Меня не заметил и, не выходя из такси, последовал за ними.
— Один из них живёт на Венявского, — информировал он меня. — Верно, седой, там и застрял, а другой вышел. То есть сначала оба вошли в домик на одну семью, ну, такие, знаешь, неразлей-вода.
Я поняла, что дома натыканы густо и между домами совсем тесно. Более или менее знала этот район.
— Кто открывал? — допытывалась я.
— Седой. Второй подержал его манатки. Не разговаривали. Да я и не услышал бы, смотрел из такси, да видно было — пасти на замке. Столпы соляные — не люди.
— Твой таксист не любопытствовал?
— В лучшем виде. Я наплёл, мол, там живёт одна, я к ней липну, да, пожалуй, слишком гостеприимная. Всяких привечает, а я, значит, дежурю, правду ищу.
— Прекрасно. И что дальше?
— Дальше мало. Говорю ведь, вышли, вошли вместе в дом, второй вышел через десять минут. Я смотрел на часы на всякий случай. Удивительно, нигде света не было, ни в одном окне, может, ещё какая комната. А на дверь светил фонарь, так что ключ вставил нормально.
— Второй вышел с сумкой или с пустыми руками?
— С сумкой. Но не с той, а с таким чемоданчиком, гармошкой.
— И что? Куда поехал?
— Вот именно. Никуда. Оставил машину и пешком потопал против одностороннего движения. Таксист, конечно, ни в какую. Я побежал за хмырём, да поздно — пропал из видимости. Ничего, подстерегу в другой раз. Я задумалась.
— Когда ещё будет другой раз! Опекун ходит в казино по пятам за седым. Я во всяком случае иначе его не встречала…
— Был же на рулетке, — припомнил Гутюша. — Если и нет, в чем дело, подождём, пока седой не явится…
— А когда? Сдаётся, нескоро. Наверно, зарвался, слишком много выиграл, да и демонстрировал, попридержат его, чтобы утихло. И опекуна, ясно, не будет. Черт его знает, а хотелось бы все же представлять, кто он и где живёт.
— Он к этому седому с визитами ходит, точно, — вывел Гутюша. — По моему графику так выходит. Вечерок-другой почему бы и не поглядеть, а вообще-то интерес имею, выйдет ли седой из дому. Вдруг он там кукует привязанный к калориферу, а рожу пластырем залепили. Что-то там не того, жареным пахнет.
Ситуация явно захватила Гутюшу, да и меня, признаться, тоже. Мы договорились подежурить вечерами по очереди. Гутюша вызвался начать сразу, а мне продолжить дежурство завтра. Я поостереглась спрашивать, почему он решается растрачивать время и силы на черт-те что. Всякие вопросы такого рода только высветили бы кретинизм нашей деятельности. А мне не хотелось, чтобы он бросил нашу афёру, столь заманчивую для меня. Правда, кто знает, что заманчиво для него, Гутюши.
Выслушав Гутюшин рапорт, я положила трубку и подумала, что вести такие разговоры по телефону — глупость запредельная. Если сама я наслушалась случайно всяких секретов, так же точно кто-нибудь мог подслушивать нас. Мы не называли, правда, имён, но зато адреса.., нет, имя тоже — того сморчка, Иренея Медзика. Ну, допустим, некто подслушивал. Что же, он пойдёт к Медзику и за деньги или из чистого интриганства доложит, вами, мол, интересуются некие особы — баба и мужик? Ну ладно, и что? Медзика в наших планах не было, пусть боится нас до чёртиков. На седого, он, по мнению Гутюши, смотрел с омерзением, вряд ли были знакомы. Если отгадает, что о седом шла речь, ну и пусть себе ему сообщает. Ничего удивительного, после сумасбродств в казино седым может интересоваться полгорода, сделал все, чтобы обратить на себя внимание. Кто-нибудь пожелал бы ограбить его, свистнуть у него выигрыш, не мы ведь, так какое мне дело…
Я оставила свои беспокойства по поводу прослушивания и назавтра же пополудни полетела из любопытства снова в казино.
Гутюша явился только в полдевятого вечера. Нашёл меня сразу, был бледен и ужасно нервничал.
— Горчица вся вышла, — выпалил он. — Погасла свечка.
Я оторвалась от игры.
— А что случилось?
— Я тебе не какое-нибудь драное перо, но кошмары по ночам замучают. Всякие клювы и рыбьи зубы — это все чушь собачья. Хорошо, меня прихватило, а не тебя, женщины, говорят, одна нервота, ты бы ещё в какую-нибудь катаплазму въехала…
Я повернулась на табурете спиной к автомату.
— Гутюша, опомнись! Боже праведный, о чем ты!
— Пошли отсюда. А то люди увидят. Минутку, я только освежусь, у меня все ещё мурашки по голове шастают.
Он направился к кельнеру и опрокинул рюмку чего-то. Я тем временем обменяла жетоны на деньги, заинтересованная и озадаченная. Только-только я сообразила, что драное перо означало, видимо, «пух невесомый», что точно соответствовало, согласно стихотворению Мицкевича, нервной женщине, как Гутюша снова появился передо мной. Сели в машину.
