Обратной дорогой в электричке молчали. В полной тишине прошел весь короткий зимний вечер.
Через несколько дней Лидия Николаевна улетела в Москву. А еще через два месяца получила телеграмму от брата: Вера умерла, так и не выписавшись из больницы. Причиной смерти, по заключению врачей, стала острая сердечная недостаточность.
Тягунова поднялась со стула, снова порылась в комоде и положила на стол перед Колчиным тощий семейный альбом формата ученической тетради, перевернула несколько страниц.
— Вот она, Верочка. А рядом с ней Евгений.
Фотография была черно-белой, слегка пожелтевшей. На берегу озера стоял крепкий высокий мужчина лет пятидесяти в рубашке с коротким рукавом. Лицо отчужденное, глубоко посаженные маленькие глаза, залысины, плотно сжатые губы. Людович обнимал за плечи миловидную, немного полную женщину. Вьющиеся короткие волосы, какие-то удивленные глаза, вздернутый носик. Скромное платье в мелкий цветочек.
— Перед смертью она превратилась в старуху, — сказала Тягунова. — Да и Евгений изменился. Не в лучшую сторону. Он заметно сдал и... И характер у него испортился. Перед самым отъездом из Перми, уже после смерти Веры, он поскользнулся на улице, в двух местах сломал голень левой ноги. Хромота так и не прошла.
Колчин закрыл альбом, допил холодный чай. Извинившись перед Лидией Николаевной за беспокойство, попрощался и ушел.
Глава двадцать третья
Подмосковье, Малаховка. 30 июля
Василич закончил работу, когда на поселок сошла ночная мгла. Стерн остался доволен: вагонку можно было подогнать и получше, но мастера подпирали сроки, так что придираться к мелким огрехам не имеет смысла. Обрезая доски, Василич глубоко порезал ножовкой указательный палец у самого ногтя. Бинта или пластыря в доме не нашлось, а идти просить бинт у соседей не хотелось.
— Залезь внутрь и покричи что-нибудь, — попросил Стерн. — Только погромче кричи.
— В смысле... как это «покричи»? — Василич пососал палец, но кровь не хотела останавливаться. — Что «покричи»?
Василич глядел на Стерна настороженно.
— Что хочешь. Грабят, режут, убивают, — этого не надо. Крикни: «Спартак» — чемпион». Раз десять. Как можно громче.
Василич обсосал палец, заполз в грузовой отсек. Стерн захлопнул дверцы. Постучал кулаком по борту, мол, давай, ори. Василич закричал так громко, как только мог:
— «Спартак» — чемпион! «Спартак»...
Стерн отошел от фургона, прислушался. В пяти шагах от машины крики Василича совсем не слышны, комариный писк, и тот, пожалуй, громче. В общем, звукоизоляция фургона — на должном уровне.
Стерн открыл дверцы, выпустил Василича.
— Ты хоть громко кричал?
— Чуть сам не оглох.
Когда Василич получил обещанные деньги, сели за стол на веранде. Постоялец открыл банку с солеными огурцами, леща в томате, порубил колбасу и хлеб. Скрутил пробку с водочной бутылки, наполнил рюмки. Выпили за дело, которое, как известно, боится одного только мастера. Следующую рюмку опрокинули за здоровье присутствующих. Третью хватили за деньги. Чтобы их побольше было на кармане.
Василич закусывал вяло, да и водка веселья ему не прибавляла — он явно тяготился какими-то мыслями. Время от времени морщил лоб, чесал затылок.
Стерн взял с тумбочки фотоаппарат хозяина, вставил в него купленную на станции пленку чувствительностью в четыреста единиц.
— Давай на память? — предложил он. — Я ведь здесь еще пару месяцев поживу и съеду. А карточки останутся. Люблю фотографироваться.
— Давай, — безучастно произнес Василич, продолжая обсасывать порезанный палец, хотя кровь уже не текла. — На память фотку — это можно.
Стерн отошел в сторону, направил объектив на Василича.
— Улыбнись.
Улыбка получилась кривая, похожая на болезненную гримасу человека, которого вот-вот стошнит прямо на стол. Стерн сделал еще несколько фотографий Василича, сидящего перед полупустой тарелкой. Затем взвел рычажок съемки с замедлением, положил на подоконник стопку пожелтевших от времени журналов «Смена», а на нее поставил фотоаппарат, нажал кнопку. Подскочив к столу, сел рядом с хозяином, положил руку на его плечо. Наконец Стерн сел к столу, разлил водку. На сей раз выпили без тостов.
— Письмо от кого получил? — спросил Стерн как бы невзначай.
Василич подпер подбородок кулаком и надолго задумался над вопросом. Говорить о том, что сын со дня на день выписывается с зоны, ему явно не хотелось. Раз уж соврал в первый раз про геологическую партию, надо и дальше гнуть эту линию. А может, Василич до сих пор находился под впечатлением от увиденной в комнате постояльца сумки, полной оружия и патронов?..
