ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Хотя возраст подточил фундамент и почти осушил источники его жизненных сил, почтенный и истовый приверженец веры все еще был жив. В то время как его физическое совершенство постепенно отступало перед обычным разрушительным действием природы, его нравственный облик изменился мало. Возможно даже, что картины будущего в его воображении стали меньше окутываться пеленой плотских интересов, чем когда мы встретились с ним в последний раз, и что его дух обрел некоторое количество энергии, решительно отвоеванной у телесной части его существа. В уже названный час Пуританин сидел на веранде, тянувшейся вдоль всего фасада дома, которому, возможно, недоставало архитектурных пропорций, зато не было недостатка в более существенных удобствах просторной и уютной пограничной резиденции. Чтобы получить достоверный портрет персонажа, столь тесно связанного с нашим рассказом, читателю следует вообразить себе человека, отсчитавшего пять десятков лет, с лицом, на котором глубокая и постоянная работа ума запечатлела множество угрожающих борозд; с дрожащим телом, хотя еще видны следы некогда сильных конечностей и гибких мускулов; с выражением, носившим благодаря аскетическим размышлениям отпечаток суровости, лишь слегка смягчавшейся проблесками природной доброты, которую ни приобретенная привычка, ни какие-либо следы метафизической мысли не смогли полностью стереть.
На эту картину почтенного и умерщвляющего собственную плоть возраста теперь ласково падали первые лучи солнца, освещая потускневшие глаза и изборожденное морщинами лицо с выражением бодрости и покоя. Быть может, безмятежность выражения следовало отнести столько же на счет времени года и часа дня, сколько и на счет присущего этому человеку характера. Эту кротость черт, необычную скорее своей выразительностью, чем наличием, только усиливал тот факт, что его душа как раз творила молитву, как было принято в кругу его детей и домашних, прежде чем они покидали эти отдаленные части здания, где находили отдохновение и безопасность в ночные часы. Из уже знакомых читателю и привечаемых в семейном кругу присутствовали все, а обильная провизия, приготовленная для утренней трапезы, убедительно доказывала, что их число ни в коей мере не убавилось с тех пор, как читатель познакомился с домашним укладом этого дома.
Время не произвело слишком разительных перемен в облике Контента. Правда, цвет его лица стал еще более смуглым, а тело начало несколько терять свою гибкость и непринужденность движений, обретя степенность, присущую среднему возрасту. Но управляемый темперамент человека всегда держал животное начало в более чем привычной покорности. Даже в свои более ранние дни он скорее обещал проявить, чем обнаруживал на деле обыкновенные черты юношеского возраста. Серьезный настрой души уже давно определил соответствующий физический склад. Имея в виду его внешность и пользуясь языком живописца, можно сказать, что, не произведя никаких перемен в облике и пропорциях, время смягчило краски, если немного седых волос серебрилось здесь и там вокруг его чела, это было похоже на то, как мох скапливается на камнях здания, свидетельствуя скорее о его возросшей устойчивости и испытанной прочности, чем указывая на какие-то симптомы разрушения.
Не так обстояло дело с его милой и преданной половиной. Та мягкость и миловидность, которые некогда тронули сердце Контента, были все еще видны, хотя сопровождались следами постоянного и разъедающего горя. Свежесть молодости исчезла, а ей на смену пришла более устойчивая и, в ее случае, более трогательная красота выражения. Взгляд Руфи нисколько не утратил своей мягкости, а ее улыбка все еще оставалась сердечной и привлекательной, но этот взгляд часто бывал страдающе-безучастным, как бы устремленным внутрь — на те тайные и иссушающие источники печали, которые глубоко и почти непостижимо укоренились в ее сердце, тогда как улыбка напоминала холодный блеск той планеты, что освещает предметы, отбрасывая заимствованное сияние от своего собственного лона. Однако величавость матроны, женственная лучистость черт лица и мелодичный голос сохранились. Но первая была подорвана до такой степени, что находилась на грани преждевременного увядания; ко второй в ее самых благожелательных проявлениях примешивалась беспокойная озабоченность; а последний редко обходился без того испуганного дрожания, которое так глубоко затрагивает чувства, позволяя понять смысл, не передаваемый словесно.
И все же беспристрастный и заурядный наблюдатель не мог бы не заметить в поблекшей миловидности и увядающей зрелости матроны нечто большее, нежели каждодневные признаки, выдающие поворот в течении жизни человека. Как подобает такой личности, оттенок печали был нанесен рукой слишком деликатной, чтобы его мог заметить любой вульгарный взгляд. Подобно мазку мастера в искусстве, ее горе не нуждалось в сочувствии и было недоступно восприятию тех, кого неспособно взволновать мастерство или в ком равнодушие убивает чувства. Однако она питала искреннюю привязанность ко всем, кто мог хоть как-то притязать на ее любовь. Преобладание опустошающего горя над более жизнелюбивыми источниками ее радостей лишь доказывало, насколько сильнее влияние великодушных, нежели эгоистических черт нашей природы в сердце, которое по-настоящему наделено нежностью. Вряд ли нужно говорить, что эта добрая и верная женщина скорбела о своем ребенке.
Знай Руфь Хиткоут, что ее девочки нет в живых, ей с ее верой было бы нетрудно положить свою скорбь на алтарь надежд, вполне правомерных над могилой невинного ребенка. Но мысли о том, что ее дитя могло быть осуждено на смерть заживо, редко покидали ее. Она вслушивалась в сентенции о смирении, стекавшие с губ, которые она любила, с преданностью женщины и кротостью христианки, но потом, даже если уроки святости еще звучали в ее внимающей душе, действие непобедимой природы снова возвращало ее к материнскому горю.
Воображение этой преданной и женственной натуры никогда не обладало чрезмерной властью над ее разумом. Ее представление о счастье с человеком, которому она, и по своему разумению, и по своим склонностям, доверяла, подтверждалось и жизненным опытом, и религией. Но теперь ей было суждено узнать, что в скорби есть устрашающая поэзия, способная с изяществом и силой воображения нарисовать такое, с чем никогда не сравняться более жалким усилиям подогретой фантазии. Она слышала нежное дыхание своего витающего в сновидениях ребенка в шепоте летнего ветерка; его плач достигал ее ушей среди завываний бури, в то время как нетерпеливый вопрос и ласковый ответ вторгались в самые обыденные разговоры домашних.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154