Наконец они уговорились, что поедут к Эльвире Фи липою и там будут наряжаться. Лаура с радостью согласилась на то, чтобы Пинтя заехал за ними, а от Филипою они уже вместе поедут на бал...
Юноша не заговаривал о том, где думает ночевать, и чтобы он не вообразил, будто ему можно остаться у них, Титу, по поручению матери, улучив момент, порекомендовал ему остановиться в Армадии у Аугус-тина, державшего извоз, человека очень приличного, у него хороший дом, и он ничего не возьмет за ночлег, если сказать, что к нему послал Херделя. Пинтя об этом раньше не задумывался, он немножко оторопел и попросил Титу проводить его туда, пообещав доставить его домой на бричке. Титу, разумеется, согласился, в надежде, что ему посчастливится хотя бы мимоездом повидать Розу Ланг.
За столом Пинтя почти не ел, Лаура и всегда-то ела, как птичка, а теперь едва притронулась к лакомствам, которые им обоим подкладывала Гиги, досадуя, что как раз те, для кого это готовилось, привередничают.
В поздний час юноша наконец-таки собрался ехать. Будь на то его воля, он бы остался и проговорил тут до утра... Херделя посветил ему лампой, а женская половина кричала вдогонку, чтобы он не забыл, что его завтра ждут к обеду. Кстати, дождь перестал, и небо чуть-чуть прояснилось,—наверно, выдастся чудесный день...
Девицы, спавшие в гостиной на одной постели, прощебетали и просовещались далеко за полночь. Лаура несколько раз всплакнула, а когда подумала о второй кадрили и первых турах вальса, поплакала и по-настоящему. Но Гиги всячески нахваливала Пин-тю, говорила, что он соединяет в себе все качества идеального мужчины, не забывала попутно и подсмеяться над Унгуряну, над его комичной угловатостью, вечно потными руками, над его нелепой самонадеянностью и была страшно довольна, когда ей удавалось рассмешить Лауру.
И все же в эту ночь Лауре снился только Аурел, будто бы он ее безумно любит и собирается застрелиться из-за Пинти, будто с Аурелом она танцует вторую кадриль, совершенно счастливая, все девицы завидуют ей, а Пинтя, надутый, стоит в углу, как мрачный призрак...
5
В воскресенье, когда колокола отзвонили выход из церкви, Титу поспешил к священнику Белчугу просить на вечер коляску. С замиранием сердца входил он во двор. Давно уж он не виделся с Белчугом, потому что все это время увивался за Розой Ланг. Но он прекрасно знал, что поп, проходя мимо их дома, отворачивался, чтобы не здороваться, а когда недавно встретился в Армадии с Херделей, то притворился, будто не замечает его. Никогда еще до сих пор холодность между священником и учителем не была столь явной, и Титу побаивался, как бы и на него не распространилось неудовольствие попа...
Белчуг только что пришел домой вместе с членами церковного совета, те, глотая слюну, смотрели, как он ест, и дожидались, пока он кончит, чтобы потом договориться относительно постройки новой церкви. Священник был особенно благодушно настроен и встретил Титу бурными изъявлениями дружбы.
— Здравствуйте, поэт!.. Сколько лет, сколько зим не бывали у меня!.. Что новенького слышно в мире муз? Каким счастливым ветром ко мне?
Поэзия была страстью священника, в былые времена он и сам кропал стишки, изливая в них душу, давно, еще до семинарии, когда его пленяли некие нежные голубые глаза.
— Я бы хотел поговорить с вами, батюшка,— сказал изумленный столь радушным приемом Титу, давая понять, что желал бы остаться с ним без свидетелей.
Белчуг живо выпроводил членов церковного совета.
— А ну-ка, отправляйтесь по домам, мне теперь не до вас! Придете после обеда, перед вечерней!
Когда они остались вдвоем, поп налил ему стакан вина.
— Ну, ваше здоровье, и быть вам великим, как Кошбук! — пожелал Белчуг, чокнулся с ним и одним духом опорожнил стакан.
Титу хотел было начать разговор издалека, но священник так обласкал его, что он сразу выпалил:
— Нам нужна бы ваша бричка на вечер... Вы знаете, что нынче бал... Вы же все равно не поедете, а мы...
Судя по доброму расположению духа, Титу ожидал, что священник тут же прервет его и скажет: «Пожалуйста». Но так как Белчуг молчал и хмурился, юноша смущенно осекся, недоумевающе глядя на него... После тягостной паузы поп, потупив глаза в пустую тарелку и поигрывая вилкой, задумчиво и медленно начал:
— Я вам, конечно, дам, но только вам... Вам лично, понимаете?.. Потому что родителям вашим я бы не дал, пускай она лучше сгорит... Вот так! Вам я говорю начистоту: не дал бы... Вы юноша разумный и поймете меня без долгих объяснений. Когда ваш отец приехал сюда, я возликовал всем сердцем, вы это отлично знаете, и делал все, что мог, чтобы быть ему полезным. Я бы никогда не поверил, что он станет моим противником, чтобы не сказать открытым врагом. Пусть он не думает, что я глуп. Я уже давно чувствовал, что он подкапывается под меня, и молчал. Но всему есть предел... всему... Когда у меня открылись глаза, я просто испугался...
