Старая песня, уж и не знаю, такого только пристрелить, как бешеного пса, чтоб у них все данные набекрень съехали, тогда, может, займутся всерьёз…
Все ясно: мошенники начали отстрел. Я прервала Гутюшу.
— К Пломбиру! Красивая девушка, вдруг ещё не убили, сидит где-нибудь под замком…
У Пломбира в комнате все было перевёрнуто вверх дном. Нам разрешила заглянуть к ней пожилая пани, хозяйка квартиры, сдающая одну комнату. По её словам, она не имеет обыкновения вторгаться к своей жилице и не видела её по меньшей мере два дня. В комнату нас не пустила: бардак не бардак — дело жилицы, вернётся и приведёт все в порядок.
Что делать?
— На Жолибож?.. — неуверенно предложил Гутюша.
— На братьев Пиллат! — вспомнила я. — В последнее время ей велели ездить туда. Её наверняка там нет, но вдруг все-таки что-нибудь узнаем…
Дверь квартиры номер два никто не открывал, хотя мы и решились позвонить. Определили расположение окна балкона-террасы. Дверь на балкон казалась приоткрытой, из-за портьеры пробивался слабый свет.
Довольно долго мы простояли в темноте под балюстрадой.
— Который час? — вдруг спросил Гутюша. Я посветила зажигалкой на часы.
— Пять минут первого. А что?
— Я бы заглянул туда, на балкон.
— Я тоже. Если её связали…
— Нет, ты не пойдёшь. Включи зажигание и жди в машине с открытой дверцей. Чтобы успеть смыться, если меня примут за грабителя.
Это имело смысл. И в случае если бандит сидит дома, и в случае если там окажется нормальная квартира, никаких объяснений быть не может. Следует уматывать в рекордном темпе. Я заколебалась.
— Я включу и открою дверцу, потом вернусь сюда. Мотор работает тихо.
— Психичка, открыто и включено, первый же встречный уведёт машину…
— Не уведёт, я присмотрю.
— Твоё дело…
Я устроилась где-то на половине пути между балконом и машиной. В темноте едва видела, как Гутюша ухватился за поручни балюстрады, оттолкнулся ногой от подмуровки и умело перемахнул на другую сторону. На секунду слабый свет вспыхнул из-за портьер. Я ждала в жутком напряжении, одним глазом следя за окном, а другим за машиной; ничего не происходило, где-то подальше слышались голоса, наверно на автобусном кольце. Прошла неделя, месяц, а может, и год.
Когда в ночной тишине увидела тёмный силуэт, слезающий с терраски, меня охватило вместе облегчение и разочарование. Я пошла к машине. Гутюша догнал меня, едва я успела сесть за руль.
— Скорей! — прохрипел он страшным голосом.
Я вздрогнула, и машина рванулась, как выброшенная катапультой. Ехала где придётся.
— Что ещё… — начала я на Пясечинской, уже недалеко от Идзиковского. Гутюше уже удалось закурить.
— Перо, — бормотал он глухо. — Вечное перо. Ручка. Нет, вроде неё. С чернилами. Карандашное.
Я тормознула — мелькнула паническая мысль, а не двинуть ли в «Скорую помощь», с Гутюшей явно неладно…
— Гони! — заорал он вдруг. — Гони, только бы подальше, на всю катушку гони!
Я сбросила скорость только на Бонифация.
— Гутюш, да что же такое!!!.. Он перевёл дыхание.
— Ладно, хватит. Больно уж много на одну телегу… Он там лежит, оторвался жбан от ручки, не забыть вовек, выигрыш лотерейный, плохо топят… Видать, натолкнулся на нечто невероятное и психанул. Я резко нажала на тормоз.
— Пломбир?!!!
Гутюша успел схватиться за распределительный щит и не удариться головой в ветровое стекло.
— Пломбир, никакого Пломбира, сам лежит…
— Кто?!!!
— Да тот, как его, Нога, первый помощник, тот, что седого вылечил. Над рулеткой тёрся, этого пузана в «Марриотте»…
— Рука!
— Ну да, он. Труп, и не сразу, а в глазу торчит ручка, плох я совсем, мне бы рюмку водки…
Да и мне было не до смеха. Водки не было, а на заднем сиденье лежала сумка с банками пива. Я остановилась, Гутюша достал себе одну.
— Литературной смертью помер, мне кажется, — проворчал он и открыл банку, расплёскивая пену.
— Гутюша, расскажи ещё раз и, ради Бога, по порядку, — умоляла я, превозмогая дурноту. — Я, знаешь, не в силах задавать наводящие вопросы.
— Ну, влез на балкон. — Гутюша глубоко дышал, глотал пиво и помаленьку приходил в себя. — Темнота, полумрак, лампочка где-то в углу, для надлежащего уюта, но я сразу увидел его. На полу лежит. Духами там не благоухало, правда, на вкус и цвет… Так я сразу и понял, что это не хризантемы, сперва осмотрелся повсюду — две комнаты с кухней, в ванной тоже народу нет. Лежит, клянусь, я трезвый как стёклышко, да и теперь тоже, а в глазу торчит это, вечное перо, значит. Жёлтое с чёрным.
