Работящий, старательный, услужливый, толковый. Человек же ошибается, на то он и человек. Мы не должны осуждать так легко.
Священник опять кисло усмехнулся и замялся, не найдясь, что ответить.
— Ну-ка и я, темный человек, вмешаюсь! — начал Василе Бачу, утирая рот рукавом рубахи.
Но жена учителя резко оборвала его:
— А тебе нечего вмешиваться, Василе! Мне, слава богу, тоже довелось вчера быть на гулянье, как раз вот вместе с батюшкой, когда ты пришел туда пьяный как свинья и прицепился к Иону ни с того ни с сего! Просто удивляюсь, как батюшка терпит тебя, когда следовало бы от тебя, как от чумы, сторониться!
Василе сглотнул, растерянно посмотрел на Белчуга, потом на жену учителя, потом на барышень, поскреб затылок и пробормотал:
— Что ж... оно пожалуй...
Между тем священник обрел уверенность и сказал с усмешкой, так сердившей г-жу Херделю:
— Разумеется, и Василе не праведник... Ни-ни... Но ведь в пьяном человеке ни образа, ни подобия нет, и ему как-то прощаешь беззакония...
— А разве Ион не был пьяным вчера? — перебила Гиги.
— Не вмешивайся ты, пожалуйста, в разговоры с гарших! — одернул ее Херделя, который втайне враждовал с попом, но не хотел доводить дело до ссоры, чтобы не подавать дурного примера односельчанам.
— Тем паче, — продолжал Белчуг, не обратив внимания на слова девушки, — что у него были кое-какие основания проучить буяна...
— Так и старается закрутить Ануце голову, думает, я тогда выдам ее за него, — заговорил крестьянин, осмелев.
— А почему бы и не выдать? — сказала жена учителя, вспылив.—Почему? Что тут плохого?
— Ни за что не отдам, пускай хоть тут... —глухо возразил Василе, и глаза его загорелись упрямством.
— Вот видишь, такой вы все глупый народ... Ишь какие упрямые и ненавистники! Значит, если у тебя есть излишек земли, так тебя уж от гордости распирает? Нет чтобы принять в дом парня, знаешь сам, он не размытарит того, что дашь ему, а у тебя только свое добро на уме. Словно ты его в могилу с собой возьмешь... Ну вас всех, и знать вас не хочу!
Госпожа Херделя всегда быстро сердилась. И теперь она чувствовала, что если разговор еще затянется, то дело дойдет до раздора. Поэтому она встала и ушла в комнаты.
— Женщины судят очень легко, — сказал Белчуг, задетый ее словами, приняв их на свой счет. — Жизнь все-таки гораздо сложнее. Всяк сам знает свои заботы и справляется с ними, как считает нужным...
Улицей не спеша шел Ион с охапкой свежего сена, вздетой на косу. Увидев его, священник позеленел. Он постарался совладать с собой, но когда парень почтительно поздоровался, его гнев прорвался:
— Стыдись, Ион, что ты вытворяешь! Стыдись! Ион изумленно остановился и лишь немного погодя спросил:
— Почему же, батюшка?
— Потому что ты испорченный человек, буян и негодяй. Вот кто ты! Ты бы должен подавать пример другим юношам, ты ведь мнишь себя умнее всех, а сам только безобразничаешь... Стыд какой!..
У Иона мигом пропала вся усталость. Кровь бросилась ему в лицо. Он хотел выругаться, но закусил губу и потом пошел своей дорогой, невозмутимо проговорив:
— Хорошо, хорошо... Спокойной ночи!
— Наглец! —прошипел разозленный Белчуг.— Ну погоди, я тебе преподам такой урок, ты у меня долго будешь помнить!
— Ты тоже, батюшка, чересчур суров с ним! — примирительно заметил Херделя.
Однако благодушие учителя еще пуще разъярило попа.
— Зато вы все к нему добрые! Вот он и распоясался!..
Белчуг ушел, кипя, даже не простившись. Заступничество семьи Херделей за Иона он почел за личную обиду. Впрочем, еще с того дня, когда Херделя водворился в селе, он почуял, что тот постарается подорвать и ущемить его авторитет. Много мелких обид проглотил он, только бы не говорили люди, что два румынских «сюртучника» не могут ужиться в одном селе. Но теперь ему все ясно. Теперь они проявили себя во всей красе. Всегда они защищают тех, кого он осуждает. «Если так, ну и пусть, — сказал он себе, шагая с такой торопливостью, что Василе Бачу еле поспевал за ним. — А я своих мнений никому в угоду не изменю».
Бачу пожелал ему спокойной ночи. Тот и не слышал. Злоба снедала его. Придя домой, он уже не думал об Ионе. Он был взъярен на Херделю.
6
Когда ушел Белчуг, учитель проворчал сквозь зубы:
— Смотри, как беленится, все от большого ума, накажи его бог!
