В его улыбке мелькнула тень жестокости.
— У вас какое-то дело ко мне? Наверное, вы хотите убить моего дворецкого? — спросил он.
Долговязый, в парчовом одеянии мужчина, стоявший позади его кресла, недобро улыбнулся.
Кьюлаэра напрягся, прищурил глаза. Китишейн остановила его, взяв за руку. А Миротворец сказал:
— Ты хорошо осведомлен. Тем не менее, господин Мэлконсэй, мы сохраним тебе жизнь, если ты немедленно и навсегда покинешь это королевство и отправишься домой, к своему настоящему владыке.
Тревога блеснула в глазах Мэлконсэя, а король Орамор сказал:
— Это я сохраню вам жизнь, если вы не будете предпринимать попыток убежать из моей темницы. Ты что, скиталец, обвиняешь моего дворецкого в том, что он вражеский лазутчик?
— Нет, король, я обвиняю его в подстрекательстве, в том, что он оказал на тебя влияние, и ты нарушил договор с Аграпаксом. Гони от себя этого искусителя и помирись с Чудотворцем! Расплатись с ним, пока клятвоотступничество не сгубило тебя!
Орамор засмеялся, а к дворецкому вернулось самообладание. Он присоединился к королю писклявым хихиканьем и сказал:
— Глупый проходимец! Бог уже давно бы наказал короля, если бы захотел!
— Воля богов исполняется не сразу, но, всесторонне подготовившись, они сражают обидчика наповал, — ответил Миротворец. — Более того, этот улин, видимо, занят сейчас куда более важным делом, которое отнимает все его внимание. Аграпакс всегда слеп, когда на чем-то сосредоточивается, — но, когда ему станет скучно, он вспомнит о тебе и нанесет свой удар!
— Кто ты такой, — мрачно спросил король, — чтобы говорить о богах так, как будто ты лично с ними знаком?
В глазах Мэлконсэя опять появился страх.
— Я тот, кто изучал их долго и внимательно, — ответил Миротворец. — Однако я не утверждаю, что Аграпакс тебя убьет — хотя и это, конечно, вполне возможно, — я говорю, что тебя погубит твое клятвоотступничество!
— Правда? — улыбнулся король Орамор. — И как же оно может меня погубить?
— Когда ты нарушаешь клятву, ты рвешь на куски собственный дух, становишься жертвой собственной невоздержанности и умираешь в нищете, какие бы ты ни успел скопить богатства, в какой бы роскоши ты ни утопал!
— Не по душе мне такие речи, — сказал Орамор.
— Да, потому что ты слышишь в них истину! Твое клятвоотступничество настраивает против тебя твоих собственных крестьян, ибо они не знают уже, можно ли доверять твоим словам!
Орамор напрягся:
— Ты оскорбляешь меня? Ты хочешь сказать, что я не держу своего слова?
— Спроси у Аграпакса! — рявкнул Кьюлаэра.
Король поглядел на него и побледнел. А Миротворец продолжал:
— Конечно, как же ты можешь быть человеком слова, если ты нарушил клятву? А если твои крестьяне не будут тебе доверять, они обязательно когда-нибудь взбунтуются!
Орамор громко захохотал:
— Крестьяне? Эти пресмыкающиеся ничтожества? Кому они могут угрожать?
— Твоей жизни, если ты разгневаешь их настолько, что они поднимут бунт! — гаркнул Кьюлаэра. — Где ты наберешь людей для своего войска?
Король устремил на него тяжелый, каменный взор.
— Ты не умеешь разговаривать с теми, кто выше тебя, крестьянин.
— Умею, когда разговариваю с такими, — ответил Кьюлаэра. — Я не признаю никого выше себя, пока он не сумеет мне этого доказать, и не признаю благородным человека, крадущего хлеб изо рта у своих людей!
— Взять его! — приказал Мэлконсэй стражникам. Те рванулись к Кьюлаэре, но король остановил их, подняв руку:
— Пусть будет так, как пожелал этот глупец, — я лично сражусь с ним в поединке.
— Нет, мой король! — испуганно воскликнул Мэлконсэй. Но Орамора нельзя было остановить.
— Пусть ждет меня со своим мечом во дворе. Хоть он и не сможет признать, что я выше его, зато смогут его спутники, когда увидят его труп. — Он улыбнулся в предвкушении победы. — С радостью убью дурака, которому хватило ума бросить мне вызов.
Китишейн тревожно посмотрела на Кьюлаэру, а тот лишь кивнул с мрачным удовлетворением. Она оглянулась на Миротворца — тот смотрел на Кьюлаэру с гордостью и одобрением. В отчаянии она повернулась к Луа:
— Хоть кто-нибудь тут есть, кто в своем уме?
— Мужчины всегда так! — Девушка-гном дрожала от волнения. — Теперь они будут заниматься мужскими делами и колотить друг дружку до смерти. — Она повернулась к Йокоту. — Ты никак не можешь их остановить?
— Кто, я? Спасти жизнь мерзавцу, который так жестоко обращался с тобой?
— Все уже забыто! Теперь бы он не вел себя так! О Йокот, умоляю...
