Между тем женитьба сына Томы на неимущей девке наделала шуму в Припасе. Больше других ругали Джеордже, что он берет нищую, как раз те, кто сами были нищими; они во всеуслышание говорили, что он в два счета просадит отцовское добро. До Томы доходили эти разговоры, и, как бы в ответ на них, он повторял всем:
— Я в это не вхожу, не вмешиваюсь... Мне, что ли, жить с ней? Я ему всегда советовал: «Ты, сынок, поступай, как знаешь и как тебе сердце велит. На достаток мы не смотрим, слава богу, свое есть, с голоду не помираем...» Раз ему полюбилась девка, пускай женится на здоровье. Чем сатану-то в дом пускать, лучше уж прямо в Сомеш...
Джеордже просто распирало от гордости. Он был удовлетворен, завоевав Флорику, это страшно льстило ему, и женитьба на ней представлялась ему венцом не-бывалой победы.
С того времени, как Ион повенчался с Аной, Джеордже стал верховодить парнями, и это несколько вознаградило его за понесенное поражение. Хотя ему и пора было жениться, он не решался. Отец поторапливал его, а он все медлил, желая подольше насладиться на свободе своим положением первого коновода молодежи в благих и дурных затеях, в увеселениях и драках. К тому же он сам хвастливо заявлял, что во всем селе не найдется девушки под стать ему. В его словах была доля правды, хоть он и не сознавал этого. Чтобы полюбить, ему надо было сперва убедиться, что эта девушка приглянулась другому и что, женясь на ней, он кому-то причинит досаду.
Но минувшей осенью его самолюбие главаря молодежи чувствительно пострадало. Вернулся из солдат Николае Тэтару, сын Трифона, молодцеватый, с виду суровый, но добродушный парень. Было у него и кое-какое образование: он три года проучился в лицее в Армадии, но так и не кончил его, просидев два года во втором классе. К чтению он успел пристраститься, став постарше, выписал еженедельник «Народный листок» и по воскресеньям читал его вслух на приспе родителям и соседям, охочим до новостей. В армии он дослужился до сержанта, хвастал, что сам капитан предлагал ему остаться на сверхсрочной службе. Солдатство сделало его поразвязнее, говорил он отрывисто, словно подавал команды, ходил гоголем, в разговоре ввертывал словечки «also», «marsch» или «ru-hig» (Итак, марш, тихо! (нем.)), чем озадачивал не только парней, но и мужиков. Мачедон Черчеташу каждое воскресенье в корчме лез к нему обниматься и плакался, что его сын трижды удирал из солдат, просто срам от людей. При всем том Николае был степенным, смирным и подумывал о женитьбе, так как его ровесники уже обзавелись семьями. Но у него было шестеро меньших братьев, и потому он искал невесту с приданым, намереваясь жить у нее, чтобы не быть в тягость родителям. А пока не подвернулось желаемое, он приударял за Флорикой — с ней и на гулянье показаться одно удовольствие, она и красивая, и бойкая, хоть и голышка.
Джеордже скоро почувствовал, что его звезда меркнет и повинен в этом Николае. И тогда, видя, как он ухлестывает за Флорикой, и прослышав, будто он даже прочит жениться на ней, Джеордже вмиг решился, чтобы срезать его,— посватался и сразу устроил сговор, ликуя, как ловко отбил девушку.
Флорика млела от счастья. Она никогда не надеялась на такое чудо, чтобы сынок эдакого богатея, как Тома Булбук, вдруг взял ее в жены. Ей уже сровнялось двадцать лет, приданого у ней — одни лохмоты, где ей было разбираться, она бы с радостью уцепилась за кого угодно, лишь бы зажить своим домом.
Свадьбу справляли в новом доме Джеордже, для него и отстроенном. Венчание совершали три попа, Тома настоял и зазвал всех троих на свадебный пир и даже сумел споить попа из Сэрэкуцы, употчевав его пивом, которого он напас целых три бочки для именитых гостей. Посаженым отцом жениха был Штос-сель, — как письмоводитель, хоть и еврей, он казался Томе самым что ни на есть почетным лицом. Штоссель прикатил на своей новенькой желтой бричке, привез и жену, и всех детей, пробыл всю ночь, а когда одаривали невесту, бросил ей на блюдо билет в сотню крон, не в пример попу из Сэрэкуцы, который выложил только один несчастный злотый серебром, да еще посетовал, что его церковь самая бедная во всей долине Сомеша.
Джеордже был очень весел и горд и время от времени поглядывал на Николае, проверяя, горюет ли он. Окидывая взглядом почтенных гостей, он вдруг заметил, как смотрит на Флорику Ион Гланеташу, — его глаза так и впивались в нее, точно пиявки. Эти наглые, горящие мутные глаза испугали Джеордже, они как бы говорили ему: вот откуда грозит опасность. Он попытался разжечь в себе злорадство; мол, Ион завидует ему, вот он и отмщен теперь за старые обиды, которые вытерпел от него. Но чувство страха не рассеялось и после стакана ракии. Только когда он обернулся на Флорику, чуточку успокоился, — она сидела, потупив заплаканные глаза, как и положено новобрачной, а на пунцовых поджатых губах играла довольная улыбка. Он решил не обращать внимания на Иона, а сам опять невольно следил за ним. Ион не спускал глаз с невесты, точно припал к ней в страстном поцелуе и никакими силами его не оторвать от нее. Потом Джеордже заметил подле него Ану,— с бескровным, высохшим лицом, она сидела как на иголках и стыдливо улыбалась. Встретив взгляд жениха, она что-то шепнула на ухо Иону, тот, не оборачи-ваясь, огрызнулся на нее, оскалившись, словно пес, готовый вцепиться зубами. Улыбка на миг исчезла с лица Аны и снова появилась — еще более вымученная. С самого начала свадебного торжества Ана почувствовала, что Иону желанна Флорика. Прежде она бы исстрадалась от горя, теперь только жгучий стыд терзал ее душу, ей казалось, что все гости видят, как она опозорена... И постепенно это чувство перешло в тошноту, не дававшую ей дышать. Ей представлялось, что все окружающее вместе с ней самой окунается в какие-то мутные, ослизлые воды и по ним плывет все только скверность, словно какое-то ядовитое чудище. Она закрывала глаза и неотступно видела перед собой все те же воды, а чья-то тяжелая рука так и толкала ее туда, как к последнему приюту, где исчезают все следы и печали.
Когда на заре она шла домой, чувствуя свинцовую тяжесть в ногах, и новые сапоги ее плакуче поскрипывали по снегу, схваченному морозцем, смертельный холод леденил ей душу. Ион шел крупным шагом, задрав голову, и пыхал ноздрями, как распалившийся бык, шапка на нем была лихо заломлена, напоминая черный петушиный гребень. Он шел так, будто и не знался с ней, даже ни разу не взглянул на нее... Горечь душила Ану. Она и сама удивилась, услышав свой голос, когда у нее вдруг невольно вырвалось:
— Я покончу с собой, Ион!
Муж и не посмотрел на нее. Но сразу обозлился, словно его пробудили от сладкого сна.
— И кончай, черт с тобой, авось избавлюсь от тебя ! — бросил он безразличным тоном, выпуская изо рта и ноздрей белые струйки пара, точно раздразненный дракон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130