. Джафар? Да, пожалуй, он может подтвердить, что все сказанное мною здесь правда". — "А вам не кажется странным, что, уже решив расстаться, вы проводите ночь вместе?" — "Странным? Почему? Мы же любили друг друга. Боязнь одиночества... Нет, по-моему, это было вполне естественно".
Мне это, правда, естественным не показалось. И вообще, многое из того, о чем он рассказывал, меня не убедило. Странный он все-таки тип, в жизни не встречал таких. И, хоть убейте, не могу понять, что так тянуло к нему женщин? Только в деле об убийстве фигурируют трое, а сколько других, о которых мы не знаем? И что они в нем нашли? Невзрачный с виду, среднего роста, тощий, в очках. Так нет, липнут, к тому же одна краше другой. Может, извращенец? А что, вполне вероятно. Женщины на таких падки, в особенности иностранки. Недаром он мне сразу как-то не показался: и спокойствие какое-то странное, и глядит как-то не так... Нет, нет, таким не место в нашем обществе, от них всего ждать можно... Кстати, не забыть бы про кассеты. В этих, говорит, кассетах прямое доказательство моей невиновности... И про Джафара не забыть, взять у него показания. Прямо сейчас этим и займемся. Кассеты должны быть в Управлении общественной безопасности — если они, конечно, существуют вообще. Хотя, с другой стороны, зачем ему врать? Если их нет в природе, никакие ссылки на них ему не помогут.
...Половина десятого, скоро идти. Ох, как не хочется. А ведь когда все это начиналось, летел на работу как на крыльях. Сколько было надежд, думал прославлюсь, войду в историю, люди будут узнавать меня на улице: смотрите, вон идет прокурор, который вел знаменитое дело об убийстве американки Рут Харрисон, помните? До поздней ночи просиживал над материалами следствия, анализировал, сопоставлял, перечитывал протоколы дознания, пытался докопаться до истины. И докопался — понял, что угодил в западню и стою на краю пропасти. Барахтаюсь в гнусной трясине и все отчетливее сознаю, что так просто мне из нее не выбраться. Действовать по совести, в рамках закона? Но кому же охота своими собственными руками рыть себе могилу? Чем глубже влезаю в это дело, тем ясней для меня, что материалы следствия приоткрыли лишь частицу истины, а вся она по-прежнему за семью печатями и какие-то неведомые темные силы зорко следят за тем, чтобы она никоим образом не выплыла наружу. Шаг за шагом, методично и твердо они ведут дело к тому* чтобы обвиняемый был признан виновным и отправлен на виселицу. Все средства пущены в ход, приведена в действие целая сеть, опутавшая даже верхние этажи власти, а люди с их судьбами и совестью стали в этой грязной игре простыми пешками.
Итак, свидетели. Свидетели и кассеты с пленками. Кстати, почему они там, в Управлении общественной безопасности, так трясутся над вещественными доказательствами? Где это сказано, что доказательства, все до единого, должны непременно храниться у них? Дескать, существует опасность превращения этого обычного уголовного дела в громкий политический процесс, а это нежелательно. Сомнительно что-то. Похоже, все как раз наоборот: кое-кому крайне желательно придать делу именно политический характер... А уж как они вертелись вокруг меня, как впивались в каждого свидетеля. Про самого обвиняемого я уж и не говорю, к нему они просто никого не подпускают. Предложил было перевести его из "Цитадели" в обычную тюрьму, так на меня руками замахали. Они, видите ли, опасаются за его жизнь, у них он будет в большей безопасности. Вот и поспорь тут с ними. Рут Харрисон иначе как "убитая" не называют. Я вначале удивлялся: откуда такая уверенность? Ведь, если судить по уликам, которые у нас имеются, налицо явное самоубийство. А они знай гнут свое: убитая, убитая. Что прикажете делать? Тоже начал вслед за ними говорить о ней как о жертве преступления. Какая уж тут объективность, когда от тебя постоянно требуют только одного: стоять на страже режима и защищать его от всякой критики. А я, между прочим, генеральный прокурор, мое дело — стоять на страже закона. Режим — если он, конечно, хочет продержаться подольше — должен думать о том, чтобы выглядеть мало-мальски пристойно. И закон, к вашему сведению, играет в этом не последнюю роль, да, да! А у нас? Такие дела именем закона творятся, что уму непостижимо. Я не политик, мне отец, еще когда я в школу ходил, наказывал держаться от политики подальше и уж тем более не связываться с "левыми". Так что себя я по убеждениям отношу к "правым" — разумеется, к их умеренному солидному крылу. А его отличает в первую очередь что? Приверженность к закону, неукоснительному соблюдению конституции и стремление гарантировать гражданам свободу мнений — в допустимых, разумеется, пределах. Говорят-то об этом нынче и пишут много, а вот на деле... Одна фикция, глядеть противно. Неужели он всерьез полагает, будто в двадцатом веке закон способен помешать созданию политических партий или заткнуть людям глотки во имя "чистоты общественной морали"? Или думает, что допустимо, скажем, чтобы страной единолично правил один человек — ну пусть не один, а с кучкой своих сторонников? Да, в такое время, как наше, лучше уж торговать на улице вареной фасолью, чем стоять на страже закона.
