когда же приемка проходила благополучно, то пускались в ход все средства, чтобы помешать отцу получить новый подряд. Всякий раз кончалось тем, что он впадал в уныние и начинал пить. Хотя он и был коренным борнхольмцем, но у него совершенно отсутствовала присущая его землякам изворотливость; он ненавидел всякие ухищрения и уловки и никогда к ним не прибегал, но зато оказывался бессильным перед ними и только злился втихомолку. В конце концов у него лопалось терпение, он выходил из себя, резко нападал на начальство и подчиненных и наносил врагам такие удары, что те несколько лет спустя все еще помнили о них.
Часто при мощении дороги надо было срезать бугры, сглаживать неровности; иногда приходилось копать под чьим-нибудь домом, а затем укреплять его или подводить новый фундамент; владелец дома чуть с ума не сходил, как будто под ним разверзалась преисподняя, и бегал взад и вперед, не зная, что предпринять. Как-то ночью сторож Кофод, сняв поставленную отцом подпорку, подложил вместо нее камни. Угол дома осел, и народ повалил, точно на богомолье, посмотреть, как дом будет рушиться; недаром, видно, люди говорили, что непростительно поручать такое ответственное дело простому рабочему. Его нужно отстранить! Но отец отправился в Рэнне и добился того, что дорожный инспектор и архитектор приехали, осмотрели все и оправдали его. Работа по укреплению дома была проведена правильно, ночной сторож сам был виноват, что дом осел. Отец остался руководителем работ, но и враги у него тоже остались.
В нашем городке и чиновники и все прочие жители недоброжелательно относились друг к другу, здесь не было никакой сплоченности, особенно среди бедняков. Многие, пресмыкаясь перед людьми влиятельными, в свою очередь старались найти таких, которым жилось бы еще тяжелее, чем им. Они не могли справиться с работой на крупных предприятиях, так как привыкли копаться в одиночку, смысл совместного труда был им не понятен. Они не понимали, в чем преимущество нормированного рабочего дня, работали не торопясь и часто справлялись с делом лишь поздно вечером. Только те из горожан, кто в молодости плавал в море, научились работать в коллективе; вернувшись домой, они стали рыбаками и шкиперами. Эти люди резко отличались от других, были более открытыми, простыми и щедрыми, — не чета тем, кто владел в деревне клочком земли. Мы, мальчики, предпочитали помогать не мелким крестьянам, а рыбакам и шкиперам; но и среди них попадались такие, с которыми трудно было ладить.
Существует мнение, что наш век уничтожил многие различия между людьми. Несомненно, кое-какие особенности сгладились или исчезли; теперь, например, по одному внешнему виду человека нельзя определить — ремесленник ли он, крестьянин или учитель. Во времена же моего детства можно было с первого взгляда угадать профессию человека, которая накладывала на каждого особый и, в чужих глазах, часто смешной отпечаток. Тогда встречались люди весьма своеобразные, даже, пожалуй, чудаковатые. Их так и называли «чудаками»; у них были оригинальные, часто смешные привычки и манеры, которые стали их второю натурой и от которых они уже не могли отделаться. В детстве я встречал много таких чудаков или людей со странностями,— можно сказать, все люди были по-своему странными, невероятно упрямыми, настойчивыми. Объяснялось это отчасти тем, что тогда только единицы с трудом могли приобрести какие-нибудь знания; и если это им удавалось, то знания прочно усваивались. Теперь встречается гораздо больше людей с широким кругозором, имеющих обо всем свое личное мнение, хотя оно лишь в незначительной степени отличается от общепринятого. Зато в наш «век индивидуализма» гораздо меньше оригинальных личностей.
В самом деле, в наше время образование по сравнению с прошлым упрощено. Теперь обучение движется налаженно, как по конвейеру, а тогда каждый вынужден был собирать знания по крупинке. Это налагало известный отпечаток на человека, нередко делало его односторонним. Тот, кто способен самостоятельно приобрести необходимые знания и дополнить ими современное «маргариновое» просвещение, имеет теперь гораздо больше возможностей развить свои способности, чем во времена моего детства.
