Джеордже с той поры не показывался на порог к Бачу, хотя при встрече с Аной держался как ни в чем не бывало. Василе Бачу недоумевал, почему Джеордже перестал ходить, и однажды вечером начал рассуждать об этом с дочерью и советоваться, как бы узнать причину такой перемены? Заметив ее замешательство, желтизну лица, пока она испуганно лепетала что-то, он смутно припомнил одну ночь... и просветлел, осененный догадкой. После уже, несколько ночей подряд, он слышал, как Ана крадучись выходит наружу и час-два проводит на морозе; тут он совершенно успокоился. Он понимал все и был доволен. Дочерина беда была ему на руку. То, что она согрешила, он почитал за благо, теперь Джеордже должен будет скорее жениться на ней, а ему — с плеч забота. Он думал, что парень теперь наведывается тайком, но скоро должен прийти сватать. Поэтому, встречаясь с ним, Бачу был еще приветливее прежнего, подмигивал ему, дескать, он все знает и не сердится, оказывал ему почет и уважение, как законному зятю, чем приводил Джеордже в смущение...
Ана все с большим нетерпением ждала ночей. Короткий зимний день казался ей бесконечным, и едва только вечерело, она теряла самообладание, краснела от каждого отцовского слова, поминутно выискивала себе дело на дворе, чтобы узнать, не пришел ли Ион, с дрожью в сердце думая, а вдруг он не придет, и не знала, как бы скорее постелить постель, уложить отца и погасить лампу. А Ион неизменно являлся всегда под полночь, чуть скрипнув калиткой, чтобы дать ей знать... Но в дом он больше не заходил. Ана на другой же день тогда устроила мягкую постель в омете соломы в саду. Через неделю они перебрались на поветь, где было безопаснее всего.
На рождество Ана уверилась, что она забеременела, и ночью, в страстных объятьях, меж любовных слов, шепнула Иону, что теперь ее жизнь в его власти. Он на это ничего не сказал, но с тех пор стал бывать не каждую ночь.
Ворочаясь без сна на печи, Ана все так же ждала его, прислушивалась, не скрипнула ли калитка, в голове у нее звенело от напряжения, и до самого утра она не смыкала глаз. А днем сама же подыскивала ему оправдания, и когда после многих мучительных ночей Ион потом удосуживался прийти, она даже не смела попрекнуть его из боязни, что тогда он больше не появится. Она чувствовала, что стала игрушкой в его руках, однако ей и в голову не приходило, обвинять его. Она считала, что в любви не может быть и речи о вине. Они судьбой назначены друг другу. То, что сталось, на роду им написано. Несмотря на это, она до того стыдилась людей, что едва отваживалась выйти со двора. Дневной свет вгонял ее в краску. Когда ей надо было пройти по улице, она шла потупясь, чтобы не встречать чужих взглядов. Ей представлялось, что о ее позоре должны кричать на всех углах. Она в страхе спрашивала себя, чем же; кончится это несчастье? Почему Ион не попытается посватать ее, чтобы она избавилась от тревог, которые скребут ей сердце? Может, если во всем признаться, отец и смягчится, если сразу не убьет ее... Или Ион нарочно оттягивает время, ждет, пока все село будет на нее пальцем показывать? Это подозрение, что Ион способен растоптать ее душу, было для нее страшней родительского гнева...
Ион пропадал целую неделю, а когда пришел, то отказался лезть на сеновал. Он напомнил Ане, что в одну ночь Василе Бачу зашел в хлев задать корм скотине и чуть не обнаружил их. У Аны не хватило духу уговаривать его, она только сказала со слезами в голосе, чтобы он приходил чаще, как и прежде, и чтобы придумал что-нибудь, как, по его, лучше,— ведь скоро она уже не сможет скрыть беременность... Ион пробормотал что-то и с той ночи больше не показывался.
Прошла неделя, две, пять... Она узнала, что Ион отправился с мужиками в горы Быргэу на рубку леса. Тут она поняла, что погибла и остается только от бога ждать спасенья. Она изводила себя безутешным плачем, точно хотела утопить в слезах свое неизбывное горе... Лицо у нее пожелтело и испещрилось землистыми пятнами... Греха уже нельзя было утаить, и расплата приближалась.