Но я, кажется, отвлекся. О чем бишь я думал? Ах да, о допросе Джафара. Когда он неслышной кошачьей походкой вошел в мой кабинет, первое, что я подумал: этот способен на многое. Про таких говорят: убьет да еще речь на панихиде скажет. Неподвижное, будто высеченное из черного камня, лицо и холодные, настороженные глаза хищника. Напрасно искать в них хоть какие-то признаки человеческих эмоций. Ни смеяться, ни плакать, ни сострадать они не способны. На вопросы отвечает спокойно, не торопясь, основательно обдумывая каждое слово. Так и видишь перед собой зверя, осторожно подкрадывающегося к своей жертве. Неглуп, изрядно наблюдателен. И хитер, ни на один вопрос не отвечает прямо, а старается исподволь подвести тебя к нужному выводу. И вот так, незаметно, шаг за шагом, упорно продвигается к своей цели — убедить тебя, что Халиль Мансур убийца. Нет, оружия в руках Мансура он не видел, но зато видел, как тот входил в спальню. А когда раздался звук выстрела — до того, как Мансур вошел туда, или после? Глядит мне в глаза: "После того". — "Но на пистолете ведь не обнаружено отпечатков его пальцев!" Едва заметная снисходительная усмешка: "Ну кто же в наше время оставляет отпечатки пальцев! — И через паузу: — Не хочу, конечно, возводить на него напраслину. Ведь, если докажут, что он убийца, его, по-моему, ждет виселица, не так ли? Но он же мог все-таки там, в спальне, воспользоваться пистолетом госпожи Рут?" И, заронив во мне сомнения, продолжает: "Знали бы вы, каким замечательным она была человеком! Такая добрая, отзывчивая, ничего для других не жалела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Мне это, правда, естественным не показалось. И вообще, многое из того, о чем он рассказывал, меня не убедило. Странный он все-таки тип, в жизни не встречал таких. И, хоть убейте, не могу понять, что так тянуло к нему женщин? Только в деле об убийстве фигурируют трое, а сколько других, о которых мы не знаем? И что они в нем нашли? Невзрачный с виду, среднего роста, тощий, в очках. Так нет, липнут, к тому же одна краше другой. Может, извращенец? А что, вполне вероятно. Женщины на таких падки, в особенности иностранки. Недаром он мне сразу как-то не показался: и спокойствие какое-то странное, и глядит как-то не так... Нет, нет, таким не место в нашем обществе, от них всего ждать можно... Кстати, не забыть бы про кассеты. В этих, говорит, кассетах прямое доказательство моей невиновности... И про Джафара не забыть, взять у него показания. Прямо сейчас этим и займемся. Кассеты должны быть в Управлении общественной безопасности — если они, конечно, существуют вообще. Хотя, с другой стороны, зачем ему врать? Если их нет в природе, никакие ссылки на них ему не помогут.
...Половина десятого, скоро идти. Ох, как не хочется. А ведь когда все это начиналось, летел на работу как на крыльях. Сколько было надежд, думал прославлюсь, войду в историю, люди будут узнавать меня на улице: смотрите, вон идет прокурор, который вел знаменитое дело об убийстве американки Рут Харрисон, помните? До поздней ночи просиживал над материалами следствия, анализировал, сопоставлял, перечитывал протоколы дознания, пытался докопаться до истины. И докопался — понял, что угодил в западню и стою на краю пропасти. Барахтаюсь в гнусной трясине и все отчетливее сознаю, что так просто мне из нее не выбраться. Действовать по совести, в рамках закона? Но кому же охота своими собственными руками рыть себе могилу? Чем глубже влезаю в это дело, тем ясней для меня, что материалы следствия приоткрыли лишь частицу истины, а вся она по-прежнему за семью печатями и какие-то неведомые темные силы зорко следят за тем, чтобы она никоим образом не выплыла наружу. Шаг за шагом, методично и твердо они ведут дело к тому* чтобы обвиняемый был признан виновным и отправлен на виселицу. Все средства пущены в ход, приведена в действие целая сеть, опутавшая даже верхние этажи власти, а люди с их судьбами и совестью стали в этой грязной игре простыми пешками.