— Приятель прислал письмо, — наконец выдавил он из себя. — К себе зовет, погостить. У него дом в деревне, во Владимирской области. Рыбалка, грибы пошли. Может, и съезжу на день-другой. Не дольше. А ты тут один пока поживешь.
— Поживу, — согласился Стерн.
— Тут вот какое дело... Приятель просит костюм ему тренировочный купить и кроссовки. Какого цвета лучше взять? Я от моды отстал.
— Сейчас на вещевых рынках большой выбор шмоток. А цвет?.. Лично мне синий нравится. А размер какой у него? — спросил Стерн.
— Ботинки — сорок второй. А одежды — сорок восьмой.
— Размер ходовой. И кроссовки, и костюм купишь на любом рынке. А роста твой товарищ какого?
— Метр семьдесят пять примерно.
— И рост стандартный. Когда будешь брать костюм, выверни его наизнанку. Посмотри, ровная ли строчка и швы, как подкладка пришита. Проверь «молнии» и резинки.
— Проверю, — безучастно кивнул Василич.
Стерн налил себе стакан фруктовой воды, пахнущей какой-то химией, сделал пару глотков, вытер губы.
Затем встал, подошел к окнам и по всему периметру террасы задернул желтые занавески.
— Не люблю, когда соседи по окнам глазеют.
— Глазеть забор не позволяет, — возразил Василич.
— И все же так уютнее.
Стерн вернулся к столу, встал перед хозяином, сложив руки на груди, и вдруг неожиданно, что есть силы, ударил ногой по стулу. Василич, не успев осознать, что произошло, вместе со стулом грохнулся на пол. В серванте загремела посуда. Теперь Стерн ударил Василича ногой в бок. Хозяин застонал, Стерн ухватил его руками за шиворот майки так, что ткань затрещала, потянул, поставил на ноги. Хозяин был настолько ошарашен поведением квартиранта, что не в силах был произнести ни слова. Правой рукой Стерн ухватил Василича за волосы, запрокинул его голову назад. Пальцами левой руки вцепился в нижнюю губу, стал выкручивать ее по часовой стрелке и тянуть на себя. Василич закричал. На глаза навернулись слезы боли.
— Ну как, нравится? — зловеще прошипел Стерн.
Василич громко замычал в ответ, толкнул противника ладонями в грудь, но только себе же сделал больнее. Стерн продолжал выкручивать губу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Через несколько дней Лидия Николаевна улетела в Москву. А еще через два месяца получила телеграмму от брата: Вера умерла, так и не выписавшись из больницы. Причиной смерти, по заключению врачей, стала острая сердечная недостаточность.
Тягунова поднялась со стула, снова порылась в комоде и положила на стол перед Колчиным тощий семейный альбом формата ученической тетради, перевернула несколько страниц.
— Вот она, Верочка. А рядом с ней Евгений.
Фотография была черно-белой, слегка пожелтевшей. На берегу озера стоял крепкий высокий мужчина лет пятидесяти в рубашке с коротким рукавом. Лицо отчужденное, глубоко посаженные маленькие глаза, залысины, плотно сжатые губы. Людович обнимал за плечи миловидную, немного полную женщину. Вьющиеся короткие волосы, какие-то удивленные глаза, вздернутый носик. Скромное платье в мелкий цветочек.
— Перед смертью она превратилась в старуху, — сказала Тягунова. — Да и Евгений изменился. Не в лучшую сторону. Он заметно сдал и... И характер у него испортился. Перед самым отъездом из Перми, уже после смерти Веры, он поскользнулся на улице, в двух местах сломал голень левой ноги. Хромота так и не прошла.
Колчин закрыл альбом, допил холодный чай. Извинившись перед Лидией Николаевной за беспокойство, попрощался и ушел.
Глава двадцать третья
Подмосковье, Малаховка. 30 июля
Василич закончил работу, когда на поселок сошла ночная мгла. Стерн остался доволен: вагонку можно было подогнать и получше, но мастера подпирали сроки, так что придираться к мелким огрехам не имеет смысла. Обрезая доски, Василич глубоко порезал ножовкой указательный палец у самого ногтя. Бинта или пластыря в доме не нашлось, а идти просить бинт у соседей не хотелось.
— Залезь внутрь и покричи что-нибудь, — попросил Стерн. — Только погромче кричи.
— В смысле... как это «покричи»? — Василич пососал палец, но кровь не хотела останавливаться. — Что «покричи»?
Василич глядел на Стерна настороженно.
— Что хочешь. Грабят, режут, убивают, — этого не надо. Крикни: «Спартак» — чемпион». Раз десять. Как можно громче.
Василич обсосал палец, заполз в грузовой отсек. Стерн захлопнул дверцы. Постучал кулаком по борту, мол, давай, ори. Василич закричал так громко, как только мог:
— «Спартак» — чемпион! «Спартак»...
