Поэтому сейчас вот гак лежишь и гниешь. Мало тебе? Умрешь, и умрет твой род — у других же останется продолжение, крупицы их жизни. Ты уходишь из этого мира, не став отцом. Большего возмездия не бывает. Это и есть проклятие природы. Что могу сделать, если это проклятие природы? Пусть природа поглотит меня, насытится мной. Я не боюсь смерти. Каждый человек имеет право умереть один раз. Чего же мне бояться? Умирали люди сильнее меня, уходили более уважаемые... Где остался Сарман-богатырь, от пота которого таял лед? Где остались другие? Правильно, нужно умереть.
Ох, если б мне на глаза попалось хоть что-нибудь съедобное! Пусть хоть какая диковинка, готов проглотить что угодно — изголодался вконец... Сколько дней уже держу пост, весь иссох, кожа сморщилась... Где моя надежда, желание, будущее, о котором я мечтал, где безмятежная жизнь? Вот, оказывается, почему мы говорим «жизнь течет»!.. Если я не достигну, достигнет другой, если я умру, народится другой. Ах! Какое счастье — думать. Правда, ведь думать — это тоже борьба. Вообще я счастливый... Мыслью мгновенно могу очутиться в далеких краях, многого могу достичь... И это дано человеку жизнью, это — жизнь. Подожди-ка, дай я подумаю перед смертью побольше, окажу сопротивление, поживу еще, испытав единственное оставшееся доступным человеческое наслаждение. Это — мое, это наследство, назначенное мне судьбой. Другой человек не может думать точно то же, что я, не может мыслью бороться со смертью, как я. Я думаю, я борюсь по-своему, по-серкебаевски. Это борьба Серкебая... Вон показалась звездочка. Почему лишь одна? Это, наверное, я — небесное отражение... Одна, а? И я тоже — один. Дрожит звездочка, подмаргивает мне, дает знак. Глядит с надеждой, глядит с тоской. Может, и она, подобно мне, родом из других краев, разлучена с милыми сердцу местами, несчастная. Может, и она, подобно мне, доживает последнее, — я-то хоть сам добрался до кустарника, а ее принес кто-то и швырнул в небо, одинокую...»
Серкебаи очнулся. Видно, на какое-то время потерял сознание и упал... Поднялся — и даже почувствовал некоторый прилив сил против прежнего, будто отдохнул, пока лежал без сознания. Или наоборот — мысль придавала ему силы? Ведь в мыслях — надежда, в надежде — будущее.
Налетел, задул ветер, легкий горный ветер. Беззаботный, чистый, только что рожденный горой, ледником и ручьем. Серкебаи улегся, подставил свою грудь ветру, вобрал его в себя, слился с ним, почувствовал себя его близнецом. Теперь так получается: Серкебаи умирает, а ветер остается. Скольких еще Серкебаев овеет он, освежит, чью унесет усталость? Ветер не умирает, ветер не болеет. А что, если заболеет ветер? Тогда плохо. Развеет болезнь по всему свету. Пусть ветер не болеет...
Кто это плачет? Подожди-ка, плачет кто-то или послышалось Серкебаю? Он открыл глаза. Лежит в кустарнике. Шумит, гудит, грохочет вода, квакают лягушки, и что-то живое кричит. Что это пролетело, хлопая крыльями? Опустилось рядом, задев крылом Серкебая, тут же взлетело снова... Может быть, существо, которое вынимает души? Оно крылатое, что ли, это существо? А-а, ну конечно, у него ведь должны быть крылья. А иначе не успевало бы забирать души тысяч умирающих по всей земле...
Опять он провалился во тьму...
Приоткрыл один глаз — был день, приоткрыл другой — ночь. Голова у Серкебая шла кругом, потерял представление о реальности. Сколько дней, сколько ночей лежал здесь — не знал. Чувствовал: будто пьяный, не может поднять голову, а поднимет — сильно кружится голова... Лежал в ущелье на берегу ручья, на зеленом дерне, подобном потнику. Это его одежда, его постель, воздух, пища, дом, могила — все...
Серкебаи собрался с силами, открыл глаза. «Ах, как много звезд! Чистые, сверкающие, беззаботные — совсем ни о чем не думающие. Звезд много — я один. Где же та несчастная, одинокая звездочка? Вернулась, присоединилась к другим или добрые руки вернули ее, отнесли, вылечили от болезни? Почему не сделают так и со мной?
Куда подевались люди? Почему не заберут, не унесут меня отсюда? Люди... Пришла бы моя Бурмакан...
