Был он грузный, плечистый и здо-ровенный, как бык, ходил вразвалку, не разгибая колен.
Он так и кипел. Только и думал — махнуть бы самому в сад, поглядеть, как она там сидит глаз на глаз с Ионом. Но тут же спохватился, говоря, что эдок скорее испортишь дело, а не поправишь,— не вышло бы драки. Ион ведь злющий, как голодный волк. Да и девушка, если узнает, что ему все известно, еще хуже ожесточится. Лучше уж оставить их в покое. Тут СИЛОЙ не возьмешь, нужна смекалка.
Но Ион, чего ему надо? Зачем он старается закружить девке голову?..
Джеордже невольно метнул глазами на Флорику, дочь Максимовой вдовы. Та тоже стояла понурая, как и он. Видно, и она знает и ее одолевают те же мысли... Это чуть умерило его досаду. Когда ты не одинок, все-таки легче страдать. Он вздохнул всей грудью, надвинул на глаза шляпу, сказав себе:
— Теперь только с Флорикой и буду плясать... По крайней мере, пускай и он побесится от злости!..
6
Скрипачи шумно настраивали инструменты, возвещая начало танцев, особенно стараясь для тех, ктс уединился в саду. Парни нетерпеливо постукивали каб луками, весело покрикивали и все чаще взглядывали на девок, которые с замиранием сердца ждали приглашений.
В этот момент с улицы появился Василе Бачу, напевавший «гулевую» песню, в съехавшей набок шляпе, с красными и мутными от перепоя глазами. Он пошатывался на ходу и размахивал руками, точно препирался с воображаемым противником.
Завидев группу с господами в центре, он стал в задумчивом оцепенении, потом ринулся прямо к священнику Белчугу и начал:
— Я, батюшка, правду сказать, великий грешник... Ве-е-ликий! И пьяница и беспутник, каких свет не видел, вот те крест! Такой я, чего уж там наводить тень на плетень... В правде греха нет, так ведь, батюшка? Если и пью, то с досады, так? И пью оттого, что свое кровное пропиваю...
Священник прервал свой рассказ и, приняв важный вид, смерил суровым взглядом Василе Бачу. Крестьянин, однако, благодушно заулыбался и продолжал говорить, приклонясь, как на исповеди, точно никого и ничего знать не хотел:
— Горюю я крепко, батюшка, поверьте! Может, вы мне не верите? Оттого-то я пью, и пью, и пью. Вот так! Вы скажете: ну чего ты горюешь, пьяница? А как же мне не горевать, батюшка? Ведь у меня дочь есть, и не по нраву мне та дочь. Не по нраву, слышь? Потому как не желает она меня слушаться И крепко я болею душой, и крепко досадую, что не желает она мне угождать. Вот и скажите, прав я или нет!
Белчуг, как человек больной, не переносил запаха ракии, а Василе. словно нарочно, то и дело рыгал и дышал ему прямо в лицо. Но поведение крестьянина возмущало его больше потому, что это умаляло авторитет священника перед народом. Г-жа Херделя слушала с серьезнейшим видом, вскинув голову, сложив губы сердечком, и негодующе смотрела на окружающих, которые с любопытством толпились вокруг и втихомолку посмеивались над Бачу. Титу, напротив, даже находил удовольствие в косноязычных излияниях пьяного и придумывал, как бы подзадорить его, не при-влекая внимания попа.
Белчуг проглотил гнев и попытался унять Бачу им внушением:
--Нехорошо ты делаешь, Василе, что даже молодежи не стесняешься, вечно тебя подгулявшим видят. Добропорядочный человек не станет ежедень обогащать евреев да отравлять себя их бесовскими пойлами... Так-то, Василе!..
Бачу вдруг приосанился, отступил на два шага и ответил с комической укоризной в голосе:
-- Беда со мной, батюшка? А кому я что плохого сделал? Деньги, что ль, чьи пропил иль добро чье? Пить-пью...Но пью на свои, трудовые, потом добытые... Тогда зачем же вы на меня напраслину возводите? Если в чем провинился перед вами, скажите напрямик!
Примерь счел уместным вмешаться, взял Бачу под и хотел увести, уговаривая его: Хорошо, хорошо, Василе, все так, как ты говоришь... Только оставь господ в покое, господа пришли гулянье посмотреть, а не глупости твои слушать... Потом, обернувшись к парням, он крикнул повели-тельным тоном:
- А вы что стали, ребята? Будете плясать или нет?
Тут-то Василе Бачу и заметил Джеордже, стоявшего в стороне, сумрачного, точно сухостойное дерево, ухватил его за руку и потащил к священнику:
--Вот он, батюшка! Видите? Это мой зятек дорогой! С ним вы обвенчаете мою дочь, хотя бы даже у ней и сердце разорвалось...
Ладно, дядя Василе, оставь, — стыдливо проговорил Джеордже, криво улыбаясь.
