Ветви деревьев, омытые от зимней ржавчины, зеленели почками.
Ана удивилась, заметя Сависту.
— Ты разве здесь? — спросила она.
— Здесь... Нарочно из-за тебя пришла... Сказать тебе...— с причмокиванием выговорила Сависта и осклабилась, но взгляд у нее был злобный, и она все взбрасывала руками, словно порывалась вскочить.
Ана знала, что Флорика, выйдя замуж, взяла к себе Сависту. Сама слышала, как Джеордже бахвалился, будто калека принесет ему в дом счастье; это он поддевал насмешников, говоривших, что Флорика, мол, без приданого, разве вот нажмет на Сависту, та и будет попрошайничать у прохожих. «Почему же хромуша опять вернулась к Трифону Тэтару?» — подумала Ана, подходя к ней.
Сависта что-то говорила ей, распяливая рот, захлебываясь, причем старалась сбавить голос, чтобы не услыхал кто, хотя кругом не было ни души, только в придорожной канаве напротив, похрюкивая, рылся кабан, привязанный за ногу бечевкой к частоколине. Ана слушала и ничего не понимала.
— Да ты пореже, Сависта, — умоляюще проговорила она.
Калека раздельно произнесла два слова, а потом опять залопотала еще быстрее. Глаза у нее горели все бешенее, а в уголки рта сбегалась желтоватая пена.
— Пускай не ходит Ион... То-то беда... Флорика ни-ни... Джеордже убьет! — провыла она одним духом, грозя кулаками и вращая глазами.
Ана вдруг повернулась и пошла, не дослушав Сависту, которая все продолжала лопотать, судорожно извиваясь. Ана уловила слухом: «Ион, Флорика, Джеордже»,— и этого ей было довольно. А калека, видя, что она уходит, вовсе остервенилась и прокричала ей вслед, потрясая кулаками:
— И тебя убьет, шлюха!.. Пускаешь Иона...
Она напрягла все силы, порываясь кинуться за Аной, но ее увечные ноги были точно пригвождены к месту, и она лишь пригнулась лицом к земле, вытянув шею, и проревела:
— Ион хочет Флорику... Джеордже убьет... Всех, всех, всех!
Ана только и слышала: Ион, Флорика, Джеордже... И шла прямо, как прежде, к тому дому, где провела детство. Отца не было. Она достала ключ из-под перекладины, куда отец прятал его, отомкнула дверь и, войдя, села на лавку. Ребенок хныкал. Она покачала его на руках, дала ему грудь.
Голова у нее отяжелела, была как чугунная. Ана безотчетно прижала к себе ребенка, он жадно причмокивал. Растерянно озиралась она по сторонам, как будто видела все в первый или последний раз. Ничего тут не изменилось. Кровать, стол, лавки, стул, шкаф с посудой, жбан с водой, висячая лампа... Все как прежде. Только печь с ее огромным бездонным челом казалась чернее... Когда она смотрела на печь, точно молния проблеснула в ее уме, и она вдруг как бы снова вернулась на путь мытарств... Кромешная тьма... От холодного изразца щекотно ногам, когда она взбирается на печку, а сердце колотится, готово выпрыгнуть... Она влезает медленно, тихонечко, боясь зашуршать сорочкой, а то проснется отец,— он пьяный храпит на кровати... На постели жарко... Вот шарит рука, легонько дотрагивается до ее лодыжки, она знает, что это Ион, у него хрустят суставы, когда он влезает и укладывается подле нее... А сердце все стучит... Как оно стучит...
Потом вдруг она вся передернулась и, очнувшись, почему-то вспомнила, что сразу после свадьбы Ион и Джеордже стали закадычными друзьями, Ион то и дело ходит к ним, обо всем они меж собой советуются, в корчме вместе пьют и в Жидовице вместе бывают... Откуда ей это известно? Не помнила, но верно знала... кто-то сказывал... Да сам Ион говорил дома Зенобии, еще хвалился этим и Джеордже нахваливал...
И тут ей стало казаться, что печь разевает черную пасть и надвигается на нее. Ребенок выпустил изо рта сосок и заплакал... Ана вскочила, выбежала, заперла дверь, упрятала ключ. Ей так и чудилась за спиной грозно разверстая голодная пасть, она даже боялась оглянуться.
Сависта была все там же. Когда Ана поравнялась с ней, она плюнула и завыла страшным голосом:
— Убьет Джеордже всех... Срам... У-у-у... У-у-у!..
Но Ана шла, торопилась, словно дома кто ждал ее.
Постолы ее поляскивали по сухой дороге, солнце припекало спину.