Итак, свидетели. Свидетели и кассеты с пленками. Кстати, почему они там, в Управлении общественной безопасности, так трясутся над вещественными доказательствами? Где это сказано, что доказательства, все до единого, должны непременно храниться у них? Дескать, существует опасность превращения этого обычного уголовного дела в громкий политический процесс, а это нежелательно. Сомнительно что-то. Похоже, все как раз наоборот: кое-кому крайне желательно придать делу именно политический характер... А уж как они вертелись вокруг меня, как впивались в каждого свидетеля. Про самого обвиняемого я уж и не говорю, к нему они просто никого не подпускают. Предложил было перевести его из "Цитадели" в обычную тюрьму, так на меня руками замахали. Они, видите ли, опасаются за его жизнь, у них он будет в большей безопасности. Вот и поспорь тут с ними. Рут Харрисон иначе как "убитая" не называют. Я вначале удивлялся: откуда такая уверенность? Ведь, если судить по уликам, которые у нас имеются, налицо явное самоубийство. А они знай гнут свое: убитая, убитая. Что прикажете делать? Тоже начал вслед за ними говорить о ней как о жертве преступления. Какая уж тут объективность, когда от тебя постоянно требуют только одного: стоять на страже режима и защищать его от всякой критики. А я, между прочим, генеральный прокурор, мое дело — стоять на страже закона. Режим — если он, конечно, хочет продержаться подольше — должен думать о том, чтобы выглядеть мало-мальски пристойно. И закон, к вашему сведению, играет в этом не последнюю роль, да, да! А у нас? Такие дела именем закона творятся, что уму непостижимо. Я не политик, мне отец, еще когда я в школу ходил, наказывал держаться от политики подальше и уж тем более не связываться с "левыми". Так что себя я по убеждениям отношу к "правым" — разумеется, к их умеренному солидному крылу. А его отличает в первую очередь что? Приверженность к закону, неукоснительному соблюдению конституции и стремление гарантировать гражданам свободу мнений — в допустимых, разумеется, пределах. Говорят-то об этом нынче и пишут много, а вот на деле... Одна фикция, глядеть противно. Неужели он всерьез полагает, будто в двадцатом веке закон способен помешать созданию политических партий или заткнуть людям глотки во имя "чистоты общественной морали"? Или думает, что допустимо, скажем, чтобы страной единолично правил один человек — ну пусть не один, а с кучкой своих сторонников? Да, в такое время, как наше, лучше уж торговать на улице вареной фасолью, чем стоять на страже закона.
Но я, кажется, отвлекся. О чем бишь я думал? Ах да, о допросе Джафара. Когда он неслышной кошачьей походкой вошел в мой кабинет, первое, что я подумал: этот способен на многое. Про таких говорят: убьет да еще речь на панихиде скажет. Неподвижное, будто высеченное из черного камня, лицо и холодные, настороженные глаза хищника. Напрасно искать в них хоть какие-то признаки человеческих эмоций. Ни смеяться, ни плакать, ни сострадать они не способны. На вопросы отвечает спокойно, не торопясь, основательно обдумывая каждое слово. Так и видишь перед собой зверя, осторожно подкрадывающегося к своей жертве. Неглуп, изрядно наблюдателен. И хитер, ни на один вопрос не отвечает прямо, а старается исподволь подвести тебя к нужному выводу. И вот так, незаметно, шаг за шагом, упорно продвигается к своей цели — убедить тебя, что Халиль Мансур убийца. Нет, оружия в руках Мансура он не видел, но зато видел, как тот входил в спальню. А когда раздался звук выстрела — до того, как Мансур вошел туда, или после? Глядит мне в глаза: "После того". — "Но на пистолете ведь не обнаружено отпечатков его пальцев!" Едва заметная снисходительная усмешка: "Ну кто же в наше время оставляет отпечатки пальцев! — И через паузу: — Не хочу, конечно, возводить на него напраслину. Ведь, если докажут, что он убийца, его, по-моему, ждет виселица, не так ли? Но он же мог все-таки там, в спальне, воспользоваться пистолетом госпожи Рут?" И, заронив во мне сомнения, продолжает: "Знали бы вы, каким замечательным она была человеком! Такая добрая, отзывчивая, ничего для других не жалела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42