Стерн отошел от фургона, прислушался. В пяти шагах от машины крики Василича совсем не слышны, комариный писк, и тот, пожалуй, громче. В общем, звукоизоляция фургона — на должном уровне.
Стерн открыл дверцы, выпустил Василича.
— Ты хоть громко кричал?
— Чуть сам не оглох.
Когда Василич получил обещанные деньги, сели за стол на веранде. Постоялец открыл банку с солеными огурцами, леща в томате, порубил колбасу и хлеб. Скрутил пробку с водочной бутылки, наполнил рюмки. Выпили за дело, которое, как известно, боится одного только мастера. Следующую рюмку опрокинули за здоровье присутствующих. Третью хватили за деньги. Чтобы их побольше было на кармане.
Василич закусывал вяло, да и водка веселья ему не прибавляла — он явно тяготился какими-то мыслями. Время от времени морщил лоб, чесал затылок.
Стерн взял с тумбочки фотоаппарат хозяина, вставил в него купленную на станции пленку чувствительностью в четыреста единиц.
— Давай на память? — предложил он. — Я ведь здесь еще пару месяцев поживу и съеду. А карточки останутся. Люблю фотографироваться.
— Давай, — безучастно произнес Василич, продолжая обсасывать порезанный палец, хотя кровь уже не текла. — На память фотку — это можно.
Стерн отошел в сторону, направил объектив на Василича.
— Улыбнись.
Улыбка получилась кривая, похожая на болезненную гримасу человека, которого вот-вот стошнит прямо на стол. Стерн сделал еще несколько фотографий Василича, сидящего перед полупустой тарелкой. Затем взвел рычажок съемки с замедлением, положил на подоконник стопку пожелтевших от времени журналов «Смена», а на нее поставил фотоаппарат, нажал кнопку. Подскочив к столу, сел рядом с хозяином, положил руку на его плечо. Наконец Стерн сел к столу, разлил водку. На сей раз выпили без тостов.
— Письмо от кого получил? — спросил Стерн как бы невзначай.
Василич подпер подбородок кулаком и надолго задумался над вопросом. Говорить о том, что сын со дня на день выписывается с зоны, ему явно не хотелось. Раз уж соврал в первый раз про геологическую партию, надо и дальше гнуть эту линию. А может, Василич до сих пор находился под впечатлением от увиденной в комнате постояльца сумки, полной оружия и патронов?..
— Приятель прислал письмо, — наконец выдавил он из себя. — К себе зовет, погостить. У него дом в деревне, во Владимирской области. Рыбалка, грибы пошли. Может, и съезжу на день-другой. Не дольше. А ты тут один пока поживешь.
— Поживу, — согласился Стерн.
— Тут вот какое дело... Приятель просит костюм ему тренировочный купить и кроссовки. Какого цвета лучше взять? Я от моды отстал.
— Сейчас на вещевых рынках большой выбор шмоток. А цвет?.. Лично мне синий нравится. А размер какой у него? — спросил Стерн.
— Ботинки — сорок второй. А одежды — сорок восьмой.
— Размер ходовой. И кроссовки, и костюм купишь на любом рынке. А роста твой товарищ какого?
— Метр семьдесят пять примерно.
— И рост стандартный. Когда будешь брать костюм, выверни его наизнанку. Посмотри, ровная ли строчка и швы, как подкладка пришита. Проверь «молнии» и резинки.
— Проверю, — безучастно кивнул Василич.
Стерн налил себе стакан фруктовой воды, пахнущей какой-то химией, сделал пару глотков, вытер губы.
Затем встал, подошел к окнам и по всему периметру террасы задернул желтые занавески.
— Не люблю, когда соседи по окнам глазеют.
— Глазеть забор не позволяет, — возразил Василич.
— И все же так уютнее.
Стерн вернулся к столу, встал перед хозяином, сложив руки на груди, и вдруг неожиданно, что есть силы, ударил ногой по стулу. Василич, не успев осознать, что произошло, вместе со стулом грохнулся на пол. В серванте загремела посуда. Теперь Стерн ударил Василича ногой в бок. Хозяин застонал, Стерн ухватил его руками за шиворот майки так, что ткань затрещала, потянул, поставил на ноги. Хозяин был настолько ошарашен поведением квартиранта, что не в силах был произнести ни слова. Правой рукой Стерн ухватил Василича за волосы, запрокинул его голову назад. Пальцами левой руки вцепился в нижнюю губу, стал выкручивать ее по часовой стрелке и тянуть на себя. Василич закричал. На глаза навернулись слезы боли.
— Ну как, нравится? — зловеще прошипел Стерн.
Василич громко замычал в ответ, толкнул противника ладонями в грудь, но только себе же сделал больнее. Стерн продолжал выкручивать губу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92