Не отдам!.. Какая есть особенность в нем, если это ее амулет? Пусть-ка скажет. Ну-ка, Серкебай, гы будь свидетелем!
— Вот, на каждой стороне амулета — видите? — по два беркута...
— И я бы то же могла сказать, глядя на вещь, которая лежит у меня на ладони. Другие приметы были?
— Были, если не потерялись.
— Ничто не пропадет, если действительно было. Ну-ка, покажи!
Бурмакан, распалившись, перешла на «ты».
— Вот, посмотрите... Вокруг беркутов — маленькие точечки, а?
— Это и есть твоя примета? Что же особенного в том, что имеются точечки?
— Дело не в них. Скажите — открывается ли амулет? — Аруке продолжала говорить вежливо.
— Если открыть, откроется, а не открыть, не откроется. Для чего спрашиваешь об этом?
— Откроется, если открыть? Попробуйте откройте. Вот, пожалуйста...
— Зачем? Зачем я буду открывать? Что за нужда? Понадобится — и открою, а сейчас нет нужды... Дайте его сюда.
Бурмакан почувствовала, что говорит слишком резко, перешла на «вы».
— Если амулет не открывали, в нем должны сохраниться слова, посвященные мне. Никто, кроме меня и Токтора, сделавшего амулет, не может его открывать, если только не разобьет. Эта вещь — память, оставшаяся мне от Токтора, заменившего мне отца. Он погиб, защищая свободу народа. Тогда разгорелось восстание шестнадцатого года... Суть не в том, что амулет сделан из чистого серебра, главное — он посвящен мне. Если бы у меня оказалась вещь, посвященная вам, и вы, подобно мне, признали ее, неужели б я стала оспаривать? Скорее, побоялась бы носить чужую вещь, не только что спорить... Вот смотрите... От него ведь есть ключик, а?
— Есть, да не дам! Не сможете открыть...
— Раз вы так говорите, значит, точно не ваш амулет. Ключик не у вас. Ключ в нем самом. Вот смотрите...
Аруке надавила на одну из точечек-украшений, послышался тихий звон, и амулет, как раковина, раскрылся. Все застыли в удивлении. Внутри амулета оказалась сложенная записка. Бумага успела пожелтеть.
Аруке достала записку, расправила на столе. Все увидели затейливые арабские письмена. Аруке прочитала вслух:
— «Я — Токтор, видевший ад. Я посвятил свою жизнь народу. У меня один только родич — народ, один только друг — народ, одна только сила — народ. Я видел киргизскую девушку Аруке — она отгорела пламенем. Вместе со мной, взяв в руки оружие, выступила против врага. Это одна из первых киргизских девушек, поднявшаяся на борьбу за свободу народа. Будущее принадлежит Аруке и таким, как она. Если мне суждено умереть — знамя борьбы сохранит Аруке. Завтрашний день — за нею. Токтор». Да, это он перед смертью написал, тогда и подарил на память эту вещицу... — тихо сказала Аруке.
Все в комнате некоторое время молчали.
— Токтор был настоящим человеком. Узнаю его речь. Да, так он и говорил, — голос Серкебая нарушил тишину.
Бурмакан покосилась недовольно:
— Кто еще — настоящий? Чьи еще слова задержались в твоих ушах?
Серкебай, всю свою жизнь не повышавший голоса, разговаривая с Бурмакан, проявил сдержанность и на этот раз. Нахмурился, но не подал вида, что задет за живое. И хотя в душе у него кипело, он улыбнулся. Заговорил — в голосе его звучало достоинство:
— Настоящих людей много —- придираться тут не к чему. Аруке, извини. Не Бурмакан виновата, я сам... Я не должен был брать твой амулет, а раз уж сделал такое, не должен был никому отдавать. Хочу сказать правду. Я вовсе не собирался как-то использовать амулет — подобрал не думая. Ты тогда рожала прямо на горной тропе... Он выпал, я подобрал и спрятал. А потом не захотел отдать. Понял уже, что ты не останешься рядом со мной. Не буду скрывать — я любил. Я решил, если придется расстаться с тобой — ведь уже началось восстание, — решил хотя бы не разлучаться с твоим амулетом, сохранить на память... Конечно, ребячество... Потерять человека — и носить с собою вещицу... Недомыслие, а? Бурмакан, ты сердишься. Почему? Я не понимаю. Прошло пятьдесят лет... и уже никогда не вернутся. Вот эту байбиче угости, как следует угостить гостя, покажи свое гостеприимство. И верни ей амулет. Она ведь нашла записку — значит, действительно посвящен ей... Эй, Бурмакан! Ты ведь добрая... Лучше бы ты спросила, выслушала от нас самих, что мы пережили вместе. Где же она, щедрость киргизской женщины? Я разве мальчишка, чтобы ревновать меня?