Так как мясоед был на исходе, а Джеордже и не думал свататься, Василе Бачу стал мрачнеть. Выходит, парень попросту хотел надругаться над Аной и сделать ее позорищем всего села? Если так, то тогда... Что тогда, об этом он даже не мог и думать, потому что им завладевала злоба и у него мутился разум. Сколько раз он решал идти к Томе, договориться с ним по-людски. Но всегда, чуть только выходил за ворота, чувствовал жгучий стыд. Как это он пойдет навязывать дочь, точно попрошайка? И он шел к А.вруму, напивался и честил Джеордже, разговаривая один на один с бутылкой ракии.
Наконец уже осталось каких-то пять дней до великого поста. Ана стала чувствовать дурноту, ее рвало. Фартук на животе заметно округлился... Василе Бачу видел ее страдания и жалел ее. Он побоялся, как бы дочь не извела себя, и, решив пока не звать доктора Филипок» из Армадии, — он дорого берет, даже и не взглянет, пока ему не выложат деньги, — привел бабку Фироану, искусную знахарку и повитуху, славившуюся на всю округу. Фироана, морщинистая лицом, но бодрая духом, только перешепнулась с Аной, пощупала ей живот и потом напрямик сказала крестьянину:
— Диво будет, если это не мальчик, Василе!.. Дай только бог ей благополучно выносить...
Ана свернулась на лежанке, опустив глаза, как виноватый пес, ожидая, что отец убьет ее. Но Василе Ба-чу не проронил ни слова. Весь вечер он просидел, облокотясь на угол стола, с остановившимся взглядом, и только часто вздыхал, как смертельно больной.
4
Гицэ Поп, единственный румын из судейских писцов в Армадии и один из поклонников г-жи Хердели в те времена, когда они актерствовали в Моноре, как-то, сидя за кружкой пива с Херделей, с которым он был в дружбе с детства, стал ему рассказывать, какой страшный переполох у них в суде: министр юстиции потребовал произвести расследование жалобы Иона Попа-Гланеташу из Припаса. Судья взбешен и ждет с минуты на минуту прибытия комиссии из Бистрицы, из окружного суда, — она должна будет вести следствие и потом немедленно доложить. Все спрашивают: кто же это подложил свинью судье?
- Воображаешь, дорогой Захария, каково начальнику ! — с улыбкой продолжал писец. — Не то чтобы он боялся. Как говорится, ворон ворону глаз не выклюет. Но ведь стыдно такой щелчок вдруг получить. Я думаю, он предпочел бы, чтобы ему закатили две пощечины на церковной площади, чем попасть в такой переплет. Да он и сам поклялся, что постарается узнать, кто подучил крестьянина подать жалобу и кто писал ее, и что засадит в тюрьму и того и другого!
Когда Херделя услыхал это известие да еще угрозу судьи, его как ножом резануло по сердцу. Со страху он в первый миг хотел было признаться писцу, что жалобу сочинял он, и спросить, как ему защититься в случае, если это в конце концов откроют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Ана все с большим нетерпением ждала ночей. Короткий зимний день казался ей бесконечным, и едва только вечерело, она теряла самообладание, краснела от каждого отцовского слова, поминутно выискивала себе дело на дворе, чтобы узнать, не пришел ли Ион, с дрожью в сердце думая, а вдруг он не придет, и не знала, как бы скорее постелить постель, уложить отца и погасить лампу. А Ион неизменно являлся всегда под полночь, чуть скрипнув калиткой, чтобы дать ей знать... Но в дом он больше не заходил. Ана на другой же день тогда устроила мягкую постель в омете соломы в саду. Через неделю они перебрались на поветь, где было безопаснее всего.
На рождество Ана уверилась, что она забеременела, и ночью, в страстных объятьях, меж любовных слов, шепнула Иону, что теперь ее жизнь в его власти. Он на это ничего не сказал, но с тех пор стал бывать не каждую ночь.
Ворочаясь без сна на печи, Ана все так же ждала его, прислушивалась, не скрипнула ли калитка, в голове у нее звенело от напряжения, и до самого утра она не смыкала глаз. А днем сама же подыскивала ему оправдания, и когда после многих мучительных ночей Ион потом удосуживался прийти, она даже не смела попрекнуть его из боязни, что тогда он больше не появится. Она чувствовала, что стала игрушкой в его руках, однако ей и в голову не приходило, обвинять его. Она считала, что в любви не может быть и речи о вине. Они судьбой назначены друг другу. То, что сталось, на роду им написано. Несмотря на это, она до того стыдилась людей, что едва отваживалась выйти со двора. Дневной свет вгонял ее в краску. Когда ей надо было пройти по улице, она шла потупясь, чтобы не встречать чужих взглядов. Ей представлялось, что о ее позоре должны кричать на всех углах. Она в страхе спрашивала себя, чем же; кончится это несчастье? Почему Ион не попытается посватать ее, чтобы она избавилась от тревог, которые скребут ей сердце? Может, если во всем признаться, отец и смягчится, если сразу не убьет ее... Или Ион нарочно оттягивает время, ждет, пока все село будет на нее пальцем показывать? Это подозрение, что Ион способен растоптать ее душу, было для нее страшней родительского гнева...