Когда она зашла во двор, калитка так жалобно проскрипела, что ее скребнуло по сердцу. Ион с засученными рукавами обтесывал дышло, гакая при каждом ударе топора; он оторвался на миг от работы, посмотрел ей вслед, и глаза его потухли, как будто ему помешали любоваться другой. Ана прошла мимо него, не поворачивая головы. Дверь из сеней была настежь, вся черная, по притолоке ползла сизая дымная пелена. В комнате на постели спал Гланеташу. Он лежал врастяжку, с разинутым ртом и всхрапывал. Зено-бия с налитыми кровью глазами раздувала в очаге огонь; завидя невестку, она стала пушить ее, не переставая ворошить уголья и раздувать жар:
— Пошла теперь шляться целыми днями, тоже мужняя жена называется... ф-ф-ууу... ффф... ффф... а тут все дело стой... фф... шатущая, словно из цыган, а не от добрых людей... Ни крохи у тебя... фффуууффф... ни стыда нет... ффф... как погляжу... ни совести...
Ана слышала ее слова и не понимала их смысла. Все ей было как во сне. Она постояла среди комнаты. Ребенок агукал. Потом она будто вспомнила что-то, поудобнее примостила ребенка в ногах у Гланеташу, обернула потуже пеленками и перекрестила три раза... Проделывая все это, она словно опять позабыла, что думала, и застыла в отупении, с вопрошающим взглядом... Потом вздрогнула и быстро вышла в сени, там Стала шарить по углам, досадуя, что никак не найдет юго, что искала. Метнулась из сеней во двор, и на пороге ей в лицо ударил яркий свет весеннего солнца, она растерянно заморгала глазами. С желтым, испитым лицом, заострившимся носом и подбородком, она была воплощением отчаяния. Ей хотелось заломить руки, и не было сил... Какая-то новая мысль возникла у нее, и она бегом кинулась к хлеву...
Там она, пока пригляделась к темноте, двигалась на ощупь. Потом различила Середену, свою приданую корову, с костлявым хребтом и широко расставленны--ми, как весла, бедрами, словно она была вечно голодная; вымя у нее свисало почти до земли. Середена взглянула на нее большими, спокойными, меланхоличными глазами, будто спрашивая, что ей нужно. Ана погладила ее по заду, но Середена недовольно отворотила морду, уткнулась в объедья и пыхнула ноздрями, вывеивая труху из ясель... Рядом с ней жевала Ионова Неделька, дальше, тоже по правую сторону, выжидательно ржали два отощавших коня... Налево лежа подремывали быки.
Ана все мешкала. Останавливалась, забывая, что ищет, и, опомнясь, опять начинала топтаться. Так она очутилась у закуты, где прежде держали телка, которого Ион после продал, чтобы уплатить адвокату. На столбе на деревянном гвозде висел новенький аркан, — им привязывали теленка, когда отлучали его на время дойки. Взяв его и расправив в руках, Ана заулыбалась, словно обрадовалась. Потом огляделась кругом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Ана удивилась, заметя Сависту.
— Ты разве здесь? — спросила она.
— Здесь... Нарочно из-за тебя пришла... Сказать тебе...— с причмокиванием выговорила Сависта и осклабилась, но взгляд у нее был злобный, и она все взбрасывала руками, словно порывалась вскочить.
Ана знала, что Флорика, выйдя замуж, взяла к себе Сависту. Сама слышала, как Джеордже бахвалился, будто калека принесет ему в дом счастье; это он поддевал насмешников, говоривших, что Флорика, мол, без приданого, разве вот нажмет на Сависту, та и будет попрошайничать у прохожих. «Почему же хромуша опять вернулась к Трифону Тэтару?» — подумала Ана, подходя к ней.
Сависта что-то говорила ей, распяливая рот, захлебываясь, причем старалась сбавить голос, чтобы не услыхал кто, хотя кругом не было ни души, только в придорожной канаве напротив, похрюкивая, рылся кабан, привязанный за ногу бечевкой к частоколине. Ана слушала и ничего не понимала.
— Да ты пореже, Сависта, — умоляюще проговорила она.
Калека раздельно произнесла два слова, а потом опять залопотала еще быстрее. Глаза у нее горели все бешенее, а в уголки рта сбегалась желтоватая пена.
— Пускай не ходит Ион... То-то беда... Флорика ни-ни... Джеордже убьет! — провыла она одним духом, грозя кулаками и вращая глазами.
Ана вдруг повернулась и пошла, не дослушав Сависту, которая все продолжала лопотать, судорожно извиваясь. Ана уловила слухом: «Ион, Флорика, Джеордже»,— и этого ей было довольно. А калека, видя, что она уходит, вовсе остервенилась и прокричала ей вслед, потрясая кулаками:
— И тебя убьет, шлюха!.. Пускаешь Иона...
Она напрягла все силы, порываясь кинуться за Аной, но ее увечные ноги были точно пригвождены к месту, и она лишь пригнулась лицом к земле, вытянув шею, и проревела:
— Ион хочет Флорику... Джеордже убьет... Всех, всех, всех!
Ана только и слышала: Ион, Флорика, Джеордже... И шла прямо, как прежде, к тому дому, где провела детство. Отца не было. Она достала ключ из-под перекладины, куда отец прятал его, отомкнула дверь и, войдя, села на лавку. Ребенок хныкал. Она покачала его на руках, дала ему грудь.