Кто другой пожалеет меня? Пожалеет обо мне... Кто станет жалеть о бродяге, притащившемся неизвестно откуда? Плохо — у меня нет ребенка, нет сына, сейчас стоял бы рядом, заботился обо мне. О мой милый ветер, ты единственный приблизился ко мне, овеваешь, касаешься меня, не брезгуешь больным телом... Это и есть, видно, мой сын — этот ветер. Да, ветер — он близок человеку, делится с ним сокровенным, ходит с ним в обнимку, греется у него за пазухой. Он советуется со мной, шепчется, рассказывает. Поэтому я счастливый. Я не умру, я не один, пусть все ушли — ветер остался со мной. Он — мое продолжение, он и моя пища. Ветер приносит счастье... Это само счастье, когда ветер насквозь продувает тебя... Иначе ведь во мгновение обращусь в прах... Ветер хорош, ветер близок, ветер сам приходит к человеку, приходит, не заставляя себя искать, не ожидая зова. Наоборот, сам найдет тебя... Значит, я нужен воздуху этих гор. Если не станет человека — кому они будут давать жизнь? Ветер желает мне жизни... Ветер — мое богатство, жизнь, сила, народ, земля, пшеница, можжевельник, береза, ива... Если бы я спустился еще глубже в ущелье, и туда прилетел бы он следом за мной. Подожди-ка, чей это голос? Ветер принес мне мелодию — ну да, это ведь «Кокей кести»! Кто же наигрывает ее? Может, Муратаалы? Похожее исполнение я слышал когда-то на Сон-Куле. Нет ничего задушевнее народной мелодии... Кто посылает ее? Муратаалы или жизнь? Мне безразлично, кто из них, сейчас — это мое богатство. О незабвенная мелодия, о берег Сон-Куля, о несбывшиеся мечты! Нет жизни без мечты. В мечте — ценность жизни...»
Теперь Серкебай отчетливо услышал мелодию комуза. Где она рождена, откуда доносится? С неба или со скалы? От камня, из воды, из ивы или из колючки? Уж не рыба ли наигрывает ее под водой или водоросли, плавающие в ручье? А может, мелодию наигрывает тополь, шелестя листьями под ветром? А может, это женщина, девочка, мальчик наигрывают, выплакивая свою печаль?
Может, это плачет козленок, У которого волк задрал мать? Может быть, это родник, В глазу которого застрял камень? Может, это плачет вдова, Разлученная со своим мужем?
Может, это играет нищий монах, Отрекшийся от всего в жизни? Может, это дикая лошадь, Что оберегает себя от охотника? Может быть, это плачет парень. Согнувшийся, получив пулю от врага?
И правда, кто знает, как, каким образом донеслась, почему звучала эта народная мелодия для Серкебая, звучала на грани забытья и сознания, жизни и смерти...
Мелодия плакала, мелодия стонала, она раздирала душу. Может, вправду была выжата из камня, вытянута из воды, пробила сердце, сожгла надежды, воспламенила и погасила желания... То совсем обессилев, то встрепенувшись, будто под солнцем, внимала песне душа Серкебая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Ох, если б мне на глаза попалось хоть что-нибудь съедобное! Пусть хоть какая диковинка, готов проглотить что угодно — изголодался вконец... Сколько дней уже держу пост, весь иссох, кожа сморщилась... Где моя надежда, желание, будущее, о котором я мечтал, где безмятежная жизнь? Вот, оказывается, почему мы говорим «жизнь течет»!.. Если я не достигну, достигнет другой, если я умру, народится другой. Ах! Какое счастье — думать. Правда, ведь думать — это тоже борьба. Вообще я счастливый... Мыслью мгновенно могу очутиться в далеких краях, многого могу достичь... И это дано человеку жизнью, это — жизнь. Подожди-ка, дай я подумаю перед смертью побольше, окажу сопротивление, поживу еще, испытав единственное оставшееся доступным человеческое наслаждение. Это — мое, это наследство, назначенное мне судьбой. Другой человек не может думать точно то же, что я, не может мыслью бороться со смертью, как я. Я думаю, я борюсь по-своему, по-серкебаевски. Это борьба Серкебая... Вон показалась звездочка. Почему лишь одна? Это, наверное, я — небесное отражение... Одна, а? И я тоже — один. Дрожит звездочка, подмаргивает мне, дает знак. Глядит с надеждой, глядит с тоской. Может, и она, подобно мне, родом из других краев, разлучена с милыми сердцу местами, несчастная. Может, и она, подобно мне, доживает последнее, — я-то хоть сам добрался до кустарника, а ее принес кто-то и швырнул в небо, одинокую...»
Серкебаи очнулся. Видно, на какое-то время потерял сознание и упал... Поднялся — и даже почувствовал некоторый прилив сил против прежнего, будто отдохнул, пока лежал без сознания. Или наоборот — мысль придавала ему силы? Ведь в мыслях — надежда, в надежде — будущее.