Ион пропадал целую неделю, а когда пришел, то отказался лезть на сеновал. Он напомнил Ане, что в одну ночь Василе Бачу зашел в хлев задать корм скотине и чуть не обнаружил их. У Аны не хватило духу уговаривать его, она только сказала со слезами в голосе, чтобы он приходил чаще, как и прежде, и чтобы придумал что-нибудь, как, по его, лучше,— ведь скоро она уже не сможет скрыть беременность... Ион пробормотал что-то и с той ночи больше не показывался.
Прошла неделя, две, пять... Она узнала, что Ион отправился с мужиками в горы Быргэу на рубку леса. Тут она поняла, что погибла и остается только от бога ждать спасенья. Она изводила себя безутешным плачем, точно хотела утопить в слезах свое неизбывное горе... Лицо у нее пожелтело и испещрилось землистыми пятнами... Греха уже нельзя было утаить, и расплата приближалась.
Так как мясоед был на исходе, а Джеордже и не думал свататься, Василе Бачу стал мрачнеть. Выходит, парень попросту хотел надругаться над Аной и сделать ее позорищем всего села? Если так, то тогда... Что тогда, об этом он даже не мог и думать, потому что им завладевала злоба и у него мутился разум. Сколько раз он решал идти к Томе, договориться с ним по-людски. Но всегда, чуть только выходил за ворота, чувствовал жгучий стыд. Как это он пойдет навязывать дочь, точно попрошайка? И он шел к А.вруму, напивался и честил Джеордже, разговаривая один на один с бутылкой ракии.
Наконец уже осталось каких-то пять дней до великого поста. Ана стала чувствовать дурноту, ее рвало. Фартук на животе заметно округлился... Василе Бачу видел ее страдания и жалел ее. Он побоялся, как бы дочь не извела себя, и, решив пока не звать доктора Филипок» из Армадии, — он дорого берет, даже и не взглянет, пока ему не выложат деньги, — привел бабку Фироану, искусную знахарку и повитуху, славившуюся на всю округу. Фироана, морщинистая лицом, но бодрая духом, только перешепнулась с Аной, пощупала ей живот и потом напрямик сказала крестьянину:
— Диво будет, если это не мальчик, Василе!.. Дай только бог ей благополучно выносить...
Ана свернулась на лежанке, опустив глаза, как виноватый пес, ожидая, что отец убьет ее. Но Василе Ба-чу не проронил ни слова. Весь вечер он просидел, облокотясь на угол стола, с остановившимся взглядом, и только часто вздыхал, как смертельно больной.
4
Гицэ Поп, единственный румын из судейских писцов в Армадии и один из поклонников г-жи Хердели в те времена, когда они актерствовали в Моноре, как-то, сидя за кружкой пива с Херделей, с которым он был в дружбе с детства, стал ему рассказывать, какой страшный переполох у них в суде: министр юстиции потребовал произвести расследование жалобы Иона Попа-Гланеташу из Припаса. Судья взбешен и ждет с минуты на минуту прибытия комиссии из Бистрицы, из окружного суда, — она должна будет вести следствие и потом немедленно доложить. Все спрашивают: кто же это подложил свинью судье?
- Воображаешь, дорогой Захария, каково начальнику ! — с улыбкой продолжал писец. — Не то чтобы он боялся. Как говорится, ворон ворону глаз не выклюет. Но ведь стыдно такой щелчок вдруг получить. Я думаю, он предпочел бы, чтобы ему закатили две пощечины на церковной площади, чем попасть в такой переплет. Да он и сам поклялся, что постарается узнать, кто подучил крестьянина подать жалобу и кто писал ее, и что засадит в тюрьму и того и другого!
Когда Херделя услыхал это известие да еще угрозу судьи, его как ножом резануло по сердцу. Со страху он в первый миг хотел было признаться писцу, что жалобу сочинял он, и спросить, как ему защититься в случае, если это в конце концов откроют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130