Бурмакан строга:
— Серкебай, твое сегодняшнее пренебрежение пробрало меня до печенки. Я, старая, столько лет не поднимавшая глаз, никогда не оскорбившая тебя, — сегодня я хочу наконец сказать... Ты нарочно пригласил свою бывшую жену, при ней унижаешь меня, открыто берешь ее сторону. Я, оказывается, давно надоела тебе, не знаешь, как от меня избавиться? Даю тебе полную свободу, исчезну... Ты доволен, Серкеш? Что скажешь на это?
Что еще, кроме амулета, узнает твоя бывшая жена? Пусть уж выложит сразу. Давайте говорить открыто. Не успела войти и уже, завидя единственную в доме сверкающую вещь, говорит, что принадлежит ей. Быть может, найдется еще что-нибудь подобное, а? Спроси, Серкебай! Быть может, приехала делить имущество? Пусть скажет открыто. Чем уж тащить по зернышку, пусть забирает скопом. Выходила во двор — видать, присмотрела, прикинула цену... Говори же, Аруке! Что еще ты узнала из своего? Отдадим. Нельзя ведь не отдать чужое... Посмотри-ка — это тоже старинная серебряная монета. Быть может, признаешь, откроешь, может, и в ней есть записка... Посмотри-ка — это учтук1, он тоже старинный. Подарил Серкебай, бывший твой муж. Может быть, тоже взял у тебя, откуда же ему еще взять? Серкебай и Аруке молчали подавленно. Рабия не могла сдержаться:
— Апа, перестань! Не говори таких слов перед гостьей!
— Станете сердиться или нет — все равно я заберу свой амулет. В нем завещание Токтора. Отдам амулет в музей. Извините, Бурмакан-байбиче, вы не достойны называть себя жительницей гор. Я не слыхала, чтобы обычаи горных киргизов позволяли унижать гостя. Спасибо вам за ваше «уважение» — мне пора домой. Не обижаюсь на вас, всякое случается в жизни.
Аруке поднялась с места, Бурмакан демонстративно отвернулась. Рабия подбежала к учительнице, взяла ее за руку, Серкебай растерялся, не зная, что делать. В это время соседский парень сунул голову в дверь:
— Куда вылить содержимое желудка ягненка? Хуже всех чувствовала себя Рабия:
— Отец, что же будет? Апа, не уезжайте!
— Отец состарился, дочка. Что еще могу я сказать?
— Отец не состарился! Отец — хороший, мама хорошая!
— И хорошее изнашивается, дочка! — В словах Серкебая печаль. — Наступает пора, когда и хорошее изнашивается. Все старится, и ум старится тоже, стачивается ум... Видно, так и случилось, дочка. Не обижайся на мать. Она—хороший человек. И она состарилась, и она обветшала. Мы всего лишь люди.
1 Учтук — металлические (серебряные) украшения, вплетаемые в косу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— Вот, на каждой стороне амулета — видите? — по два беркута...
— И я бы то же могла сказать, глядя на вещь, которая лежит у меня на ладони. Другие приметы были?
— Были, если не потерялись.
— Ничто не пропадет, если действительно было. Ну-ка, покажи!
Бурмакан, распалившись, перешла на «ты».
— Вот, посмотрите... Вокруг беркутов — маленькие точечки, а?
— Это и есть твоя примета? Что же особенного в том, что имеются точечки?
— Дело не в них. Скажите — открывается ли амулет? — Аруке продолжала говорить вежливо.
— Если открыть, откроется, а не открыть, не откроется. Для чего спрашиваешь об этом?
— Откроется, если открыть? Попробуйте откройте. Вот, пожалуйста...
— Зачем? Зачем я буду открывать? Что за нужда? Понадобится — и открою, а сейчас нет нужды... Дайте его сюда.
Бурмакан почувствовала, что говорит слишком резко, перешла на «вы».
— Если амулет не открывали, в нем должны сохраниться слова, посвященные мне. Никто, кроме меня и Токтора, сделавшего амулет, не может его открывать, если только не разобьет. Эта вещь — память, оставшаяся мне от Токтора, заменившего мне отца. Он погиб, защищая свободу народа. Тогда разгорелось восстание шестнадцатого года... Суть не в том, что амулет сделан из чистого серебра, главное — он посвящен мне. Если бы у меня оказалась вещь, посвященная вам, и вы, подобно мне, признали ее, неужели б я стала оспаривать? Скорее, побоялась бы носить чужую вещь, не только что спорить... Вот смотрите... От него ведь есть ключик, а?
— Есть, да не дам! Не сможете открыть...
— Раз вы так говорите, значит, точно не ваш амулет. Ключик не у вас. Ключ в нем самом. Вот смотрите...
Аруке надавила на одну из точечек-украшений, послышался тихий звон, и амулет, как раковина, раскрылся. Все застыли в удивлении. Внутри амулета оказалась сложенная записка. Бумага успела пожелтеть.
Аруке достала записку, расправила на столе. Все увидели затейливые арабские письмена. Аруке прочитала вслух:
— «Я — Токтор, видевший ад. Я посвятил свою жизнь народу. У меня один только родич — народ, один только друг — народ, одна только сила — народ. Я видел киргизскую девушку Аруке — она отгорела пламенем. Вместе со мной, взяв в руки оружие, выступила против врага. Это одна из первых киргизских девушек, поднявшаяся на борьбу за свободу народа. Будущее принадлежит Аруке и таким, как она. Если мне суждено умереть — знамя борьбы сохранит Аруке. Завтрашний день — за нею. Токтор». Да, это он перед смертью написал, тогда и подарил на память эту вещицу... — тихо сказала Аруке.