Голова у нее отяжелела, была как чугунная. Ана безотчетно прижала к себе ребенка, он жадно причмокивал. Растерянно озиралась она по сторонам, как будто видела все в первый или последний раз. Ничего тут не изменилось. Кровать, стол, лавки, стул, шкаф с посудой, жбан с водой, висячая лампа... Все как прежде. Только печь с ее огромным бездонным челом казалась чернее... Когда она смотрела на печь, точно молния проблеснула в ее уме, и она вдруг как бы снова вернулась на путь мытарств... Кромешная тьма... От холодного изразца щекотно ногам, когда она взбирается на печку, а сердце колотится, готово выпрыгнуть... Она влезает медленно, тихонечко, боясь зашуршать сорочкой, а то проснется отец,— он пьяный храпит на кровати... На постели жарко... Вот шарит рука, легонько дотрагивается до ее лодыжки, она знает, что это Ион, у него хрустят суставы, когда он влезает и укладывается подле нее... А сердце все стучит... Как оно стучит...
Потом вдруг она вся передернулась и, очнувшись, почему-то вспомнила, что сразу после свадьбы Ион и Джеордже стали закадычными друзьями, Ион то и дело ходит к ним, обо всем они меж собой советуются, в корчме вместе пьют и в Жидовице вместе бывают... Откуда ей это известно? Не помнила, но верно знала... кто-то сказывал... Да сам Ион говорил дома Зенобии, еще хвалился этим и Джеордже нахваливал...
И тут ей стало казаться, что печь разевает черную пасть и надвигается на нее. Ребенок выпустил изо рта сосок и заплакал... Ана вскочила, выбежала, заперла дверь, упрятала ключ. Ей так и чудилась за спиной грозно разверстая голодная пасть, она даже боялась оглянуться.
Сависта была все там же. Когда Ана поравнялась с ней, она плюнула и завыла страшным голосом:
— Убьет Джеордже всех... Срам... У-у-у... У-у-у!..
Но Ана шла, торопилась, словно дома кто ждал ее.
Постолы ее поляскивали по сухой дороге, солнце припекало спину.
Когда она зашла во двор, калитка так жалобно проскрипела, что ее скребнуло по сердцу. Ион с засученными рукавами обтесывал дышло, гакая при каждом ударе топора; он оторвался на миг от работы, посмотрел ей вслед, и глаза его потухли, как будто ему помешали любоваться другой. Ана прошла мимо него, не поворачивая головы. Дверь из сеней была настежь, вся черная, по притолоке ползла сизая дымная пелена. В комнате на постели спал Гланеташу. Он лежал врастяжку, с разинутым ртом и всхрапывал. Зено-бия с налитыми кровью глазами раздувала в очаге огонь; завидя невестку, она стала пушить ее, не переставая ворошить уголья и раздувать жар:
— Пошла теперь шляться целыми днями, тоже мужняя жена называется... ф-ф-ууу... ффф... ффф... а тут все дело стой... фф... шатущая, словно из цыган, а не от добрых людей... Ни крохи у тебя... фффуууффф... ни стыда нет... ффф... как погляжу... ни совести...
Ана слышала ее слова и не понимала их смысла. Все ей было как во сне. Она постояла среди комнаты. Ребенок агукал. Потом она будто вспомнила что-то, поудобнее примостила ребенка в ногах у Гланеташу, обернула потуже пеленками и перекрестила три раза... Проделывая все это, она словно опять позабыла, что думала, и застыла в отупении, с вопрошающим взглядом... Потом вздрогнула и быстро вышла в сени, там Стала шарить по углам, досадуя, что никак не найдет юго, что искала. Метнулась из сеней во двор, и на пороге ей в лицо ударил яркий свет весеннего солнца, она растерянно заморгала глазами. С желтым, испитым лицом, заострившимся носом и подбородком, она была воплощением отчаяния. Ей хотелось заломить руки, и не было сил... Какая-то новая мысль возникла у нее, и она бегом кинулась к хлеву...
Там она, пока пригляделась к темноте, двигалась на ощупь. Потом различила Середену, свою приданую корову, с костлявым хребтом и широко расставленны--ми, как весла, бедрами, словно она была вечно голодная; вымя у нее свисало почти до земли. Середена взглянула на нее большими, спокойными, меланхоличными глазами, будто спрашивая, что ей нужно. Ана погладила ее по заду, но Середена недовольно отворотила морду, уткнулась в объедья и пыхнула ноздрями, вывеивая труху из ясель... Рядом с ней жевала Ионова Неделька, дальше, тоже по правую сторону, выжидательно ржали два отощавших коня... Налево лежа подремывали быки.
Ана все мешкала. Останавливалась, забывая, что ищет, и, опомнясь, опять начинала топтаться. Так она очутилась у закуты, где прежде держали телка, которого Ион после продал, чтобы уплатить адвокату. На столбе на деревянном гвозде висел новенький аркан, — им привязывали теленка, когда отлучали его на время дойки. Взяв его и расправив в руках, Ана заулыбалась, словно обрадовалась. Потом огляделась кругом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130