Перед внутренним моим взором прошла описанная Гутюшей картина. Говорить ещё не могла. Гутюша полез в карман.
— Это вот на столе лежало. Я прихватил на всякий случай, то ли он роман начал и по нервности себе в глаз всадил, потому как его застопорило, или ещё что, только обстановка кошмарная. С меня довольно таких пейзажей. Может, я и не эстетический Пифагор, то есть нет, другой, который, наоборот, обожал роскошь…
— Эпикур, — вырвалось у меня.
— Он самый. Понимаешь, ещё и не первой свежести… И в жизни-то красавцем был умеренным, а помер, и того хуже. А эта ручка в глазу, Господи, зачем?!..
На такой вопрос при всем желании нельзя было ответить. Я взяла бумажку, которую он мусолил, и включила лампочку. На бумажке написано: «Я, Катажина Вежховская…» И больше ничего.
— Какая такая Катажина, на кой дьявол бабу приплёл, вот я и прихватил с собой. Больше ничего не трогал, живу в тумане, в ослеплении. И не ведаю больше, что делать.
Я тоже ничего не понимала, сидела потерянная, оглушённая. Искали Пломбира, ещё, возможно, живую, а нашли её опекуна, по словам Гутюши, бесповоротно мёртвого, да к тому же с вечным пером в глазу. Тут и носорог занервничал бы. Кто его убил, почему, каким способом… Все наши предположения перепугались: сверзившийся с лестницы линялый сморчок подтверждал их полностью, а опекун с ручкой в глазу приводил все в невообразимый хаос.
О Пломбире мы так ничего и не узнали. Я предложила ещё раз съездить на Жолибож, но Гутюша упёрся всеми копытами.
— Дудки. Третий труп, это уже перебор, черепушка лопнет. Надо сперва обмозговать или что ещё, в общем, я поговорю с этими моими знакомцами. С утра завтра. И тебе передышка в самый раз.
Я вяло согласилась — последнее происшествие меня доконало. Отвезла Гутюшу и вернулась домой.
На почтовый ящик взглянула машинально — там лежало письмо. На конверте с фривольным цветочком стояло незнакомое имя — Лилиана Птась из Ожарова. Не знаю я никакой Лилианы Птась, никогда о ней не слышала, после сегодняшних переживаний Лилиана Птась ни в коей мере не интересовала меня. Вскрыла конверт, чтобы заняться чем-нибудь, ибо галоп вверх по лестнице никогда не был моим любимым развлечением, а чтение позволяло снизить темп. На третьем этаже темп упал до нуля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Все ясно: мошенники начали отстрел. Я прервала Гутюшу.
— К Пломбиру! Красивая девушка, вдруг ещё не убили, сидит где-нибудь под замком…
У Пломбира в комнате все было перевёрнуто вверх дном. Нам разрешила заглянуть к ней пожилая пани, хозяйка квартиры, сдающая одну комнату. По её словам, она не имеет обыкновения вторгаться к своей жилице и не видела её по меньшей мере два дня. В комнату нас не пустила: бардак не бардак — дело жилицы, вернётся и приведёт все в порядок.
Что делать?
— На Жолибож?.. — неуверенно предложил Гутюша.
— На братьев Пиллат! — вспомнила я. — В последнее время ей велели ездить туда. Её наверняка там нет, но вдруг все-таки что-нибудь узнаем…
Дверь квартиры номер два никто не открывал, хотя мы и решились позвонить. Определили расположение окна балкона-террасы. Дверь на балкон казалась приоткрытой, из-за портьеры пробивался слабый свет.
Довольно долго мы простояли в темноте под балюстрадой.
— Который час? — вдруг спросил Гутюша. Я посветила зажигалкой на часы.
— Пять минут первого. А что?
— Я бы заглянул туда, на балкон.
— Я тоже. Если её связали…
— Нет, ты не пойдёшь. Включи зажигание и жди в машине с открытой дверцей. Чтобы успеть смыться, если меня примут за грабителя.
Это имело смысл. И в случае если бандит сидит дома, и в случае если там окажется нормальная квартира, никаких объяснений быть не может. Следует уматывать в рекордном темпе. Я заколебалась.
— Я включу и открою дверцу, потом вернусь сюда. Мотор работает тихо.
— Психичка, открыто и включено, первый же встречный уведёт машину…
— Не уведёт, я присмотрю.
— Твоё дело…
Я устроилась где-то на половине пути между балконом и машиной. В темноте едва видела, как Гутюша ухватился за поручни балюстрады, оттолкнулся ногой от подмуровки и умело перемахнул на другую сторону. На секунду слабый свет вспыхнул из-за портьер. Я ждала в жутком напряжении, одним глазом следя за окном, а другим за машиной; ничего не происходило, где-то подальше слышались голоса, наверно на автобусном кольце. Прошла неделя, месяц, а может, и год.
Когда в ночной тишине увидела тёмный силуэт, слезающий с терраски, меня охватило вместе облегчение и разочарование. Я пошла к машине. Гутюша догнал меня, едва я успела сесть за руль.