Однако потом, размыслив хорошенько, он пожалел, что повздорил с попом: человек он ехидный, может отомстить, когда ты об этом и думать забудешь. Пока еще он пользовался кое-какими услугами Белчу-га: то попросит коляску на бал в Армадию, — надо же вывозить дочерей, — то: «Одолжи мне, дружок Ион, два злотых до жалованья», — то еще что... Без людей не проживешь. Открытая ссора разделила бы их стеной... Поэтому он решил попытаться исправить дело...
Для начала нужно будет умерить нерасположение супруги к священнику. Потом прикинуться, что он и не помнит старого, и при первой же встрече заговорить с Белчугом. Так хоть видимость дружбы будет соблюдена, поп уже ничего не сможет сделать в открытую, и все обернется к лучшему...
Госпожа Херделя вместе с дочерьми, пока разогревали ужин и накрывали на стол, по косточкам разобрали Белчуга. Обзывали его, смеялись то над его бородой, похожей на помело, то над его засаленным, потертым рединготом, который он, по его собственным словам, не снимал целых семь лет. Наконец, все втроем стали подбирать ему забавное, меткое прозвище.
Учитель слушал их и только неодобрительно качал головой, потом набрался храбрости и сказал:
— Когда женщины вмешиваются в мужской разговор, тогда и сам черт ничего не разберет...
Все три возмущенно набросились на него. Завязался страшный спор, причем Херделя не успевал рта раскрыть... В самый разгар перепалки явился Титу из Жидовицы.
— Что такое, что такое? — спросил он, швырнул шляпу на постель и изнеможенно плюхнулся на стул подле накрытого стола.— Я взмок, как лошадь... Духотища ужасная!
Титу пользовался в кругу семьи особым авторитетом, и, как всегда, его шумливо призвали высказаться по делу Белчуга. Он с большой серьезностью выслушал обе стороны и под конец всем отдал должное:
— Хорошо, что вы ему укоротили хвост, а то он уже наглости набрался. На этот счет нечего и спорить. Но опять-таки нельзя и на ножах быть. Это некрасиво и неприлично. Потом не забудьте, что на бал в октябре вам понадобится попова коляска. Если мы совсем рассоримся, как тогда мы попадем на бал? Или вы, может быть, собираетесь пешком идти? Милое дело, в бальных платьях, в белых туфельках — и пешком!
Титу с торжеством рассмеялся. Одна Гиги не сдавалась.
— Ну и что же? Возьмем коляску у письмоводителя, вот и все!
— А ты уверена, что он нам даст? — решительно возразил Титу. — Да если и даст, не забудь, что она у него вся разбита и без рессор. Над нами просто смеяться будут, если мы потащимся в Армадию в этой колымаге!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Священник опять кисло усмехнулся и замялся, не найдясь, что ответить.
— Ну-ка и я, темный человек, вмешаюсь! — начал Василе Бачу, утирая рот рукавом рубахи.
Но жена учителя резко оборвала его:
— А тебе нечего вмешиваться, Василе! Мне, слава богу, тоже довелось вчера быть на гулянье, как раз вот вместе с батюшкой, когда ты пришел туда пьяный как свинья и прицепился к Иону ни с того ни с сего! Просто удивляюсь, как батюшка терпит тебя, когда следовало бы от тебя, как от чумы, сторониться!
Василе сглотнул, растерянно посмотрел на Белчуга, потом на жену учителя, потом на барышень, поскреб затылок и пробормотал:
— Что ж... оно пожалуй...
Между тем священник обрел уверенность и сказал с усмешкой, так сердившей г-жу Херделю:
— Разумеется, и Василе не праведник... Ни-ни... Но ведь в пьяном человеке ни образа, ни подобия нет, и ему как-то прощаешь беззакония...
— А разве Ион не был пьяным вчера? — перебила Гиги.
— Не вмешивайся ты, пожалуйста, в разговоры с гарших! — одернул ее Херделя, который втайне враждовал с попом, но не хотел доводить дело до ссоры, чтобы не подавать дурного примера односельчанам.
— Тем паче, — продолжал Белчуг, не обратив внимания на слова девушки, — что у него были кое-какие основания проучить буяна...
— Так и старается закрутить Ануце голову, думает, я тогда выдам ее за него, — заговорил крестьянин, осмелев.
— А почему бы и не выдать? — сказала жена учителя, вспылив.—Почему? Что тут плохого?
— Ни за что не отдам, пускай хоть тут... —глухо возразил Василе, и глаза его загорелись упрямством.
— Вот видишь, такой вы все глупый народ... Ишь какие упрямые и ненавистники! Значит, если у тебя есть излишек земли, так тебя уж от гордости распирает? Нет чтобы принять в дом парня, знаешь сам, он не размытарит того, что дашь ему, а у тебя только свое добро на уме. Словно ты его в могилу с собой возьмешь... Ну вас всех, и знать вас не хочу!
Госпожа Херделя всегда быстро сердилась. И теперь она чувствовала, что если разговор еще затянется, то дело дойдет до раздора. Поэтому она встала и ушла в комнаты.
