Во время войны с Королем Филипом Ункас немало способствовал избавлению колонистов от верной гибели. Но к тому времени, когда умер, он был уже давно известен в среде белых просто как старый злобный пьяница; в памяти же индейцев за ним навсегда осталась слава предателя.
Как можно видеть, Купер в истории Конанчета объединяет эпизоды и обстоятельства жизни его отца Миантонимо с деталями из версии, приведенной Ирвингом, в результате чего финальная сцена исторической трагедии предстает в тонах высокой патетики. Вина за содеянное, по Куперу, ложится, однако, не столько на Ункаса, сколько на его белых союзников, не помнящих добра, оказанного вождем (спасение детей во время набега, возврат дочери и избавление Смиренного). Дикарь предстает благороднее цивилизованных и просвещенных праведников-пуритан. Финал, впрочем, связан и с роковым стечением обстоятельств, призванных доказать неизбежность исторического «заката» индейской вольности и индейского образа жизни (эту тему специально акцентирует спор Короля Филипа с Хиткоутом в главе XXTV).
Роман, таким образом, пронизывают насквозь две параллельные линии: спор о возможностях сосуществования белых и индейцев (в том числе о праве тех и других на первенство) и «проверка» этого тезиса судьбой Руфи и Конанчета. Среди всех остальных персонажей лишь им суждено поменяться местами, «примеряя» — буквально и в переносном смысле — одежды пуританского и индейского общества (в метафорах Купера, «просеки» и «тени лесной»). Библейская аллюзия в имени и судьбе Руфи-младшей более чем прозрачна: «Но Руфь сказала: не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду. Пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою» (Книга Руфь, гл 1, ст. 16 — 17). Писатель словно продолжает линию сближения своих прежних персонажей, Коры Дункан и Ункаса из «Последнего из могикан». На судьбе новых героев он испытывает путь возможного союза двух культур и, как прежде, демонстрирует его невозможность. Все герои приходят к прозрениям в конце пути по-своему, но слишком поздно и слишком дорогой ценой. Не становится ли символом этого грустного открытия всеобщей тщеты Уиттал Ринг — символом одновременно безумия мира и достоинства, обретенного ненадолго в мире краснокожих? Эхо несбывшихся надежд, настойчиво отдающееся в ушах остальных героев, относится и к каждому из них: «Следующей зимой я буду воином! »
Повествование о судьбах поселенцев и коренных обитателей долины венчает картина кладбища, увиденного глазами участливого посетителя много лет спустя. Пожалуй, ни в одном другом романе лирическое «я» писателя не выступало столь явно на первый план. И быть может, финал ни одного из его романов не был столь печальным. В надписях на могильных камнях перед нами — собрание посмертных судеб. Примечательно, что волей Купера белая подруга Конанчета, Руфь (она же Нарра-матта, Наметенный Снег), положена не среди родных ей по крови пуритан, а рядом с индейским супругом. Ее образ, конечно, сильнее всего романтизирован и мистифицирован в книге. Что губит ее? Смерть мужа? Тяжкий опыт, в котором сошлись несовместимые миры «просек» и «лесных теней»? Невозможность, в силу духовной несовместимости, вернуться к родичам? К чему относится ее таинственная фраза: «Злой дух преследует меня! »? Этого мы так и не узнаем.
По своему обыкновению, Купер старается придать формулам сюжета и замысла многозначность. Это касается и названия романа. «The Wept of Wish-Ton-Wish» может осмысливаться в контексте произведения как долина идиллического приволья на природе, в духе столь близкой пуританам идеи обетованной земли, в которую своевольно вторгается реальность Нового Света. Можно понимать его и как Whip-Poor-Will, Долина Козодоев (о чем говорится непосредственно в тексте книги), но и это — лишь один из многих оттенков смысла. Последние же слова романа открывают еще одно, быть может самое важное, толкование. «The Wept» может означать и «оплаканная», и потому, ввиду судьбы Нарра-матты, название переводимо и как «Слезы Виш-Тон-Виша». Из замысла Купера как будто следует, что смерть расторгает заведомо обреченный межрасовый брак. Однако Конанчет и Нарра-матта счастливы вдвоем и гибель одного влечет за собой гибель другого: героиня не в силах вернуться к жизни людей, среди которых родилась. На символическом уровне, конечно, писателя интересует другой «брак» — союз национального прошлого с будущим. Строго говоря, название романа может быть переведено и во множественном числе: «Оплаканные из Виш-Тон-Виша», и тогда оно относится ко всем участникам трагических событий. Какое будущее предрекают семена, посеянные в пуританской долине Виш-Тон-Виш? Купер словно нарочно ставит вопросы, на которые не дает прямого ответа, вопросы, побуждающие читателя к глубокому раздумью.