— Не умоляй. — Он прервал ее резким взмахом руки. — Этот бахвал спас мне жизнь, а я спас жизнь ему — о чем еще говорить. Если смогу, я ему помогу, конечно, если ему это потребуется.
Солдаты повели их во внутренний двор. Китишейн бежала рядом с Кьюлаэрой и повторяла:
— С ума сошел? Чтобы ты, лесной житель, сошелся в поединке с королем? У него щит и доспехи! А что есть у тебя?
— Меч, — отвечал Кьюлаэра, — и искусство, которому меня обучил Миротворец. Ты не веришь в пользу наших упражнений, Китишейн?
— Верю, — сказала та, — но доспехи!
— Я буду драться за справедливость. Впервые. — Кьюлаэра улыбнулся. Он просто сиял. — Странное это чувство, Китишейн, но очень приятное.
— То, что ты на стороне справедливости, не защитит тебя от меча, выкованного богом!
— Возможно. — Кьюлаэра посмотрел на нее диковато, взглядом человека, который предчувствует свою судьбу — Но бог, выковавший этот меч, несомненно, недоволен его владельцем. Возможно, он сделает меня орудием возмездия.
— А может, ему плевать на все это! Аграпакс никогда не интересовался ничем, помимо своего искусства, если легенды не врут!
— Тогда будем надеяться, что я стану произведением его искусства.
— Кьюлаэра, образумься! Встань перед королем на колени и попроси у него пощады — может быть, он сохранит тебе жизнь!
— А что тогда будет с крестьянами в долине? С их детьми? — Кьюлаэра снова посмотрел на нее тем же странным взглядом. — Выживут ли они, когда наступит зима, когда станет холодно, в своих потертых одежонках, промерзшие до костей, ослабевшие от голода?
— Плевать мне на крестьян! — кричала Китишейн, хоть у нее и защемило сердце. — Я за тебя боюсь!
Кьюлаэра остановился так резко, что солдаты, шедшие позади, наткнулись на него и зарычали, но он не обратил на них внимания. Он впился глазами в Китишейн.
— Ты? Ты правда за меня боишься?
Она посмотрела на него и смущенно потупила взор.
— Ко... конечно, боюсь, Кьюлаэра! Мы — товарищи, мы сражаемся плечом к плечу!
— И все? — спросил он со странной настойчивостью.
— А что же еще? — ответила она, не поднимая глаз.
— Да, — тихо согласился он. — Действительно, что же еще?
Китишейн устремила на Кьюлаэру встревоженный взгляд, но в его глазах не было обиды, лишь неожиданные страсть и преданность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— У вас какое-то дело ко мне? Наверное, вы хотите убить моего дворецкого? — спросил он.
Долговязый, в парчовом одеянии мужчина, стоявший позади его кресла, недобро улыбнулся.
Кьюлаэра напрягся, прищурил глаза. Китишейн остановила его, взяв за руку. А Миротворец сказал:
— Ты хорошо осведомлен. Тем не менее, господин Мэлконсэй, мы сохраним тебе жизнь, если ты немедленно и навсегда покинешь это королевство и отправишься домой, к своему настоящему владыке.
Тревога блеснула в глазах Мэлконсэя, а король Орамор сказал:
— Это я сохраню вам жизнь, если вы не будете предпринимать попыток убежать из моей темницы. Ты что, скиталец, обвиняешь моего дворецкого в том, что он вражеский лазутчик?
— Нет, король, я обвиняю его в подстрекательстве, в том, что он оказал на тебя влияние, и ты нарушил договор с Аграпаксом. Гони от себя этого искусителя и помирись с Чудотворцем! Расплатись с ним, пока клятвоотступничество не сгубило тебя!
Орамор засмеялся, а к дворецкому вернулось самообладание. Он присоединился к королю писклявым хихиканьем и сказал:
— Глупый проходимец! Бог уже давно бы наказал короля, если бы захотел!
— Воля богов исполняется не сразу, но, всесторонне подготовившись, они сражают обидчика наповал, — ответил Миротворец. — Более того, этот улин, видимо, занят сейчас куда более важным делом, которое отнимает все его внимание. Аграпакс всегда слеп, когда на чем-то сосредоточивается, — но, когда ему станет скучно, он вспомнит о тебе и нанесет свой удар!
— Кто ты такой, — мрачно спросил король, — чтобы говорить о богах так, как будто ты лично с ними знаком?
В глазах Мэлконсэя опять появился страх.
— Я тот, кто изучал их долго и внимательно, — ответил Миротворец. — Однако я не утверждаю, что Аграпакс тебя убьет — хотя и это, конечно, вполне возможно, — я говорю, что тебя погубит твое клятвоотступничество!
— Правда? — улыбнулся король Орамор. — И как же оно может меня погубить?
— Когда ты нарушаешь клятву, ты рвешь на куски собственный дух, становишься жертвой собственной невоздержанности и умираешь в нищете, какие бы ты ни успел скопить богатства, в какой бы роскоши ты ни утопал!
— Не по душе мне такие речи, — сказал Орамор.