Все в комнате некоторое время молчали.
— Токтор был настоящим человеком. Узнаю его речь. Да, так он и говорил, — голос Серкебая нарушил тишину.
Бурмакан покосилась недовольно:
— Кто еще — настоящий? Чьи еще слова задержались в твоих ушах?
Серкебай, всю свою жизнь не повышавший голоса, разговаривая с Бурмакан, проявил сдержанность и на этот раз. Нахмурился, но не подал вида, что задет за живое. И хотя в душе у него кипело, он улыбнулся. Заговорил — в голосе его звучало достоинство:
— Настоящих людей много —- придираться тут не к чему. Аруке, извини. Не Бурмакан виновата, я сам... Я не должен был брать твой амулет, а раз уж сделал такое, не должен был никому отдавать. Хочу сказать правду. Я вовсе не собирался как-то использовать амулет — подобрал не думая. Ты тогда рожала прямо на горной тропе... Он выпал, я подобрал и спрятал. А потом не захотел отдать. Понял уже, что ты не останешься рядом со мной. Не буду скрывать — я любил. Я решил, если придется расстаться с тобой — ведь уже началось восстание, — решил хотя бы не разлучаться с твоим амулетом, сохранить на память... Конечно, ребячество... Потерять человека — и носить с собою вещицу... Недомыслие, а? Бурмакан, ты сердишься. Почему? Я не понимаю. Прошло пятьдесят лет... и уже никогда не вернутся. Вот эту байбиче угости, как следует угостить гостя, покажи свое гостеприимство. И верни ей амулет. Она ведь нашла записку — значит, действительно посвящен ей... Эй, Бурмакан! Ты ведь добрая... Лучше бы ты спросила, выслушала от нас самих, что мы пережили вместе. Где же она, щедрость киргизской женщины? Я разве мальчишка, чтобы ревновать меня?
Бурмакан строга:
— Серкебай, твое сегодняшнее пренебрежение пробрало меня до печенки. Я, старая, столько лет не поднимавшая глаз, никогда не оскорбившая тебя, — сегодня я хочу наконец сказать... Ты нарочно пригласил свою бывшую жену, при ней унижаешь меня, открыто берешь ее сторону. Я, оказывается, давно надоела тебе, не знаешь, как от меня избавиться? Даю тебе полную свободу, исчезну... Ты доволен, Серкеш? Что скажешь на это?
Что еще, кроме амулета, узнает твоя бывшая жена? Пусть уж выложит сразу. Давайте говорить открыто. Не успела войти и уже, завидя единственную в доме сверкающую вещь, говорит, что принадлежит ей. Быть может, найдется еще что-нибудь подобное, а? Спроси, Серкебай! Быть может, приехала делить имущество? Пусть скажет открыто. Чем уж тащить по зернышку, пусть забирает скопом. Выходила во двор — видать, присмотрела, прикинула цену... Говори же, Аруке! Что еще ты узнала из своего? Отдадим. Нельзя ведь не отдать чужое... Посмотри-ка — это тоже старинная серебряная монета. Быть может, признаешь, откроешь, может, и в ней есть записка... Посмотри-ка — это учтук1, он тоже старинный. Подарил Серкебай, бывший твой муж. Может быть, тоже взял у тебя, откуда же ему еще взять? Серкебай и Аруке молчали подавленно. Рабия не могла сдержаться:
— Апа, перестань! Не говори таких слов перед гостьей!
— Станете сердиться или нет — все равно я заберу свой амулет. В нем завещание Токтора. Отдам амулет в музей. Извините, Бурмакан-байбиче, вы не достойны называть себя жительницей гор. Я не слыхала, чтобы обычаи горных киргизов позволяли унижать гостя. Спасибо вам за ваше «уважение» — мне пора домой. Не обижаюсь на вас, всякое случается в жизни.
Аруке поднялась с места, Бурмакан демонстративно отвернулась. Рабия подбежала к учительнице, взяла ее за руку, Серкебай растерялся, не зная, что делать. В это время соседский парень сунул голову в дверь:
— Куда вылить содержимое желудка ягненка? Хуже всех чувствовала себя Рабия:
— Отец, что же будет? Апа, не уезжайте!
— Отец состарился, дочка. Что еще могу я сказать?
— Отец не состарился! Отец — хороший, мама хорошая!
— И хорошее изнашивается, дочка! — В словах Серкебая печаль. — Наступает пора, когда и хорошее изнашивается. Все старится, и ум старится тоже, стачивается ум... Видно, так и случилось, дочка. Не обижайся на мать. Она—хороший человек. И она состарилась, и она обветшала. Мы всего лишь люди.
1 Учтук — металлические (серебряные) украшения, вплетаемые в косу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96