Но тот все больше ерепенился и начал орать: --А я вот не желаю тебя оставлять, понял? Мне нужен зять приличный, не рвань какая... Я тебе отдаю девку, а ты на нее кнут паси, чтобы дурь у ней из головы выбить! Я знать не желаю всяких спесивых голодранцев, что норовят задурить ей башку. Не желаю, да и все, а раз не желаю, клади она голову на плашку, я только тюкну топориком, пускай мне потом виселицы не миновать. Так ведь, Джеордже?
Так, так,— пробормотал парень, желая угомони и, его.
Василе торжествующе огляделся по сторонам и сплюнул сквозь зубы прямо промеж ног примаря. Потом, как будто вспомнив что-то, двинулся к толпе девок, таща за собой Джеордже и крича во все горло:
— Ануца! Ануца! Где ты, доченька?
Джеордже побагровел, точно его сунули в жаркую
печь. Гнев и стыд охватили его душу. И он тотчас сказал Бачу тихонько, чтобы не слышали другие:
— Оставь ты Ануцу, она с Ионом Гланеташу в са ду под орехом...
Бачу вздрогнул, как ужаленный. Отрывисто вскрикнул и крупным шагом пустился к углу сарая, где как раз показалась дрожащая, испуганная Ана, уже услышавшая его голос. Бачу увидел ее, остановился на середине двора, раскорячил ноги, подбоченился и выпятил живот, грозно глядя на Ану. Постоял так несколько минут, потом его прорвало:
— Хорошо, Ануца, такой у нас был уговор?
И он бросился к ней с поднятым кулаком, готовясь ударить.
Одна из женщин, истошно вскрикнула:
— Караул! Держите, а то убьет ее!
Но еще не поравнявшись с дочерью, Василе заметил Иона, появившегося из-за угла сарая, и, сразу забыв про Ану, угрожающе повернул к парню. Ион, увидев, что тот идет прямо на него, чуть вздрогнул, но продолжал свой путь с полным спокойствием, как будто ни о чем не догадывался, и невозмутимо смотрел на Бачу.
— Я тебе что сказал, гольтепа, а? — заорал Василе Бачу, все ближе подступая к Иону, раздраженный его спокойствием.
Окрик подействовал на Иона, как удар бича. Бешеным огнем сверкнули его черные, блестящие, как живые бусины, глаза. Он ответил с легкой дрожью в голосе, но насмешливо:
— А что я тебе, слуга, что ты мне приказываешь?
— И буду тебе приказывать, разбойник, а коли слов не слушаешь, в кровь изобью! — проревел Бачу, наливаясь злобой, и ринулся на него.
Тогда Ион остановился, стиснул кулаки и крикнул глухо, как будто старался совладать с собой:
— Не тронь, дядя Василе, смотри!.. Не тронь!.. Не тронь!..
Несколько мужиков и парней бросились на Василе, удерживая его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Он так и кипел. Только и думал — махнуть бы самому в сад, поглядеть, как она там сидит глаз на глаз с Ионом. Но тут же спохватился, говоря, что эдок скорее испортишь дело, а не поправишь,— не вышло бы драки. Ион ведь злющий, как голодный волк. Да и девушка, если узнает, что ему все известно, еще хуже ожесточится. Лучше уж оставить их в покое. Тут СИЛОЙ не возьмешь, нужна смекалка.
Но Ион, чего ему надо? Зачем он старается закружить девке голову?..
Джеордже невольно метнул глазами на Флорику, дочь Максимовой вдовы. Та тоже стояла понурая, как и он. Видно, и она знает и ее одолевают те же мысли... Это чуть умерило его досаду. Когда ты не одинок, все-таки легче страдать. Он вздохнул всей грудью, надвинул на глаза шляпу, сказав себе:
— Теперь только с Флорикой и буду плясать... По крайней мере, пускай и он побесится от злости!..
6
Скрипачи шумно настраивали инструменты, возвещая начало танцев, особенно стараясь для тех, ктс уединился в саду. Парни нетерпеливо постукивали каб луками, весело покрикивали и все чаще взглядывали на девок, которые с замиранием сердца ждали приглашений.
В этот момент с улицы появился Василе Бачу, напевавший «гулевую» песню, в съехавшей набок шляпе, с красными и мутными от перепоя глазами. Он пошатывался на ходу и размахивал руками, точно препирался с воображаемым противником.
Завидев группу с господами в центре, он стал в задумчивом оцепенении, потом ринулся прямо к священнику Белчугу и начал:
— Я, батюшка, правду сказать, великий грешник... Ве-е-ликий! И пьяница и беспутник, каких свет не видел, вот те крест! Такой я, чего уж там наводить тень на плетень... В правде греха нет, так ведь, батюшка? Если и пью, то с досады, так? И пью оттого, что свое кровное пропиваю...
Священник прервал свой рассказ и, приняв важный вид, смерил суровым взглядом Василе Бачу. Крестьянин, однако, благодушно заулыбался и продолжал говорить, приклонясь, как на исповеди, точно никого и ничего знать не хотел:
— Горюю я крепко, батюшка, поверьте! Может, вы мне не верите? Оттого-то я пью, и пью, и пью. Вот так! Вы скажете: ну чего ты горюешь, пьяница? А как же мне не горевать, батюшка? Ведь у меня дочь есть, и не по нраву мне та дочь. Не по нраву, слышь? Потому как не желает она меня слушаться И крепко я болею душой, и крепко досадую, что не желает она мне угождать. Вот и скажите, прав я или нет!