Налетел, задул ветер, легкий горный ветер. Беззаботный, чистый, только что рожденный горой, ледником и ручьем. Серкебаи улегся, подставил свою грудь ветру, вобрал его в себя, слился с ним, почувствовал себя его близнецом. Теперь так получается: Серкебаи умирает, а ветер остается. Скольких еще Серкебаев овеет он, освежит, чью унесет усталость? Ветер не умирает, ветер не болеет. А что, если заболеет ветер? Тогда плохо. Развеет болезнь по всему свету. Пусть ветер не болеет...
Кто это плачет? Подожди-ка, плачет кто-то или послышалось Серкебаю? Он открыл глаза. Лежит в кустарнике. Шумит, гудит, грохочет вода, квакают лягушки, и что-то живое кричит. Что это пролетело, хлопая крыльями? Опустилось рядом, задев крылом Серкебая, тут же взлетело снова... Может быть, существо, которое вынимает души? Оно крылатое, что ли, это существо? А-а, ну конечно, у него ведь должны быть крылья. А иначе не успевало бы забирать души тысяч умирающих по всей земле...
Опять он провалился во тьму...
Приоткрыл один глаз — был день, приоткрыл другой — ночь. Голова у Серкебая шла кругом, потерял представление о реальности. Сколько дней, сколько ночей лежал здесь — не знал. Чувствовал: будто пьяный, не может поднять голову, а поднимет — сильно кружится голова... Лежал в ущелье на берегу ручья, на зеленом дерне, подобном потнику. Это его одежда, его постель, воздух, пища, дом, могила — все...
Серкебаи собрался с силами, открыл глаза. «Ах, как много звезд! Чистые, сверкающие, беззаботные — совсем ни о чем не думающие. Звезд много — я один. Где же та несчастная, одинокая звездочка? Вернулась, присоединилась к другим или добрые руки вернули ее, отнесли, вылечили от болезни? Почему не сделают так и со мной?
Куда подевались люди? Почему не заберут, не унесут меня отсюда? Люди... Пришла бы моя Бурмакан...
Кто другой пожалеет меня? Пожалеет обо мне... Кто станет жалеть о бродяге, притащившемся неизвестно откуда? Плохо — у меня нет ребенка, нет сына, сейчас стоял бы рядом, заботился обо мне. О мой милый ветер, ты единственный приблизился ко мне, овеваешь, касаешься меня, не брезгуешь больным телом... Это и есть, видно, мой сын — этот ветер. Да, ветер — он близок человеку, делится с ним сокровенным, ходит с ним в обнимку, греется у него за пазухой. Он советуется со мной, шепчется, рассказывает. Поэтому я счастливый. Я не умру, я не один, пусть все ушли — ветер остался со мной. Он — мое продолжение, он и моя пища. Ветер приносит счастье... Это само счастье, когда ветер насквозь продувает тебя... Иначе ведь во мгновение обращусь в прах... Ветер хорош, ветер близок, ветер сам приходит к человеку, приходит, не заставляя себя искать, не ожидая зова. Наоборот, сам найдет тебя... Значит, я нужен воздуху этих гор. Если не станет человека — кому они будут давать жизнь? Ветер желает мне жизни... Ветер — мое богатство, жизнь, сила, народ, земля, пшеница, можжевельник, береза, ива... Если бы я спустился еще глубже в ущелье, и туда прилетел бы он следом за мной. Подожди-ка, чей это голос? Ветер принес мне мелодию — ну да, это ведь «Кокей кести»! Кто же наигрывает ее? Может, Муратаалы? Похожее исполнение я слышал когда-то на Сон-Куле. Нет ничего задушевнее народной мелодии... Кто посылает ее? Муратаалы или жизнь? Мне безразлично, кто из них, сейчас — это мое богатство. О незабвенная мелодия, о берег Сон-Куля, о несбывшиеся мечты! Нет жизни без мечты. В мечте — ценность жизни...»
Теперь Серкебай отчетливо услышал мелодию комуза. Где она рождена, откуда доносится? С неба или со скалы? От камня, из воды, из ивы или из колючки? Уж не рыба ли наигрывает ее под водой или водоросли, плавающие в ручье? А может, мелодию наигрывает тополь, шелестя листьями под ветром? А может, это женщина, девочка, мальчик наигрывают, выплакивая свою печаль?
Может, это плачет козленок, У которого волк задрал мать? Может быть, это родник, В глазу которого застрял камень? Может, это плачет вдова, Разлученная со своим мужем?
Может, это играет нищий монах, Отрекшийся от всего в жизни? Может, это дикая лошадь, Что оберегает себя от охотника? Может быть, это плачет парень. Согнувшийся, получив пулю от врага?
И правда, кто знает, как, каким образом донеслась, почему звучала эта народная мелодия для Серкебая, звучала на грани забытья и сознания, жизни и смерти...
Мелодия плакала, мелодия стонала, она раздирала душу. Может, вправду была выжата из камня, вытянута из воды, пробила сердце, сожгла надежды, воспламенила и погасила желания... То совсем обессилев, то встрепенувшись, будто под солнцем, внимала песне душа Серкебая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96