Когда дело не касалось работы, отец во многом был «чудаком». Как ни упрям он был вообще, в работе он всегда стремился применять новые методы. Он прекрасно усвоил современные ускоренные темпы еще в столице. У отца были ловкие и проворные руки, поэтому он сердился, если кто-нибудь работал так, будто у него был «лишний большой палец на руке», или если человек «раз пять обходил вокруг лопаты, прежде чем ковырнуть землю». Отец занимался новым здесь делом, так как в городе раньше не было мощеных улиц, и рабочих приходилось обучать незнакомому ремеслу, чему они с трудом поддавались. «Мы привыкли работать по-своему»,— отвечали они, хотя бы им приходилось заниматься этим впервые.
Шведские рабочие-поденщики были люди особого склада. Они приезжали весной целыми партиями из южной Швеции, главным образом из провинций Халланд и Блекинге. В большинстве случаев это были дети сельских батраков и малоземельных крестьян, но тяготение к «новому» было у них в крови. Хотя им тоже приходилось копаться в земле и возиться со скотом, они все же не были помешаны на собственности, не цеплялись за клочок земли, а бросали его, отказывались от феодальных привычек и превращались в совершенно
обособленную касту, в настоящих люмпен-пролетариев; лихо сдвинув шапку на самый затылок, они отправлялись искать заработка и где находили работу, там и оставались. Этих людей можно было обучить чему угодно.
На родине им места не нашлось, они не могли примириться с тамошними условиями. Приезжавшие на остров Борнхольм шведские рабочие представляли собой избыточное население Швеции, подобно эмигрантам, основавшим Соединенные Штаты Америки. Но шведы оставались на Борнхольме в качестве батраков или чернорабочих, так как не могли раздобыть денег на билет для далекого путешествия через Атлантический океан. Наиболее сильные из них работали на постройке гаваней или мостов — там, где приходилось иметь дело с камнем. Это были отчаянные парни, презиравшие смерть; они ворочали каменные глыбы так, будто танцевали с невестой, и расхаживали с динамитными патронами в карманах. В глазах местного населения шведские поденщики были отбросами общества, безбожниками; они не старались устроиться, как прочие люди, в настоящих домах, с настоящими кроватями, но снимали сарай у каретника Лау, спали на сене и сами готовили себе еду на керосинке — жарили сало и яичницу; настоящей «горячей» пищи шведы никогда не ели; водка и пиво заменяли им похлебку и кашу,— словом, жизнь они вели беспорядочную, в церковь не ходили и хватались за ножи из-за всякого пустяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Часто при мощении дороги надо было срезать бугры, сглаживать неровности; иногда приходилось копать под чьим-нибудь домом, а затем укреплять его или подводить новый фундамент; владелец дома чуть с ума не сходил, как будто под ним разверзалась преисподняя, и бегал взад и вперед, не зная, что предпринять. Как-то ночью сторож Кофод, сняв поставленную отцом подпорку, подложил вместо нее камни. Угол дома осел, и народ повалил, точно на богомолье, посмотреть, как дом будет рушиться; недаром, видно, люди говорили, что непростительно поручать такое ответственное дело простому рабочему. Его нужно отстранить! Но отец отправился в Рэнне и добился того, что дорожный инспектор и архитектор приехали, осмотрели все и оправдали его. Работа по укреплению дома была проведена правильно, ночной сторож сам был виноват, что дом осел. Отец остался руководителем работ, но и враги у него тоже остались.
В нашем городке и чиновники и все прочие жители недоброжелательно относились друг к другу, здесь не было никакой сплоченности, особенно среди бедняков. Многие, пресмыкаясь перед людьми влиятельными, в свою очередь старались найти таких, которым жилось бы еще тяжелее, чем им. Они не могли справиться с работой на крупных предприятиях, так как привыкли копаться в одиночку, смысл совместного труда был им не понятен. Они не понимали, в чем преимущество нормированного рабочего дня, работали не торопясь и часто справлялись с делом лишь поздно вечером. Только те из горожан, кто в молодости плавал в море, научились работать в коллективе; вернувшись домой, они стали рыбаками и шкиперами. Эти люди резко отличались от других, были более открытыми, простыми и щедрыми, — не чета тем, кто владел в деревне клочком земли. Мы, мальчики, предпочитали помогать не мелким крестьянам, а рыбакам и шкиперам; но и среди них попадались такие, с которыми трудно было ладить.