Белчуг, как человек больной, не переносил запаха ракии, а Василе. словно нарочно, то и дело рыгал и дышал ему прямо в лицо. Но поведение крестьянина возмущало его больше потому, что это умаляло авторитет священника перед народом. Г-жа Херделя слушала с серьезнейшим видом, вскинув голову, сложив губы сердечком, и негодующе смотрела на окружающих, которые с любопытством толпились вокруг и втихомолку посмеивались над Бачу. Титу, напротив, даже находил удовольствие в косноязычных излияниях пьяного и придумывал, как бы подзадорить его, не при-влекая внимания попа.
Белчуг проглотил гнев и попытался унять Бачу им внушением:
--Нехорошо ты делаешь, Василе, что даже молодежи не стесняешься, вечно тебя подгулявшим видят. Добропорядочный человек не станет ежедень обогащать евреев да отравлять себя их бесовскими пойлами... Так-то, Василе!..
Бачу вдруг приосанился, отступил на два шага и ответил с комической укоризной в голосе:
-- Беда со мной, батюшка? А кому я что плохого сделал? Деньги, что ль, чьи пропил иль добро чье? Пить-пью...Но пью на свои, трудовые, потом добытые... Тогда зачем же вы на меня напраслину возводите? Если в чем провинился перед вами, скажите напрямик!
Примерь счел уместным вмешаться, взял Бачу под и хотел увести, уговаривая его: Хорошо, хорошо, Василе, все так, как ты говоришь... Только оставь господ в покое, господа пришли гулянье посмотреть, а не глупости твои слушать... Потом, обернувшись к парням, он крикнул повели-тельным тоном:
- А вы что стали, ребята? Будете плясать или нет?
Тут-то Василе Бачу и заметил Джеордже, стоявшего в стороне, сумрачного, точно сухостойное дерево, ухватил его за руку и потащил к священнику:
--Вот он, батюшка! Видите? Это мой зятек дорогой! С ним вы обвенчаете мою дочь, хотя бы даже у ней и сердце разорвалось...
Ладно, дядя Василе, оставь, — стыдливо проговорил Джеордже, криво улыбаясь.
Но тот все больше ерепенился и начал орать: --А я вот не желаю тебя оставлять, понял? Мне нужен зять приличный, не рвань какая... Я тебе отдаю девку, а ты на нее кнут паси, чтобы дурь у ней из головы выбить! Я знать не желаю всяких спесивых голодранцев, что норовят задурить ей башку. Не желаю, да и все, а раз не желаю, клади она голову на плашку, я только тюкну топориком, пускай мне потом виселицы не миновать. Так ведь, Джеордже?
Так, так,— пробормотал парень, желая угомони и, его.
Василе торжествующе огляделся по сторонам и сплюнул сквозь зубы прямо промеж ног примаря. Потом, как будто вспомнив что-то, двинулся к толпе девок, таща за собой Джеордже и крича во все горло:
— Ануца! Ануца! Где ты, доченька?
Джеордже побагровел, точно его сунули в жаркую
печь. Гнев и стыд охватили его душу. И он тотчас сказал Бачу тихонько, чтобы не слышали другие:
— Оставь ты Ануцу, она с Ионом Гланеташу в са ду под орехом...
Бачу вздрогнул, как ужаленный. Отрывисто вскрикнул и крупным шагом пустился к углу сарая, где как раз показалась дрожащая, испуганная Ана, уже услышавшая его голос. Бачу увидел ее, остановился на середине двора, раскорячил ноги, подбоченился и выпятил живот, грозно глядя на Ану. Постоял так несколько минут, потом его прорвало:
— Хорошо, Ануца, такой у нас был уговор?
И он бросился к ней с поднятым кулаком, готовясь ударить.
Одна из женщин, истошно вскрикнула:
— Караул! Держите, а то убьет ее!
Но еще не поравнявшись с дочерью, Василе заметил Иона, появившегося из-за угла сарая, и, сразу забыв про Ану, угрожающе повернул к парню. Ион, увидев, что тот идет прямо на него, чуть вздрогнул, но продолжал свой путь с полным спокойствием, как будто ни о чем не догадывался, и невозмутимо смотрел на Бачу.
— Я тебе что сказал, гольтепа, а? — заорал Василе Бачу, все ближе подступая к Иону, раздраженный его спокойствием.
Окрик подействовал на Иона, как удар бича. Бешеным огнем сверкнули его черные, блестящие, как живые бусины, глаза. Он ответил с легкой дрожью в голосе, но насмешливо:
— А что я тебе, слуга, что ты мне приказываешь?
— И буду тебе приказывать, разбойник, а коли слов не слушаешь, в кровь изобью! — проревел Бачу, наливаясь злобой, и ринулся на него.
Тогда Ион остановился, стиснул кулаки и крикнул глухо, как будто старался совладать с собой:
— Не тронь, дядя Василе, смотри!.. Не тронь!.. Не тронь!..
Несколько мужиков и парней бросились на Василе, удерживая его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130