Ничего особенного не видно, ничего такого, что бы заинтересовало... Заметно, однако, что в комнате собраны вещи, сделанные руками Серкебая. Внимание Аруке привлекло пальто, висевшее на вбитом в стену длинном гвозде. Точнее, не само пальто, а вещица, приколотая в виде брошки на груди. Аруке даже вздрогнула, заметив вещицу, старательно начала вглядываться; мол, на самом деле такое чудо или только кажется ей? Не поленилась встать, подошла поближе, поправив очки, собралась рассмотреть получше, но тут в соседней комнате послышался голос Бурмакан, и Аруке сдержалась, отступила, села на место. И все-таки не могла отвести глаз... Предметом ее внимания был старинный серебряный треугольный амулет, — беременные женщины издавна пользовались такими, желая уберечь плод от злых духов... Когда Аруке рассматривала амулет со своего места, ей казалось — она узнает его... Однако ослабевшие глаза ее не могли хорошенько разглядеть его середину, а весь секрет заключался именно там...
Аруке не решалась даже поверить, что это тот самый...
Вернулась Бурмакан. Аруке хотела было спросить
об амулете, но не решилась. Заговорила в растерянности совсем не о том, о чем собиралась.
— Напрасно вы все это затеваете... Зарежете овцу, а съем-то я всего с одного ребрышка — стоит ли беспокоиться...
— Зачем же вы так? Если уж Серкебай пригласил, неужто пожалеет заколоть одного ягненка... Я понимаю — конечно, соскучились друг без друга... Заночуете у нас... Сможете поговорить о былом, вспомнить прошедшее...
Бурмакан и не хотела бы обижать гостью, однако не могла совладать с собой. О чем бы ни начинала — любую речь заканчивала укоризной. Сколько ни старалась скрыть свои чувства — сдержать себя ей не удавалось. Аруке понимала ее состояние — и терпела, не хотела раздувать ссору. Если поднимешь скандал в чужом доме, то, как говорится, конь и собака стану! поддерживать хозяина. Да, скорей бы вернулся Серкебай... А пока она решила разрядить обстановку, выйти во двор:
— Рабия, дочка, ваша собака не кусается? Проводи меня во двор, боюсь собаки, да и скользко по дождю...
Земля размокла от долгого дождя, ступишь — нога уходит будто в трясину. Льет, похоже, сильнее прежнего. Небо хмурое, в низких рваных тучах, — кажется, никогда уже не заиграет луч солнца. Когда случается такой дождь, киргизы говорят, что у неба прохудилась крыша.
Яблони, еще безлистые, стоят в саду, — будто олени подняли ветвистые рога. Облепиха вокруг огорода почернела под дождем, поникла. Равномерный шорох дождя — и вдруг над самой крышей дома родился ужасный грохот, а потом... потом словно низверглась гора, треснуло, раскололось, рухнуло на землю небо... Прогремев однажды, гром унялся, замолчал, однако чувствовалось, что снова сгущается, собирает силы, и, когда ударило еще раз — засверкало, прогремело, прокатилось по всей Чуйской долине. Земля, вода, поля, холмы, склоны гор — все онемело, все было оглушено. Опять блеснула молния. Не выдержав, испуганно залаяли собаки. Куда упала молния? Что случилось? Кто знает...
Рабия вышла под дождь — не испугалась. Холодные струйки стекали по ее темным волосам, омывали лицо, устремлялись к шее. Мелкие капли, поблескивая, задерживались на лбу, на щеках — похоже было на слезы. Тонкое бледное лицо Рабий, ее большие черные глаза, трепетные ноздри, маленькие яркие губы, густые темные брови — все красиво в ней, все интересно. Волосы разделены надвое пробором, гладко зачесаны и заплетены в косы. Когда идет по саду вдоль ряда яблонь, — украшает собою деревья, кажется ожившей яблонькой. Если бы поэт увидал ее в эту минуту!
Вижу — она рождена рассветом,
Поднявшимся над горами.
Вижу — она рождена дождем,
Очистившим мир
А может быть, эта девушка рождена родником,
Пробившимся сквозь скалы
Может быть, это ширококрылая птица,
Взлетающая высоко, как мысль человека...
Может быть, это неизъяснимая словом
Прелестная тайна...
Может быть, это песня, что никогда не остынет,
Она притягивает к себе счастье...