— Да, потому что ты слышишь в них истину! Твое клятвоотступничество настраивает против тебя твоих собственных крестьян, ибо они не знают уже, можно ли доверять твоим словам!
Орамор напрягся:
— Ты оскорбляешь меня? Ты хочешь сказать, что я не держу своего слова?
— Спроси у Аграпакса! — рявкнул Кьюлаэра.
Король поглядел на него и побледнел. А Миротворец продолжал:
— Конечно, как же ты можешь быть человеком слова, если ты нарушил клятву? А если твои крестьяне не будут тебе доверять, они обязательно когда-нибудь взбунтуются!
Орамор громко захохотал:
— Крестьяне? Эти пресмыкающиеся ничтожества? Кому они могут угрожать?
— Твоей жизни, если ты разгневаешь их настолько, что они поднимут бунт! — гаркнул Кьюлаэра. — Где ты наберешь людей для своего войска?
Король устремил на него тяжелый, каменный взор.
— Ты не умеешь разговаривать с теми, кто выше тебя, крестьянин.
— Умею, когда разговариваю с такими, — ответил Кьюлаэра. — Я не признаю никого выше себя, пока он не сумеет мне этого доказать, и не признаю благородным человека, крадущего хлеб изо рта у своих людей!
— Взять его! — приказал Мэлконсэй стражникам. Те рванулись к Кьюлаэре, но король остановил их, подняв руку:
— Пусть будет так, как пожелал этот глупец, — я лично сражусь с ним в поединке.
— Нет, мой король! — испуганно воскликнул Мэлконсэй. Но Орамора нельзя было остановить.
— Пусть ждет меня со своим мечом во дворе. Хоть он и не сможет признать, что я выше его, зато смогут его спутники, когда увидят его труп. — Он улыбнулся в предвкушении победы. — С радостью убью дурака, которому хватило ума бросить мне вызов.
Китишейн тревожно посмотрела на Кьюлаэру, а тот лишь кивнул с мрачным удовлетворением. Она оглянулась на Миротворца — тот смотрел на Кьюлаэру с гордостью и одобрением. В отчаянии она повернулась к Луа:
— Хоть кто-нибудь тут есть, кто в своем уме?
— Мужчины всегда так! — Девушка-гном дрожала от волнения. — Теперь они будут заниматься мужскими делами и колотить друг дружку до смерти. — Она повернулась к Йокоту. — Ты никак не можешь их остановить?
— Кто, я? Спасти жизнь мерзавцу, который так жестоко обращался с тобой?
— Все уже забыто! Теперь бы он не вел себя так! О Йокот, умоляю...
— Не умоляй. — Он прервал ее резким взмахом руки. — Этот бахвал спас мне жизнь, а я спас жизнь ему — о чем еще говорить. Если смогу, я ему помогу, конечно, если ему это потребуется.
Солдаты повели их во внутренний двор. Китишейн бежала рядом с Кьюлаэрой и повторяла:
— С ума сошел? Чтобы ты, лесной житель, сошелся в поединке с королем? У него щит и доспехи! А что есть у тебя?
— Меч, — отвечал Кьюлаэра, — и искусство, которому меня обучил Миротворец. Ты не веришь в пользу наших упражнений, Китишейн?
— Верю, — сказала та, — но доспехи!
— Я буду драться за справедливость. Впервые. — Кьюлаэра улыбнулся. Он просто сиял. — Странное это чувство, Китишейн, но очень приятное.
— То, что ты на стороне справедливости, не защитит тебя от меча, выкованного богом!
— Возможно. — Кьюлаэра посмотрел на нее диковато, взглядом человека, который предчувствует свою судьбу — Но бог, выковавший этот меч, несомненно, недоволен его владельцем. Возможно, он сделает меня орудием возмездия.
— А может, ему плевать на все это! Аграпакс никогда не интересовался ничем, помимо своего искусства, если легенды не врут!
— Тогда будем надеяться, что я стану произведением его искусства.
— Кьюлаэра, образумься! Встань перед королем на колени и попроси у него пощады — может быть, он сохранит тебе жизнь!
— А что тогда будет с крестьянами в долине? С их детьми? — Кьюлаэра снова посмотрел на нее тем же странным взглядом. — Выживут ли они, когда наступит зима, когда станет холодно, в своих потертых одежонках, промерзшие до костей, ослабевшие от голода?
— Плевать мне на крестьян! — кричала Китишейн, хоть у нее и защемило сердце. — Я за тебя боюсь!
Кьюлаэра остановился так резко, что солдаты, шедшие позади, наткнулись на него и зарычали, но он не обратил на них внимания. Он впился глазами в Китишейн.
— Ты? Ты правда за меня боишься?
Она посмотрела на него и смущенно потупила взор.
— Ко... конечно, боюсь, Кьюлаэра! Мы — товарищи, мы сражаемся плечом к плечу!
— И все? — спросил он со странной настойчивостью.
— А что же еще? — ответила она, не поднимая глаз.
— Да, — тихо согласился он. — Действительно, что же еще?
Китишейн устремила на Кьюлаэру встревоженный взгляд, но в его глазах не было обиды, лишь неожиданные страсть и преданность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103