Конечно, в книге можно обнаружить и немало слабостей. Романная структура в этом произведении ослаблена; слишком медленно автор переходит от описаний к действию. «Суставы романа потрескивают», — говорит критик Ричард Билл Дэвис. Однако возможно, что мистика и определенная мера расплывчатости составляют неотъемлемую черту своеобразия этого произведения; от знакомства с текстом создается впечатление, что писатель сознательно мистифицировал смысл эпизодов, придавал двойственность ситуациям и характерам и многозначность — именам. Думается, в данном случае это делает произведение более проблемным. А кроме того, в сознании читателя навсегда остаются моменты, описанные столь ярко, словно пережиты им лично: мистический многократный зов раковины, звучащий словно трубная весть Апокалипсиса; стремительный набег индейцев на поселение; величественная и простая сцена гибели Конанчета. Все они властно ставят нравственные вопросы, от которых не уйти никому — ни во времена пуританства, ни в романтическую эпоху создания романа, ни в наши дни.
А . В . Ващенко
ПРИЛОЖЕНИЯ
Приложения к роману Купера «Долина Виш-Тон-Виш» по своему характеру призваны воссоздать историко-литературный контекст книги. Он включает в себя круг произведений, каждое из которых стало памятником малой классики в литературе США. Написанные в разных документальных жанрах, все они связаны темами пуританства и войны с Королем Филипом.
Знакомясь с хрониками колониальной эпохи, в период работы над романом Купер не мог пройти мимо историй об индейских «пленениях» и самой известной из них — истории Мэри Роуландсон.
Поскольку писатель-романтик Вашингтон Ирвинг был предшественником Купера, первооткрывателем темы войны с Королем Филипом, очерк о нем, возникший на базе в основном тех же источников, что и роман Купера, приобрел известность и, несомненно, использовался автором «Долины Виш-Тон-Виш».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Как можно видеть, Купер в истории Конанчета объединяет эпизоды и обстоятельства жизни его отца Миантонимо с деталями из версии, приведенной Ирвингом, в результате чего финальная сцена исторической трагедии предстает в тонах высокой патетики. Вина за содеянное, по Куперу, ложится, однако, не столько на Ункаса, сколько на его белых союзников, не помнящих добра, оказанного вождем (спасение детей во время набега, возврат дочери и избавление Смиренного). Дикарь предстает благороднее цивилизованных и просвещенных праведников-пуритан. Финал, впрочем, связан и с роковым стечением обстоятельств, призванных доказать неизбежность исторического «заката» индейской вольности и индейского образа жизни (эту тему специально акцентирует спор Короля Филипа с Хиткоутом в главе XXTV).
Роман, таким образом, пронизывают насквозь две параллельные линии: спор о возможностях сосуществования белых и индейцев (в том числе о праве тех и других на первенство) и «проверка» этого тезиса судьбой Руфи и Конанчета. Среди всех остальных персонажей лишь им суждено поменяться местами, «примеряя» — буквально и в переносном смысле — одежды пуританского и индейского общества (в метафорах Купера, «просеки» и «тени лесной»). Библейская аллюзия в имени и судьбе Руфи-младшей более чем прозрачна: «Но Руфь сказала: не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду. Пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою» (Книга Руфь, гл 1, ст. 16 — 17). Писатель словно продолжает линию сближения своих прежних персонажей, Коры Дункан и Ункаса из «Последнего из могикан». На судьбе новых героев он испытывает путь возможного союза двух культур и, как прежде, демонстрирует его невозможность. Все герои приходят к прозрениям в конце пути по-своему, но слишком поздно и слишком дорогой ценой. Не становится ли символом этого грустного открытия всеобщей тщеты Уиттал Ринг — символом одновременно безумия мира и достоинства, обретенного ненадолго в мире краснокожих? Эхо несбывшихся надежд, настойчиво отдающееся в ушах остальных героев, относится и к каждому из них: «Следующей зимой я буду воином! »
Повествование о судьбах поселенцев и коренных обитателей долины венчает картина кладбища, увиденного глазами участливого посетителя много лет спустя. Пожалуй, ни в одном другом романе лирическое «я» писателя не выступало столь явно на первый план. И быть может, финал ни одного из его романов не был столь печальным. В надписях на могильных камнях перед нами — собрание посмертных судеб. Примечательно, что волей Купера белая подруга Конанчета, Руфь (она же Нарра-матта, Наметенный Снег), положена не среди родных ей по крови пуритан, а рядом с индейским супругом. Ее образ, конечно, сильнее всего романтизирован и мистифицирован в книге. Что губит ее? Смерть мужа? Тяжкий опыт, в котором сошлись несовместимые миры «просек» и «лесных теней»? Невозможность, в силу духовной несовместимости, вернуться к родичам? К чему относится ее таинственная фраза: «Злой дух преследует меня! »? Этого мы так и не узнаем.