Он так и не поднимал глаз от тарелки. Только с крестьянами он был похрабрее. В остальных случаях робел, высказывая кому-нибудь неприятные вещи... Титу сидел как на иголках. Слова священника казались ему несправедливыми и оскорбительными. На минуту у него явилась мысль брякнуть ему какую-нибудь дерзость и на этом покончить. Но это бы значило остаться без коляски.
— Да и вы тоже не обращайте внимания на всякие
мелочи, — сказал он потом, когда Белчуг примолк.
Действительно, священник, по-видимому, исчерпал свою отповедь. Он продолжал уже другим тоном:
— А вы знаете, у меня и кучера нет. Мой человек в ночь должен отправиться на мельницу в Думитрицу, ведь на водяных мельницах в Жидовице мелют дорого и плохо, в в Думитрице есть паровая мельница, мучка будет отменная..;
— Ничего, я сам буду править лошадьми! — заявил Титу, думая взять за кучера Иона Гланеташу, конечно, без ведома попа.
— Только смотрите, как бы они вас не опрокинули, кони рысистые, застоялые... Счастливо развлекаться!
По дороге к дому Титу предупредил Иона, что вечером возьмет его с собой. Пока шел, он уже примерял мученический венец, собираясь расписать дома, как ему досталось от попа. Но он ничего не смог рассказать, потому что Пинтя был уже там.
После обеда все разошлись, чтобы Лаура побыла наедине с Пинтей и они могли бы излить друг другу душу... Они просидели вдвоем почти час, однако говорили вовсе не о любви, а об одних пустяках, делая долгие паузы и по-детски краснея, когда украдкой взглядывали друг на друга и встречались глазами... Каждый говорил себе, что начать должен другой, и под конец оба успокоились на том, что лучше объясниться вечером, на балу, где в потоке людей и музыки легче будет открыть сердце.
Херделя словно чувствовал, что молодые люди зря вели время, и постарался залучить Пинтю к себе на серьезную беседу, всего на несколько минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Юноша не заговаривал о том, где думает ночевать, и чтобы он не вообразил, будто ему можно остаться у них, Титу, по поручению матери, улучив момент, порекомендовал ему остановиться в Армадии у Аугус-тина, державшего извоз, человека очень приличного, у него хороший дом, и он ничего не возьмет за ночлег, если сказать, что к нему послал Херделя. Пинтя об этом раньше не задумывался, он немножко оторопел и попросил Титу проводить его туда, пообещав доставить его домой на бричке. Титу, разумеется, согласился, в надежде, что ему посчастливится хотя бы мимоездом повидать Розу Ланг.
За столом Пинтя почти не ел, Лаура и всегда-то ела, как птичка, а теперь едва притронулась к лакомствам, которые им обоим подкладывала Гиги, досадуя, что как раз те, для кого это готовилось, привередничают.
В поздний час юноша наконец-таки собрался ехать. Будь на то его воля, он бы остался и проговорил тут до утра... Херделя посветил ему лампой, а женская половина кричала вдогонку, чтобы он не забыл, что его завтра ждут к обеду. Кстати, дождь перестал, и небо чуть-чуть прояснилось,—наверно, выдастся чудесный день...
Девицы, спавшие в гостиной на одной постели, прощебетали и просовещались далеко за полночь. Лаура несколько раз всплакнула, а когда подумала о второй кадрили и первых турах вальса, поплакала и по-настоящему. Но Гиги всячески нахваливала Пин-тю, говорила, что он соединяет в себе все качества идеального мужчины, не забывала попутно и подсмеяться над Унгуряну, над его комичной угловатостью, вечно потными руками, над его нелепой самонадеянностью и была страшно довольна, когда ей удавалось рассмешить Лауру.
И все же в эту ночь Лауре снился только Аурел, будто бы он ее безумно любит и собирается застрелиться из-за Пинти, будто с Аурелом она танцует вторую кадриль, совершенно счастливая, все девицы завидуют ей, а Пинтя, надутый, стоит в углу, как мрачный призрак...