— Скорей! — прохрипел он страшным голосом.
Я вздрогнула, и машина рванулась, как выброшенная катапультой. Ехала где придётся.
— Что ещё… — начала я на Пясечинской, уже недалеко от Идзиковского. Гутюше уже удалось закурить.
— Перо, — бормотал он глухо. — Вечное перо. Ручка. Нет, вроде неё. С чернилами. Карандашное.
Я тормознула — мелькнула паническая мысль, а не двинуть ли в «Скорую помощь», с Гутюшей явно неладно…
— Гони! — заорал он вдруг. — Гони, только бы подальше, на всю катушку гони!
Я сбросила скорость только на Бонифация.
— Гутюш, да что же такое!!!.. Он перевёл дыхание.
— Ладно, хватит. Больно уж много на одну телегу… Он там лежит, оторвался жбан от ручки, не забыть вовек, выигрыш лотерейный, плохо топят… Видать, натолкнулся на нечто невероятное и психанул. Я резко нажала на тормоз.
— Пломбир?!!!
Гутюша успел схватиться за распределительный щит и не удариться головой в ветровое стекло.
— Пломбир, никакого Пломбира, сам лежит…
— Кто?!!!
— Да тот, как его, Нога, первый помощник, тот, что седого вылечил. Над рулеткой тёрся, этого пузана в «Марриотте»…
— Рука!
— Ну да, он. Труп, и не сразу, а в глазу торчит ручка, плох я совсем, мне бы рюмку водки…
Да и мне было не до смеха. Водки не было, а на заднем сиденье лежала сумка с банками пива. Я остановилась, Гутюша достал себе одну.
— Литературной смертью помер, мне кажется, — проворчал он и открыл банку, расплёскивая пену.
— Гутюша, расскажи ещё раз и, ради Бога, по порядку, — умоляла я, превозмогая дурноту. — Я, знаешь, не в силах задавать наводящие вопросы.
— Ну, влез на балкон. — Гутюша глубоко дышал, глотал пиво и помаленьку приходил в себя. — Темнота, полумрак, лампочка где-то в углу, для надлежащего уюта, но я сразу увидел его. На полу лежит. Духами там не благоухало, правда, на вкус и цвет… Так я сразу и понял, что это не хризантемы, сперва осмотрелся повсюду — две комнаты с кухней, в ванной тоже народу нет. Лежит, клянусь, я трезвый как стёклышко, да и теперь тоже, а в глазу торчит это, вечное перо, значит. Жёлтое с чёрным.
Перед внутренним моим взором прошла описанная Гутюшей картина. Говорить ещё не могла. Гутюша полез в карман.
— Это вот на столе лежало. Я прихватил на всякий случай, то ли он роман начал и по нервности себе в глаз всадил, потому как его застопорило, или ещё что, только обстановка кошмарная. С меня довольно таких пейзажей. Может, я и не эстетический Пифагор, то есть нет, другой, который, наоборот, обожал роскошь…
— Эпикур, — вырвалось у меня.
— Он самый. Понимаешь, ещё и не первой свежести… И в жизни-то красавцем был умеренным, а помер, и того хуже. А эта ручка в глазу, Господи, зачем?!..
На такой вопрос при всем желании нельзя было ответить. Я взяла бумажку, которую он мусолил, и включила лампочку. На бумажке написано: «Я, Катажина Вежховская…» И больше ничего.
— Какая такая Катажина, на кой дьявол бабу приплёл, вот я и прихватил с собой. Больше ничего не трогал, живу в тумане, в ослеплении. И не ведаю больше, что делать.
Я тоже ничего не понимала, сидела потерянная, оглушённая. Искали Пломбира, ещё, возможно, живую, а нашли её опекуна, по словам Гутюши, бесповоротно мёртвого, да к тому же с вечным пером в глазу. Тут и носорог занервничал бы. Кто его убил, почему, каким способом… Все наши предположения перепугались: сверзившийся с лестницы линялый сморчок подтверждал их полностью, а опекун с ручкой в глазу приводил все в невообразимый хаос.
О Пломбире мы так ничего и не узнали. Я предложила ещё раз съездить на Жолибож, но Гутюша упёрся всеми копытами.
— Дудки. Третий труп, это уже перебор, черепушка лопнет. Надо сперва обмозговать или что ещё, в общем, я поговорю с этими моими знакомцами. С утра завтра. И тебе передышка в самый раз.
Я вяло согласилась — последнее происшествие меня доконало. Отвезла Гутюшу и вернулась домой.
На почтовый ящик взглянула машинально — там лежало письмо. На конверте с фривольным цветочком стояло незнакомое имя — Лилиана Птась из Ожарова. Не знаю я никакой Лилианы Птась, никогда о ней не слышала, после сегодняшних переживаний Лилиана Птась ни в коей мере не интересовала меня. Вскрыла конверт, чтобы заняться чем-нибудь, ибо галоп вверх по лестнице никогда не был моим любимым развлечением, а чтение позволяло снизить темп. На третьем этаже темп упал до нуля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69