По своему обыкновению, Купер старается придать формулам сюжета и замысла многозначность. Это касается и названия романа. «The Wept of Wish-Ton-Wish» может осмысливаться в контексте произведения как долина идиллического приволья на природе, в духе столь близкой пуританам идеи обетованной земли, в которую своевольно вторгается реальность Нового Света. Можно понимать его и как Whip-Poor-Will, Долина Козодоев (о чем говорится непосредственно в тексте книги), но и это — лишь один из многих оттенков смысла. Последние же слова романа открывают еще одно, быть может самое важное, толкование. «The Wept» может означать и «оплаканная», и потому, ввиду судьбы Нарра-матты, название переводимо и как «Слезы Виш-Тон-Виша». Из замысла Купера как будто следует, что смерть расторгает заведомо обреченный межрасовый брак. Однако Конанчет и Нарра-матта счастливы вдвоем и гибель одного влечет за собой гибель другого: героиня не в силах вернуться к жизни людей, среди которых родилась. На символическом уровне, конечно, писателя интересует другой «брак» — союз национального прошлого с будущим. Строго говоря, название романа может быть переведено и во множественном числе: «Оплаканные из Виш-Тон-Виша», и тогда оно относится ко всем участникам трагических событий. Какое будущее предрекают семена, посеянные в пуританской долине Виш-Тон-Виш? Купер словно нарочно ставит вопросы, на которые не дает прямого ответа, вопросы, побуждающие читателя к глубокому раздумью.
Конечно, в книге можно обнаружить и немало слабостей. Романная структура в этом произведении ослаблена; слишком медленно автор переходит от описаний к действию. «Суставы романа потрескивают», — говорит критик Ричард Билл Дэвис. Однако возможно, что мистика и определенная мера расплывчатости составляют неотъемлемую черту своеобразия этого произведения; от знакомства с текстом создается впечатление, что писатель сознательно мистифицировал смысл эпизодов, придавал двойственность ситуациям и характерам и многозначность — именам. Думается, в данном случае это делает произведение более проблемным. А кроме того, в сознании читателя навсегда остаются моменты, описанные столь ярко, словно пережиты им лично: мистический многократный зов раковины, звучащий словно трубная весть Апокалипсиса; стремительный набег индейцев на поселение; величественная и простая сцена гибели Конанчета. Все они властно ставят нравственные вопросы, от которых не уйти никому — ни во времена пуританства, ни в романтическую эпоху создания романа, ни в наши дни.
А . В . Ващенко
ПРИЛОЖЕНИЯ
Приложения к роману Купера «Долина Виш-Тон-Виш» по своему характеру призваны воссоздать историко-литературный контекст книги. Он включает в себя круг произведений, каждое из которых стало памятником малой классики в литературе США. Написанные в разных документальных жанрах, все они связаны темами пуританства и войны с Королем Филипом.
Знакомясь с хрониками колониальной эпохи, в период работы над романом Купер не мог пройти мимо историй об индейских «пленениях» и самой известной из них — истории Мэри Роуландсон.
Поскольку писатель-романтик Вашингтон Ирвинг был предшественником Купера, первооткрывателем темы войны с Королем Филипом, очерк о нем, возникший на базе в основном тех же источников, что и роман Купера, приобрел известность и, несомненно, использовался автором «Долины Виш-Тон-Виш».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154