— Седого пиратировали. На моих глазах. Погиб технической смертью. Фирменный заказ. Я поморщилась.
— Брось телеграф, говори подробнее! Когда?
— Только что. Я даже «скорую» не стал дожидаться и так далее, издалека видно — не на что смотреть. Народ набежал…
— Погоди! Начни сначала! Гутюша закурил, зачем-то выбросил в окно зажигалку, вышел, отыскал её и уселся обратно.
— Сначала так: только я приехал, седой вылез из дому. Было уже почти темно. Едва седой начал улицу переходить, шага два прошёл, как налетела дорожная пиратская громада: машина вдарила в него, как в утиную гузку, правда, седого отбросило, а пират на колёсах затормозил, вернулся и ещё разок его отоварил. Озолоти меня, коли это случайность! Я похолодела. Гутюша глубоко затянулся и продолжал.
— У меня аж горло спёрло, чирикнуть не мог. Был метрах в двадцати. В тёмном месте сидел, как перекрашенная лиса у разорённого курятника. Ужасно. Седого размазало повсюду, а пират этот двинул на кросс, только его и видели.
Поскольку необходимо было перевести Гутюшины слова на обычный язык, я несколько пришла в норму.
— Хочешь сказать, кто-то специально задавил седого и ещё для уверенности по второму разу проехался? Кто это?! Машина какая?!
— Самосвал вообще-то. Строительный. Семь тонн. Без груза, ничего не высыпал.
— И сбежал?!
— Ещё как. Говорю тебе, лучше людоедов-акул каждый день смотреть в кино. И пускай расклюют нас вороны да чайки.
Где-то краем сознания я уловила Гутюшины ассоциации: «Челюсти» и «Птицы» Хитчкока. Сцена наверняка была ужасная, хорошо, я не видела, насчёт впадения а катаплазму, то есть в каталепсию я сомневалась, но сниться могло долго.
— И не пьяный?
— Кто?
— Шофёр самосвала.
— Понятно, пьян в стельку, в полной программе. У трезвого бы рука дрогнула. А сматывался слаломом от фонаря к фонарю.
— Ужасно. И ты действительно уверен — не случайность? Намеренно и с умыслом?
— Ну а как? Будь один раз — могло просто занести, так ведь вернулся и дублировал. Ну видишь, как финишировал этот седой после своих бесконечных дублей…
Я помолчала, быстро, лихорадочно соображая. Выводы пришли сами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Один из них живёт на Венявского, — информировал он меня. — Верно, седой, там и застрял, а другой вышел. То есть сначала оба вошли в домик на одну семью, ну, такие, знаешь, неразлей-вода.
Я поняла, что дома натыканы густо и между домами совсем тесно. Более или менее знала этот район.
— Кто открывал? — допытывалась я.
— Седой. Второй подержал его манатки. Не разговаривали. Да я и не услышал бы, смотрел из такси, да видно было — пасти на замке. Столпы соляные — не люди.
— Твой таксист не любопытствовал?
— В лучшем виде. Я наплёл, мол, там живёт одна, я к ней липну, да, пожалуй, слишком гостеприимная. Всяких привечает, а я, значит, дежурю, правду ищу.
— Прекрасно. И что дальше?
— Дальше мало. Говорю ведь, вышли, вошли вместе в дом, второй вышел через десять минут. Я смотрел на часы на всякий случай. Удивительно, нигде света не было, ни в одном окне, может, ещё какая комната. А на дверь светил фонарь, так что ключ вставил нормально.
— Второй вышел с сумкой или с пустыми руками?
— С сумкой. Но не с той, а с таким чемоданчиком, гармошкой.
— И что? Куда поехал?
— Вот именно. Никуда. Оставил машину и пешком потопал против одностороннего движения. Таксист, конечно, ни в какую. Я побежал за хмырём, да поздно — пропал из видимости. Ничего, подстерегу в другой раз. Я задумалась.
— Когда ещё будет другой раз! Опекун ходит в казино по пятам за седым. Я во всяком случае иначе его не встречала…
— Был же на рулетке, — припомнил Гутюша. — Если и нет, в чем дело, подождём, пока седой не явится…
— А когда? Сдаётся, нескоро. Наверно, зарвался, слишком много выиграл, да и демонстрировал, попридержат его, чтобы утихло. И опекуна, ясно, не будет. Черт его знает, а хотелось бы все же представлять, кто он и где живёт.
— Он к этому седому с визитами ходит, точно, — вывел Гутюша. — По моему графику так выходит. Вечерок-другой почему бы и не поглядеть, а вообще-то интерес имею, выйдет ли седой из дому. Вдруг он там кукует привязанный к калориферу, а рожу пластырем залепили. Что-то там не того, жареным пахнет.