Существует мнение, что наш век уничтожил многие различия между людьми. Несомненно, кое-какие особенности сгладились или исчезли; теперь, например, по одному внешнему виду человека нельзя определить — ремесленник ли он, крестьянин или учитель. Во времена же моего детства можно было с первого взгляда угадать профессию человека, которая накладывала на каждого особый и, в чужих глазах, часто смешной отпечаток. Тогда встречались люди весьма своеобразные, даже, пожалуй, чудаковатые. Их так и называли «чудаками»; у них были оригинальные, часто смешные привычки и манеры, которые стали их второю натурой и от которых они уже не могли отделаться. В детстве я встречал много таких чудаков или людей со странностями,— можно сказать, все люди были по-своему странными, невероятно упрямыми, настойчивыми. Объяснялось это отчасти тем, что тогда только единицы с трудом могли приобрести какие-нибудь знания; и если это им удавалось, то знания прочно усваивались. Теперь встречается гораздо больше людей с широким кругозором, имеющих обо всем свое личное мнение, хотя оно лишь в незначительной степени отличается от общепринятого. Зато в наш «век индивидуализма» гораздо меньше оригинальных личностей.
В самом деле, в наше время образование по сравнению с прошлым упрощено. Теперь обучение движется налаженно, как по конвейеру, а тогда каждый вынужден был собирать знания по крупинке. Это налагало известный отпечаток на человека, нередко делало его односторонним. Тот, кто способен самостоятельно приобрести необходимые знания и дополнить ими современное «маргариновое» просвещение, имеет теперь гораздо больше возможностей развить свои способности, чем во времена моего детства.
Когда дело не касалось работы, отец во многом был «чудаком». Как ни упрям он был вообще, в работе он всегда стремился применять новые методы. Он прекрасно усвоил современные ускоренные темпы еще в столице. У отца были ловкие и проворные руки, поэтому он сердился, если кто-нибудь работал так, будто у него был «лишний большой палец на руке», или если человек «раз пять обходил вокруг лопаты, прежде чем ковырнуть землю». Отец занимался новым здесь делом, так как в городе раньше не было мощеных улиц, и рабочих приходилось обучать незнакомому ремеслу, чему они с трудом поддавались. «Мы привыкли работать по-своему»,— отвечали они, хотя бы им приходилось заниматься этим впервые.
Шведские рабочие-поденщики были люди особого склада. Они приезжали весной целыми партиями из южной Швеции, главным образом из провинций Халланд и Блекинге. В большинстве случаев это были дети сельских батраков и малоземельных крестьян, но тяготение к «новому» было у них в крови. Хотя им тоже приходилось копаться в земле и возиться со скотом, они все же не были помешаны на собственности, не цеплялись за клочок земли, а бросали его, отказывались от феодальных привычек и превращались в совершенно
обособленную касту, в настоящих люмпен-пролетариев; лихо сдвинув шапку на самый затылок, они отправлялись искать заработка и где находили работу, там и оставались. Этих людей можно было обучить чему угодно.
На родине им места не нашлось, они не могли примириться с тамошними условиями. Приезжавшие на остров Борнхольм шведские рабочие представляли собой избыточное население Швеции, подобно эмигрантам, основавшим Соединенные Штаты Америки. Но шведы оставались на Борнхольме в качестве батраков или чернорабочих, так как не могли раздобыть денег на билет для далекого путешествия через Атлантический океан. Наиболее сильные из них работали на постройке гаваней или мостов — там, где приходилось иметь дело с камнем. Это были отчаянные парни, презиравшие смерть; они ворочали каменные глыбы так, будто танцевали с невестой, и расхаживали с динамитными патронами в карманах. В глазах местного населения шведские поденщики были отбросами общества, безбожниками; они не старались устроиться, как прочие люди, в настоящих домах, с настоящими кроватями, но снимали сарай у каретника Лау, спали на сене и сами готовили себе еду на керосинке — жарили сало и яичницу; настоящей «горячей» пищи шведы никогда не ели; водка и пиво заменяли им похлебку и кашу,— словом, жизнь они вели беспорядочную, в церковь не ходили и хватались за ножи из-за всякого пустяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46