Быть может, когда-нибудь мы станем даже строить наши фабрики на лоне природы — среди лесов, у рек, у торфяных болот. Будет введен обязательный рабочий день продолжительностью часа в два-три, а то и меньше; остальная часть суток будет использована для нашего всестороннего умственного развития, — во всяком случае не только с целью «убить время», играя в карты или читая глупые романы. Жить, уткнувшись в книжку, невозможно; слишком усердное чтение приносит не меньше вреда, чем пренебрежение к книгам, — оно приучает к безалаберности. Хорошо поэтому разводить кур, голубей и кроликов, требующих наших забот; хорошо, что фруктовые деревья вянут, их листва никнет, словно они просят, чтобы их полили, пересадили; хорошо, что овощи в огороде жаждут влаги. Когда вода попадает на них, они сразу выпрямляются, вновь наполняются соками, становятся зеленее и струят волны пряного запаха, словно поют благодарственную песнь. Везде нас ждут новые переживания — новые и в то же время простые, будничные, естественные. Нужно, чтобы нас повсюду окружали тайны природы, чтобы они владели нашими буднями и все время вызывали у нас восхищение. Жить по-настоящему — это значит познавать жизнь!
Я сам, насколько это от меня зависело, — даже став писателем, — жил так, как живут и крестьяне и рабочие, проводил время среди природы и старался воспитывать себя не при помощи книг, а работая дома и в саду: строил, красил, клеил, копал ямы, сажал цветы. Из-за этого я не успел прочесть многих книг и произношу некоторые иностранные слова, по-видимому, столь же неправильно, как прислуга в буржуазных пьесах. Как известно, самое существенное различие в степени культуры между господами и прислугой состоит в том, что прислуга коверкает иностранные слова. Вот и мне в какой-то мере недостает такой — показной — культуры. Зато общепризнано, что я хорошо знаю настоящую жизнь; и это меня радует.
В этом смысле пастушество было для меня хорошей школой. Для столичного ребенка я очень быстро и легко приноровился к деревенским условиям; крестьянин, так сказать, «сидел во мне», что сильно облегчило мою участь. Жизнь на лоне природы и общение с животными давали мне больше радости и удовлетворения, чем я испытывал раньше, живя в иной обстановке и завидуя мальчикам, родившимся в крестьянской семье. Когда я бывал свободен, то отправлялся в деревню. Крестьянские земли не были так безграничны, как море; и тот, кто отправлялся туда, не исчезал на целые годы и не появлялся потом снова живехоньким, только с длинной бородой, — даром что уже состоял в списке утонувших или без вести пропавших! Но по существу в деревне все было гораздо сложнее.
Крестьяне не были столь болтливы или словоохотливы, как городские жители; если кто-нибудь залезал в орешник и попадался, то ему угрожала палка. По здесь не поднимали шума и не ходили с жалобами к родителям, как в городе, где вечно кто-нибудь, стуча деревянными башмаками, бежал жаловаться. У крестьян была своя гордость: они смотрели на горожан свысока и город рассматривали скорее всего как место, куда переселялись люди, не сумевшие прожить в деревне. Крестьяне не жаловались и не прибеднялись, как горожане, которым ничего не стоило вдруг ни с того ни с сего удариться в крайность и задрать нос кверху; единственно о чем можно было определенно судить по их внешнему виду, — это что они гордятся своей принадлежностью к крестьянству.
О многих из крестьян говорили, что они в кабале у богатых купцов. Но этому трудно было поверить, глядя, как они выезжают в город: дорогие шубы — правда, может быть купленные в кредит, — выхоленные лошади, которые словно танцевали, едва касаясь земли
копытами, будто ступали по иголкам. Горожане подходили к окнам и говорили:
— А, богачи крестьяне едут, слышно по стуку подков; верно, в гостиницу играть в карты.
Каждому воздавалось должное; а некоторые горожане даже хвастались родством с крестьянами, хотя бы и дальним, — таким образом они сами как бы попадали в число избранных.
Еще параднее бывали выезды крестьян на зимние балы в гостинице, когда устраивались большие катанья на санях. С чердаков извлекались и приводились в порядок старинные сани, имевшие форму ладей викингов или лебедей и нарядно выкрашенные в яркий голубой цвет с серебряными звездами, или темные, с фантастическими золотыми чудовищами. Лошади были с бубенцами, с колокольцами, с развевавшимися султанчиками на холках; спины их покрывали цветами попонами, чтобы комья снега из-под копыт не летели седокам в лицо. Как они ступали, эти лошади! Борнхольмские лошади очень горячи, и когда их запрягут в нарядный экипаж, они едва стоят на месте, а как только тронутся, сразу несутся вперед, громко звеня колокольцами и сверкая сбруей. Перья султанчиков над круто изогнутыми шеями и чепраки искрились блестками, соперничая со снежинками. В санях сидели молодые девушки, румяные, красивые. Каждой из них публика давала надлежащую оценку, иногда не очень лестную; особенно красноречивы были лица зрителей, когда проезжали девицы на выданье.
Георг поступил в ученье к бондарю; занятно было смотреть, как он вырезал заклепки и над огнем костра собирал бочки. Я же должен был после конфирмации отправиться в деревню.
— Тяжела доля бедняка, — говорила мать. — В батраках не сладко живется. Но у нас нет средств, чтобы отдать в ученье вас обоих.
Однако я вовсе не собирался оставаться в батраках всю жизнь; я хотел обзавестись собственным хутором.
— Ну, тогда придется тебе взять его в приданое за женой, — смеялась мать.— Да, Георг сумел бы это сделать! От него без ума все девчонки!.. Но помни, тогда тебе придется быть только «мужем своей жены».
К этому я не чувствовал никакой охоты.
Гораздо легче было разговаривать с дедушкой.
— Как знать заранее? — говорил он.— Если стольким людям приходится расставаться со своими хуторами, то почему бы тебе не обзавестись хозяйством? Я не раз слышал о бедных детях, которые выросли и стали большими людьми; но это редко бывает. Разве только ты получишь наследство, — ведь у нас в роду есть богатые крестьяне!
Да, у нас была родня на разных хуторах, и не случилось бы никакого чуда, если бы в один прекрасный день к дому подъехал богатый крестьянин, указал на меня кнутом и сказал: «Я беру его с собой!» И действительно, однажды богатый крестьянин из Перскера остановился и постучал кнутовищем в стекло; мы часто видали, как он проезжал мимо, и не раз толковали о нем; кажется, он приходился отцу двоюродным братом или, вернее, троюродным. Я выскочил из дома, сердце мое усиленно билось. Но он только привез в стирку белье и попросил его накрахмалить. Матери пришлось самой подойти к телеге и принять заказ.
— Слушайте, кажется, мы с вашим мужем троюродные?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46