Аруке, любуясь Рабией, думала о Бурмакан: «Бедная, она ведь когда-то была вот такой же красивой, может быть, еще лучше... Девушка сейчас чиста, как лебедь, поднявшийся с воды, но ведь и она когда-нибудь постареет... Потускнеет и этот жемчуг, поблекнет и этот свет... Согнется и эта спина... В жизни ведь как: в молодости высокая, стройная, а постареешь — и согнешься. И человек, и зверь, и горы, и сама земля — все сгибается, уменьшается, все стареет. И у земли были детство и юность. Постепенно приняла этот образ, накопила морщины ущелий...»
Они уже прошли было сад до конца. Тут Аруке подняла голову, увидела, удивленно спросила:
— У вас, оказывается, есть верблюжонок, а, Рабия?
— Нет. Это камень...
— Камень? Не может быть!
— Да. Его и зовут Тайлакташ — каменный верблюжонок.
— И правда... Подойдем-ка поближе... Разве возможно, чтобы камень был так похож на верблюжонка! Смотри-ка — настоящий опустившийся на колени беленький верблюжонок, совсем как живой! А под ним — кусок черного камня!..
— Удивительнее всего его глаза! И знаете — особенно вот в такие дождливые дни. Посмотрите...
— О люди, сколько же тайн у природы! И правда, будто живой верблюжонок! Я никогда не видела такого белого камня.
— Посмотрите на его глаза. Подойдите поближе... Аруке подошла. Из широко раскрытых глаз Тайлакташа текли слезы! Это уже само по себе какое-то чудо! Дождевые капли, падавшие на голову верблюжонка, превращались в слезы!
— О, создатель! Уж не живой ли ваш верблюжонок!
— Оказывается, Аруке-апа, поэты прежде слагали песни о Тайлак-таше.
Расскажи людям, что есть камень Тайлак-таш.
Расскажи, что тут живые струятся слезы.
Пусть придут сюда печальные девушки,
Пусть вернутся на родину, оставив здесь свои слезы.
— Откуда же этот камень, что это за камень? Что говорят о нем старики, слышала ли ты?
— Конечно, люди ведь знают все. С Тайлак-ташем связана древняя легенда.
— Расскажи. Интересная?
— ...Было это давным-давно, тогда здесь еще не поселились люди — лишь раскачивался под ветром камыш, бродили кабаны, с утра до вечера звенели ненасытные комары... Земля эта местами была твердой, сухой, а местами — черная трясина... Была перемешана с горем и плачем... Давала мало, забирала много, у нее было мало песен и много ссор, много плача. И был хан Аюбаш, владевший всей этой округой... Из камышей брал на прицел проходящих мимо людей, расправлялся с ними в тех же камышах... Кого убивал днем, а кого ночью... И был у него черный тулпар, крылатый конь; время от времени хан рыскал по дороге, приводя в волнение безмятежный народ, поселившийся в той стороне, гоняя его точно перекати-поле. Вооружив сорок джигитов, пускался Аюбаш в набег. Узнававшие о его приближении прощались со своей жизнью, а кто мог убежать, прятались далеко в пещеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Аруке не решалась даже поверить, что это тот самый...
Вернулась Бурмакан. Аруке хотела было спросить
об амулете, но не решилась. Заговорила в растерянности совсем не о том, о чем собиралась.
— Напрасно вы все это затеваете... Зарежете овцу, а съем-то я всего с одного ребрышка — стоит ли беспокоиться...
— Зачем же вы так? Если уж Серкебай пригласил, неужто пожалеет заколоть одного ягненка... Я понимаю — конечно, соскучились друг без друга... Заночуете у нас... Сможете поговорить о былом, вспомнить прошедшее...
Бурмакан и не хотела бы обижать гостью, однако не могла совладать с собой. О чем бы ни начинала — любую речь заканчивала укоризной. Сколько ни старалась скрыть свои чувства — сдержать себя ей не удавалось. Аруке понимала ее состояние — и терпела, не хотела раздувать ссору. Если поднимешь скандал в чужом доме, то, как говорится, конь и собака стану! поддерживать хозяина. Да, скорей бы вернулся Серкебай... А пока она решила разрядить обстановку, выйти во двор:
— Рабия, дочка, ваша собака не кусается? Проводи меня во двор, боюсь собаки, да и скользко по дождю...
Земля размокла от долгого дождя, ступишь — нога уходит будто в трясину. Льет, похоже, сильнее прежнего. Небо хмурое, в низких рваных тучах, — кажется, никогда уже не заиграет луч солнца. Когда случается такой дождь, киргизы говорят, что у неба прохудилась крыша.