Ситуация явно захватила Гутюшу, да и меня, признаться, тоже. Мы договорились подежурить вечерами по очереди. Гутюша вызвался начать сразу, а мне продолжить дежурство завтра. Я поостереглась спрашивать, почему он решается растрачивать время и силы на черт-те что. Всякие вопросы такого рода только высветили бы кретинизм нашей деятельности. А мне не хотелось, чтобы он бросил нашу афёру, столь заманчивую для меня. Правда, кто знает, что заманчиво для него, Гутюши.
Выслушав Гутюшин рапорт, я положила трубку и подумала, что вести такие разговоры по телефону — глупость запредельная. Если сама я наслушалась случайно всяких секретов, так же точно кто-нибудь мог подслушивать нас. Мы не называли, правда, имён, но зато адреса.., нет, имя тоже — того сморчка, Иренея Медзика. Ну, допустим, некто подслушивал. Что же, он пойдёт к Медзику и за деньги или из чистого интриганства доложит, вами, мол, интересуются некие особы — баба и мужик? Ну ладно, и что? Медзика в наших планах не было, пусть боится нас до чёртиков. На седого, он, по мнению Гутюши, смотрел с омерзением, вряд ли были знакомы. Если отгадает, что о седом шла речь, ну и пусть себе ему сообщает. Ничего удивительного, после сумасбродств в казино седым может интересоваться полгорода, сделал все, чтобы обратить на себя внимание. Кто-нибудь пожелал бы ограбить его, свистнуть у него выигрыш, не мы ведь, так какое мне дело…
Я оставила свои беспокойства по поводу прослушивания и назавтра же пополудни полетела из любопытства снова в казино.
Гутюша явился только в полдевятого вечера. Нашёл меня сразу, был бледен и ужасно нервничал.
— Горчица вся вышла, — выпалил он. — Погасла свечка.
Я оторвалась от игры.
— А что случилось?
— Я тебе не какое-нибудь драное перо, но кошмары по ночам замучают. Всякие клювы и рыбьи зубы — это все чушь собачья. Хорошо, меня прихватило, а не тебя, женщины, говорят, одна нервота, ты бы ещё в какую-нибудь катаплазму въехала…
Я повернулась на табурете спиной к автомату.
— Гутюша, опомнись! Боже праведный, о чем ты!
— Пошли отсюда. А то люди увидят. Минутку, я только освежусь, у меня все ещё мурашки по голове шастают.
Он направился к кельнеру и опрокинул рюмку чего-то. Я тем временем обменяла жетоны на деньги, заинтересованная и озадаченная. Только-только я сообразила, что драное перо означало, видимо, «пух невесомый», что точно соответствовало, согласно стихотворению Мицкевича, нервной женщине, как Гутюша снова появился передо мной. Сели в машину.
— Седого пиратировали. На моих глазах. Погиб технической смертью. Фирменный заказ. Я поморщилась.
— Брось телеграф, говори подробнее! Когда?
— Только что. Я даже «скорую» не стал дожидаться и так далее, издалека видно — не на что смотреть. Народ набежал…
— Погоди! Начни сначала! Гутюша закурил, зачем-то выбросил в окно зажигалку, вышел, отыскал её и уселся обратно.
— Сначала так: только я приехал, седой вылез из дому. Было уже почти темно. Едва седой начал улицу переходить, шага два прошёл, как налетела дорожная пиратская громада: машина вдарила в него, как в утиную гузку, правда, седого отбросило, а пират на колёсах затормозил, вернулся и ещё разок его отоварил. Озолоти меня, коли это случайность! Я похолодела. Гутюша глубоко затянулся и продолжал.
— У меня аж горло спёрло, чирикнуть не мог. Был метрах в двадцати. В тёмном месте сидел, как перекрашенная лиса у разорённого курятника. Ужасно. Седого размазало повсюду, а пират этот двинул на кросс, только его и видели.
Поскольку необходимо было перевести Гутюшины слова на обычный язык, я несколько пришла в норму.
— Хочешь сказать, кто-то специально задавил седого и ещё для уверенности по второму разу проехался? Кто это?! Машина какая?!
— Самосвал вообще-то. Строительный. Семь тонн. Без груза, ничего не высыпал.
— И сбежал?!
— Ещё как. Говорю тебе, лучше людоедов-акул каждый день смотреть в кино. И пускай расклюют нас вороны да чайки.
Где-то краем сознания я уловила Гутюшины ассоциации: «Челюсти» и «Птицы» Хитчкока. Сцена наверняка была ужасная, хорошо, я не видела, насчёт впадения а катаплазму, то есть в каталепсию я сомневалась, но сниться могло долго.
— И не пьяный?
— Кто?
— Шофёр самосвала.
— Понятно, пьян в стельку, в полной программе. У трезвого бы рука дрогнула. А сматывался слаломом от фонаря к фонарю.
— Ужасно. И ты действительно уверен — не случайность? Намеренно и с умыслом?
— Ну а как? Будь один раз — могло просто занести, так ведь вернулся и дублировал. Ну видишь, как финишировал этот седой после своих бесконечных дублей…
Я помолчала, быстро, лихорадочно соображая. Выводы пришли сами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69