйца крошечные кусочки.
При появлении работодателя молдаване перестали жевать, напряженно подняли головы.
— Приятного аппетита, — пробурчал Стерн.
— Спасибо, — ответил Тарас, склонив голову.
Он вдруг вспомнил про кепку, снял ее и вытер ладонью влажный лоб. Стерн шагнул вперед, встал посередине комнаты. Задел головой тусклую, полудохлую лампочку, свисавшую с потолка на коротком шнуре. Ватутин выглядывал из-за его спины.
— Устали? — Стерн криво улыбнулся. — Наверное, намаялись за день.
Рабочие переглянулись, не зная, что отвечать. За день они, действительно, здорово наломались, но жаловаться на усталость как-то не принято.
— Пойдем со мной, — указал Стерн пальцем на Тараса. — Посмотрим на работу.
Тарас медленно поднялся из-за стола, надел кепку. Шагнул к двери, снял с гвоздя рабочую куртку, просунул руки в рукава. Было заметно, как мужик волнуется: только с третьей попытки он сумел застегнуть единственную пуговицу куртки, болтавшуюся на двух нитках. Даже в полутемной бытовке было видно, как побледнело его загорелое лицо.
— А вы тут пока посидите! — Стерн обернулся к Ватутину, хитро подмигнул ему одним глазом.
Тарас молча вышел за порог, за ним Стерн.
Ватутин, сжав губы, шагнул к столу, ногой придвинул к себе стул с тем расчетом, чтобы оказаться напротив Якова.
За окном прозвучал сухой пистолетный выстрел. За ним второй.
Яков вздрогнул, будто его ударили кулаком по лицу.
— Неужели нельзя с вами договориться? — В глазах Якова стояли слезы. — Мы ведь простые рабочие. То есть уже я один... остался... Отпустите меня по-хорошему. Что мне за дело до тех бочек? Мне ведь все равно...
Ватутин зловеще ухмыльнулся.
— Придет время, этот дьявол и тебя прикончит, — сказал Яков. — Помяни мое слово. Так и будет.
— Мы с ним друзья, партнеры, — гордо заявил Ватутин.
— Надо было нам днем отсюда бежать... — Яков кивнул на темное окно. — Я ему говорил, Тарасу, — бежим. А он уперся. Струсил, не захотел.
— Вы бы и не убежали, — ответил Ватутин.
Яков убрал правую руку со стола, опустил ее вниз, будто хотел почесать ногу. Он наклонился ближе к столу, кончиками пальцев дотянулся до лежавшего в ногах,в холщовой сумке между ног, топора.
Ватутин усмехнулся, разоблачив эту простенькую хитрость. Под полой куртки он держал пистолет. Направив ствол в живот Якова, он дважды нажал на спусковой крючок.
Яков повалился с табурета на пол и захрипел.
Глава двадцатая
Стамбул, район Длинного рынка. 20 августа
В половине четвертого утра Стамбул еще спал. Колчин и Сурков оставили старенький синий «рено лагуна» за квартал от гостиницы «Аксарай». Вылезая из салона, Сурков похлопал водителя по плечу.
— Ничего не забыл? — спросил Сурков и скороговоркой повторил уже сто раз говоренное: — Без пяти четыре заезжай во внутренний двор гостиницы, останавливайся вплотную к служебному входу. Открывай заднюю дверцу.
— Да помню я, все помню, — поморщился водитель.
Это был смуглолицый парень с темными, почти черными, глазами, по отцу хохол, по матери калмык. Он прошел спецподготовку в Москве, хорошо себя зарекомендовал и уже четыре года работал на российскую разведку здесь, в Стамбуле. В серьезных делах пока не участвовал, выполнял мелкие разовые поручения, не связанные с особым риском для жизни. Сегодня — первое большое дело Богдана Ткачука.
— Хорошо, — кивнул Сурков. — Тогда с богом!
Он вылез с заднего сиденья, прихватив плоский «дипломат», и захлопнул дверцу машины. Колчин повесил на плечо ремень спортивной сумки, сжал зубами фильтр сигареты, отступил на тротуар. Не хотелось выкуривать эту, возможно последнюю в жизни, сигарету наспех, на ходу. Сурков остановился в двух шагах от Колчина.
Было еще прохладно, солнце не вылезло из-за низких домов, небо медленно меняло пепельно-серый цвет на голубой. А Сурков уже вспотел так, будто провел последние два часа в турецкой бане. Пить надо меньше, подумал Колчин, глядя на него.
Сурков поставил чемоданчик на мостовую, беспокойными руками пошарил по карманам легкого, в мелкую клеточку, пиджака, нашарил платок и вытер мокрый лоб. Во рту было сухо, язык сделался шершавым, едва ворочался.
Тронув Колчина за рукав, он растопырил пальцы и выставил вперед руку. Ладонь мелко вибрировала, пальцы дрожали. Всем своим видом Сурков показывал, что именно сегодня, как назло, он не готов к антиалкогольной завязке.
— Можно? — спросил он.
Колчин вопросительно посмотрел на Суркова.
— Только пятьдесят грамм?
— Пей! — кивнул Колчин. — Что с тобой делать?
Сурков залез во внутренний карман, вытащил плоскую стеклянную фляжку, отвинтил крышку. И, жадно присосавшись к горлышку, влил в себя добрых сто пятьдесят граммов все той же «Пшеничной». Выдохнул, крепко завинтил пробку, спрятал почти пустую фляжку в карман. Колчин только осуждающе головой покачал, бросил окурок на мостовую, припечатав его каблуком.
Последний отрезок пути прошли пешком.
Колчин, одетый в темно-серый костюм и черную рубашку, шагал первым. Поотстав метров на пятьдесят, беззаботно помахивая чемоданчиком, за ним плелся Сурков. Через узкие улицы на уровне второго этажа протянули веревки со стираным бельем. Простыни трепетали над головой, словно белые флаги, выброшенные противником перед полной и безоговорочной капитуляцией. Соленый ветер из бухты гнал по асфальту бумажный мусор. За всю дорогу навстречу попался лишь один пожилой и усатый турок в феске. С мрачным видом, глядя себе под ноги, турок на ходу перебирал пальцами голубые четки.
Колчин остановился и, оглядевшись по сторонам, свернул в узкую арку.
Сурков сбавил шаг, миновал арку и потопал следом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92