Яблони, еще безлистые, стоят в саду, — будто олени подняли ветвистые рога. Облепиха вокруг огорода почернела под дождем, поникла. Равномерный шорох дождя — и вдруг над самой крышей дома родился ужасный грохот, а потом... потом словно низверглась гора, треснуло, раскололось, рухнуло на землю небо... Прогремев однажды, гром унялся, замолчал, однако чувствовалось, что снова сгущается, собирает силы, и, когда ударило еще раз — засверкало, прогремело, прокатилось по всей Чуйской долине. Земля, вода, поля, холмы, склоны гор — все онемело, все было оглушено. Опять блеснула молния. Не выдержав, испуганно залаяли собаки. Куда упала молния? Что случилось? Кто знает...
Рабия вышла под дождь — не испугалась. Холодные струйки стекали по ее темным волосам, омывали лицо, устремлялись к шее. Мелкие капли, поблескивая, задерживались на лбу, на щеках — похоже было на слезы. Тонкое бледное лицо Рабий, ее большие черные глаза, трепетные ноздри, маленькие яркие губы, густые темные брови — все красиво в ней, все интересно. Волосы разделены надвое пробором, гладко зачесаны и заплетены в косы. Когда идет по саду вдоль ряда яблонь, — украшает собою деревья, кажется ожившей яблонькой. Если бы поэт увидал ее в эту минуту!
Вижу — она рождена рассветом,
Поднявшимся над горами.
Вижу — она рождена дождем,
Очистившим мир
А может быть, эта девушка рождена родником,
Пробившимся сквозь скалы
Может быть, это ширококрылая птица,
Взлетающая высоко, как мысль человека...
Может быть, это неизъяснимая словом
Прелестная тайна...
Может быть, это песня, что никогда не остынет,
Она притягивает к себе счастье...
Аруке, любуясь Рабией, думала о Бурмакан: «Бедная, она ведь когда-то была вот такой же красивой, может быть, еще лучше... Девушка сейчас чиста, как лебедь, поднявшийся с воды, но ведь и она когда-нибудь постареет... Потускнеет и этот жемчуг, поблекнет и этот свет... Согнется и эта спина... В жизни ведь как: в молодости высокая, стройная, а постареешь — и согнешься. И человек, и зверь, и горы, и сама земля — все сгибается, уменьшается, все стареет. И у земли были детство и юность. Постепенно приняла этот образ, накопила морщины ущелий...»
Они уже прошли было сад до конца. Тут Аруке подняла голову, увидела, удивленно спросила:
— У вас, оказывается, есть верблюжонок, а, Рабия?
— Нет. Это камень...
— Камень? Не может быть!
— Да. Его и зовут Тайлакташ — каменный верблюжонок.
— И правда... Подойдем-ка поближе... Разве возможно, чтобы камень был так похож на верблюжонка! Смотри-ка — настоящий опустившийся на колени беленький верблюжонок, совсем как живой! А под ним — кусок черного камня!..
— Удивительнее всего его глаза! И знаете — особенно вот в такие дождливые дни. Посмотрите...
— О люди, сколько же тайн у природы! И правда, будто живой верблюжонок! Я никогда не видела такого белого камня.
— Посмотрите на его глаза. Подойдите поближе... Аруке подошла. Из широко раскрытых глаз Тайлакташа текли слезы! Это уже само по себе какое-то чудо! Дождевые капли, падавшие на голову верблюжонка, превращались в слезы!
— О, создатель! Уж не живой ли ваш верблюжонок!
— Оказывается, Аруке-апа, поэты прежде слагали песни о Тайлак-таше.
Расскажи людям, что есть камень Тайлак-таш.
Расскажи, что тут живые струятся слезы.
Пусть придут сюда печальные девушки,
Пусть вернутся на родину, оставив здесь свои слезы.
— Откуда же этот камень, что это за камень? Что говорят о нем старики, слышала ли ты?
— Конечно, люди ведь знают все. С Тайлак-ташем связана древняя легенда.
— Расскажи. Интересная?
— ...Было это давным-давно, тогда здесь еще не поселились люди — лишь раскачивался под ветром камыш, бродили кабаны, с утра до вечера звенели ненасытные комары... Земля эта местами была твердой, сухой, а местами — черная трясина... Была перемешана с горем и плачем... Давала мало, забирала много, у нее было мало песен и много ссор, много плача. И был хан Аюбаш, владевший всей этой округой... Из камышей брал на прицел проходящих мимо людей, расправлялся с ними в тех же камышах... Кого убивал днем, а кого ночью... И был у него черный тулпар, крылатый конь; время от времени хан рыскал по дороге, приводя в волнение безмятежный народ, поселившийся в той стороне, гоняя его точно перекати-поле. Вооружив сорок джигитов, пускался Аюбаш в набег. Узнававшие о его приближении прощались со своей жизнью, а кто мог убежать, прятались далеко в пещеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96