— Женщины судят очень легко, — сказал Белчуг, задетый ее словами, приняв их на свой счет. — Жизнь все-таки гораздо сложнее. Всяк сам знает свои заботы и справляется с ними, как считает нужным...
Улицей не спеша шел Ион с охапкой свежего сена, вздетой на косу. Увидев его, священник позеленел. Он постарался совладать с собой, но когда парень почтительно поздоровался, его гнев прорвался:
— Стыдись, Ион, что ты вытворяешь! Стыдись! Ион изумленно остановился и лишь немного погодя спросил:
— Почему же, батюшка?
— Потому что ты испорченный человек, буян и негодяй. Вот кто ты! Ты бы должен подавать пример другим юношам, ты ведь мнишь себя умнее всех, а сам только безобразничаешь... Стыд какой!..
У Иона мигом пропала вся усталость. Кровь бросилась ему в лицо. Он хотел выругаться, но закусил губу и потом пошел своей дорогой, невозмутимо проговорив:
— Хорошо, хорошо... Спокойной ночи!
— Наглец! —прошипел разозленный Белчуг.— Ну погоди, я тебе преподам такой урок, ты у меня долго будешь помнить!
— Ты тоже, батюшка, чересчур суров с ним! — примирительно заметил Херделя.
Однако благодушие учителя еще пуще разъярило попа.
— Зато вы все к нему добрые! Вот он и распоясался!..
Белчуг ушел, кипя, даже не простившись. Заступничество семьи Херделей за Иона он почел за личную обиду. Впрочем, еще с того дня, когда Херделя водворился в селе, он почуял, что тот постарается подорвать и ущемить его авторитет. Много мелких обид проглотил он, только бы не говорили люди, что два румынских «сюртучника» не могут ужиться в одном селе. Но теперь ему все ясно. Теперь они проявили себя во всей красе. Всегда они защищают тех, кого он осуждает. «Если так, ну и пусть, — сказал он себе, шагая с такой торопливостью, что Василе Бачу еле поспевал за ним. — А я своих мнений никому в угоду не изменю».
Бачу пожелал ему спокойной ночи. Тот и не слышал. Злоба снедала его. Придя домой, он уже не думал об Ионе. Он был взъярен на Херделю.
6
Когда ушел Белчуг, учитель проворчал сквозь зубы:
— Смотри, как беленится, все от большого ума, накажи его бог!
Однако потом, размыслив хорошенько, он пожалел, что повздорил с попом: человек он ехидный, может отомстить, когда ты об этом и думать забудешь. Пока еще он пользовался кое-какими услугами Белчу-га: то попросит коляску на бал в Армадию, — надо же вывозить дочерей, — то: «Одолжи мне, дружок Ион, два злотых до жалованья», — то еще что... Без людей не проживешь. Открытая ссора разделила бы их стеной... Поэтому он решил попытаться исправить дело...
Для начала нужно будет умерить нерасположение супруги к священнику. Потом прикинуться, что он и не помнит старого, и при первой же встрече заговорить с Белчугом. Так хоть видимость дружбы будет соблюдена, поп уже ничего не сможет сделать в открытую, и все обернется к лучшему...
Госпожа Херделя вместе с дочерьми, пока разогревали ужин и накрывали на стол, по косточкам разобрали Белчуга. Обзывали его, смеялись то над его бородой, похожей на помело, то над его засаленным, потертым рединготом, который он, по его собственным словам, не снимал целых семь лет. Наконец, все втроем стали подбирать ему забавное, меткое прозвище.
Учитель слушал их и только неодобрительно качал головой, потом набрался храбрости и сказал:
— Когда женщины вмешиваются в мужской разговор, тогда и сам черт ничего не разберет...
Все три возмущенно набросились на него. Завязался страшный спор, причем Херделя не успевал рта раскрыть... В самый разгар перепалки явился Титу из Жидовицы.
— Что такое, что такое? — спросил он, швырнул шляпу на постель и изнеможенно плюхнулся на стул подле накрытого стола.— Я взмок, как лошадь... Духотища ужасная!
Титу пользовался в кругу семьи особым авторитетом, и, как всегда, его шумливо призвали высказаться по делу Белчуга. Он с большой серьезностью выслушал обе стороны и под конец всем отдал должное:
— Хорошо, что вы ему укоротили хвост, а то он уже наглости набрался. На этот счет нечего и спорить. Но опять-таки нельзя и на ножах быть. Это некрасиво и неприлично. Потом не забудьте, что на бал в октябре вам понадобится попова коляска. Если мы совсем рассоримся, как тогда мы попадем на бал? Или вы, может быть, собираетесь пешком идти? Милое дело, в бальных платьях, в белых туфельках — и пешком!
Титу с торжеством рассмеялся. Одна Гиги не сдавалась.
— Ну и что же? Возьмем коляску у письмоводителя, вот и все!
— А ты уверена, что он нам даст? — решительно возразил Титу. — Да если и даст, не забудь, что она у него вся разбита и без рессор. Над нами просто смеяться будут, если мы потащимся в Армадию в этой колымаге!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130