«Он мог найти себе невесту среди своих», — говорили в городе; на острове было ведь немало шведских девушек. Совершил он поджог или нет, люди все равно считали, что ему поделом.
Однако противоречия между борнхольмцами и шведскими переселенцами коренились не в национальной розни. Борнхольмцы больше сродни шведам, чем датчанам или какому-либо другому народу. Остров в свое время безусловно был заселен главным образом выходцами из южной Швеции, с берегов которой он так ясно виден в хорошую погоду. И постоянная убыль населения в течение столетий пополнялась пришельцами из южной Швеции; из столицы на остров приезжали лишь чиновники, только они и связывали Борнхольм с Данией. А Швеция давала острову хорошее пополнение — сильных людей, которые крепко «вгрызались в камень». Местная природа напоминала им родину, и переселившиеся на Борнхольм шведы отвоевали у каменистой пустыни много участков и создали на них цветущие хозяйства. Мало-помалу переселенцы ассимилировались, сами стали борнхольмцами.
Но противоречия не исчезли, они сказывались на отношении к новым переселенцам: это были социальные противоречия между оседлыми, навсегда причалившими к берегу людьми, и бездомными, лишенными корней пришельцами, которые вызывали отвращение у коренных жителей и представляли для них угрозу.
Во времена моего детства шведы прибывали весной, по нескольку сот человек зараз, целыми пароходами, и вызывали самые противоречивые опасения; от них была и польза и вред. Они представляли собой отличную рабочую силу, ничего не требовали, брались за любое дело, — но совершенно не могли приспособиться к здешнему патриархальному укладу, были слишком непочтительны и недисциплинированны, так что не могли считаться положительными людьми. У шведов не было никакого имущества, они попросту не умели как следует обращаться с собственностью, недостаточно ценили эту величайшую из святынь и не проявляли должной почтительности к ее владельцам. Борнхольмцы были насквозь пропитаны феодальными взглядами; они еще не оторвались от земли-матушки, им необходимо было, как выражалась наша мать, держаться хоть за край ее юбки, чтобы чувствовать себя в безопасности. Они придавали меньше значения заработку, чем собственности, а наивысшей формой собственности считалась земельная, поэтому уважение к человеку измерялось здесь тем, владеет ли он землей и велик ли его участок.
Как залетные птицы врывались в мещанское существование борнхольмцев эти шведы, покинувшие родные края в погоне за неведомым. Другое дело, если бы они нанимались матросами и отправлялись в дальнее плавание! Жизнь на корабле течет по заведенному порядку; если матросы не подчиняются капитану, их подвергают телесному наказанию, а если сбегут с корабля, их ловят и сажают в тюрьму. А эти шведы отправлялись в путь„ как цыгане, никогда не зная, где и чем будут жить. Деньги зашибать они умели, да еще безо всякой совести,— и все же у них никогда ничего не было. Борнхольмцы откладывали понемножку на черный день, долго вертели в руках монету в двадцать пять эре, прежде чем расстаться с ней, и за целый год вперед твердо знали, на что они ее истратят. А шведы трудились всю неделю так, что глаза у них вылезали на лоб, — и для чего? Только для того, пожалуй, чтобы спустить весь заработок в одно воскресенье и жить потом всю следующую неделю на сухом хлебе. Досадно, что природа наделила этих бедняков такой широкой натурой. На чай они давали, как будто были миллионерами, а не нищими; заключив договор, прямо надрывались на работе и часто получали крупную сумму. И все-таки у них никогда не бывало денег; они не дорожили ни хорошей одеждой, ни уважением; и кто знает — не побросали ли они на родине жен и детей? А кроме того, они ведь кичились своим беспутством, высмеивали порядочных, хозяйственных людей, обзывали их мещанами и скупердяями, которые подвешивают над ломтем хлеба пустую водочную бутылку горлышком вниз, чтобы не пропало ни единой капли. Порядочный человек не должен расточать божьи дары!..
Классового сознания у этих людей еще не было; и все же они представляли собою нечто новое. Это были предшественники пролетариата, столкнувшиеся здесь с пережитками старого феодального строя, которые еще сохранились на этом маленьком далеком острове. Два глубоко различных типа людей сталкивались здесь: закоснелый мещанин, заботившийся главным образом о внешности, о том, чтобы казаться значительнее и лучше, нежели он был на самом деле, — и пролетарий, который не обращал внимания на то, что о нем думают, жил беззаботно, и под его грубой оболочкой порою билось горячее сердце. Эти шведы были люмпен-пролетариями, но их бесцельное расточительство было обусловлено гораздо более серьезными социальными причинами, чем бережливость и мелочность борнхольмских мещан. Благодаря своему активному отношению к жизни шведы быстро преуспевали. В то время как борнхольмцы рассчитывали на получение наследства или выгодный брак, шведы упорно вели борьбу за существование. Многие не возвращались на родину, селились на вересковой пустоши или на каменистых окраинах острова и принимались возделывать землю. Позднее я часто встречал бывших отцовских рабочих на маленьких участках вересковой пустоши. Прежде это были буяны и пьяницы, а теперь они нашли здесь применение своим неуемным силам и упорным трудом превратили заброшенную каменистую пустыню в уютный уголок.
Неудачи только придавали матери сил, тогда как удачи, казалось, обескураживали ее. Она всегда надеялась на лучшие времена, и когда в нашей жизни намечался просвет, улыбалась и тихо напевала за работой. Когда же наступало время, о котором она так красиво мечтала, радость ее как будто улетучивалась.
Иное дело—отец. Когда все шло хорошо, он весь как-то выпрямлялся и держал себя в руках; неудачи выбивали его из колеи, и когда обстоятельства изменялись к худшему, он начинал ходить в трактир.
— Ему-то легче, — говорила мать. — Он удирает, сваливая все тяготы на других. — И это было отчасти верно; но отец не составлял в этом смысле какого-то исключения. В те времена, как нередко еще и теперь, считалось, что самую тяжелую часть бремени в бедных семьях должна нести женщина.
Мы вели какое-то странное, двойственное существование. Летом отец был и мастером и подрядчиком, часто под его началом работало много людей, но зимой он сам становился одним из множества рабочих, ходивших с киркой на «Адские холмы», за полмили от города. И тогда наступал конец вольной жизни для меня и брата. Мы оба отправлялись в каменоломню; если для нас там не оказывалось работы, мы искали ее в городе. Отец не терпел, когда мы болтались без дела. Но порой, приходя к отцу прямо из школы, мы заставали его в хорошем настроении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46