5
В воскресенье, когда колокола отзвонили выход из церкви, Титу поспешил к священнику Белчугу просить на вечер коляску. С замиранием сердца входил он во двор. Давно уж он не виделся с Белчугом, потому что все это время увивался за Розой Ланг. Но он прекрасно знал, что поп, проходя мимо их дома, отворачивался, чтобы не здороваться, а когда недавно встретился в Армадии с Херделей, то притворился, будто не замечает его. Никогда еще до сих пор холодность между священником и учителем не была столь явной, и Титу побаивался, как бы и на него не распространилось неудовольствие попа...
Белчуг только что пришел домой вместе с членами церковного совета, те, глотая слюну, смотрели, как он ест, и дожидались, пока он кончит, чтобы потом договориться относительно постройки новой церкви. Священник был особенно благодушно настроен и встретил Титу бурными изъявлениями дружбы.
— Здравствуйте, поэт!.. Сколько лет, сколько зим не бывали у меня!.. Что новенького слышно в мире муз? Каким счастливым ветром ко мне?
Поэзия была страстью священника, в былые времена он и сам кропал стишки, изливая в них душу, давно, еще до семинарии, когда его пленяли некие нежные голубые глаза.
— Я бы хотел поговорить с вами, батюшка,— сказал изумленный столь радушным приемом Титу, давая понять, что желал бы остаться с ним без свидетелей.
Белчуг живо выпроводил членов церковного совета.
— А ну-ка, отправляйтесь по домам, мне теперь не до вас! Придете после обеда, перед вечерней!
Когда они остались вдвоем, поп налил ему стакан вина.
— Ну, ваше здоровье, и быть вам великим, как Кошбук! — пожелал Белчуг, чокнулся с ним и одним духом опорожнил стакан.
Титу хотел было начать разговор издалека, но священник так обласкал его, что он сразу выпалил:
— Нам нужна бы ваша бричка на вечер... Вы знаете, что нынче бал... Вы же все равно не поедете, а мы...
Судя по доброму расположению духа, Титу ожидал, что священник тут же прервет его и скажет: «Пожалуйста». Но так как Белчуг молчал и хмурился, юноша смущенно осекся, недоумевающе глядя на него... После тягостной паузы поп, потупив глаза в пустую тарелку и поигрывая вилкой, задумчиво и медленно начал:
— Я вам, конечно, дам, но только вам... Вам лично, понимаете?.. Потому что родителям вашим я бы не дал, пускай она лучше сгорит... Вот так! Вам я говорю начистоту: не дал бы... Вы юноша разумный и поймете меня без долгих объяснений. Когда ваш отец приехал сюда, я возликовал всем сердцем, вы это отлично знаете, и делал все, что мог, чтобы быть ему полезным. Я бы никогда не поверил, что он станет моим противником, чтобы не сказать открытым врагом. Пусть он не думает, что я глуп. Я уже давно чувствовал, что он подкапывается под меня, и молчал. Но всему есть предел... всему... Когда у меня открылись глаза, я просто испугался...
Он так и не поднимал глаз от тарелки. Только с крестьянами он был похрабрее. В остальных случаях робел, высказывая кому-нибудь неприятные вещи... Титу сидел как на иголках. Слова священника казались ему несправедливыми и оскорбительными. На минуту у него явилась мысль брякнуть ему какую-нибудь дерзость и на этом покончить. Но это бы значило остаться без коляски.
— Да и вы тоже не обращайте внимания на всякие
мелочи, — сказал он потом, когда Белчуг примолк.
Действительно, священник, по-видимому, исчерпал свою отповедь. Он продолжал уже другим тоном:
— А вы знаете, у меня и кучера нет. Мой человек в ночь должен отправиться на мельницу в Думитрицу, ведь на водяных мельницах в Жидовице мелют дорого и плохо, в в Думитрице есть паровая мельница, мучка будет отменная..;
— Ничего, я сам буду править лошадьми! — заявил Титу, думая взять за кучера Иона Гланеташу, конечно, без ведома попа.
— Только смотрите, как бы они вас не опрокинули, кони рысистые, застоялые... Счастливо развлекаться!
По дороге к дому Титу предупредил Иона, что вечером возьмет его с собой. Пока шел, он уже примерял мученический венец, собираясь расписать дома, как ему досталось от попа. Но он ничего не смог рассказать, потому что Пинтя был уже там.
После обеда все разошлись, чтобы Лаура побыла наедине с Пинтей и они могли бы излить друг другу душу... Они просидели вдвоем почти час, однако говорили вовсе не о любви, а об одних пустяках, делая долгие паузы и по-детски краснея, когда украдкой взглядывали друг на друга и встречались глазами... Каждый говорил себе, что начать должен другой, и под конец оба успокоились на том, что лучше объясниться вечером, на балу, где в потоке людей и музыки легче будет открыть сердце.
Херделя словно чувствовал, что молодые люди зря вели время, и постарался залучить Пинтю к себе на серьезную беседу, всего на несколько минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130