— Пока жив, ничего не дам! Это ты наперед знай! Ни единого крейцера и ни пяди земли! Скорей убью дочь и похороню, по крайней мере, буду знать, что сам убил ее за то, что не соблюла свою честь и не послушалась меня... Вот! Так-то!
— Ну если так, то понапрасну мы себя утруждали и батюшке докучали, — сказал Ион, вертя в руках шляпу и выпрямляясь, как будто он собирался встать.
Белчуг, испугавшись, что весь его план расстроится, хотел вмешаться и уломать их, но не знал, как это сделать. Он кашлянул несколько раз, давая понять, что собирается высказаться. Снова воцарилось молчание, на этот раз нервное, прерываемое поскрипываньем стульев... Белчуг не успел раскрыть рта, как Василе Бачу опять разразился:
— Если ты рассчитывал вырвать у меня землю, обманув мою дочь, так ты просчитался, не на того напал... Ни-ни, парень!.. Гм... Я знаю, ты бы рад... Но я... гм... меня не проведешь... Это уж нет, Ион, упаси меня бог и пресвятая богоматерь!
В следующий миг Ион, Зенобия и Гланеташу возмущенно запротестовали, покрывая голос священника, призывавшего к сдержанности... Лишь теперь лед был действительно сломан и пошло пререкание на три часа. То они готовы были сойтись, то чуть не вцеплялись друг в друга, а через минуту опять успокаивались. Одна Ана помалкивала и вздыхала, как подсудимая в ожидании приговора.
Наконец Василе Бачу решился отдать пять участков земли и пару быков, причем записать землю на имя Аны. Но Ион уперся на своем: вся земля должна отойти к нему, потому что Бачу не под силу обрабатывать ее — человек он пожилой; а зато в благодарность он будет о нем заботиться и никогда не ослушается.
Тут Белчуг с победным видом поднялся. Труден был сговор поначалу. Дальше они поддадутся, сколько бы там ни вздорили. Но все это празднословие наскучило ему, к тому же он видел, что вечереет, а они еще не достигли согласия. Поэтому он спровадил их домой, там продолжать схватку, и, прощаясь за руку с мужчинами, сказал с улыбкой:
— Ну, в добрый час да в радость! А на свадьбе не забудьте господа на небеси и его церковь на земле!
Перепалка между противниками продолжалась дорогой еще жарче. Они угрожали друг другу, перебранивались, останавливались, размахивали руками, ворчали что-то про себя, а сговор ничуть не подвигался. Когда подошли к дому Василе Бачу, каждый решил в душе оставить так, как хочет другой, и на том покончить, и оба тотчас передумали в надежде, что отсрочка будет ему только на руку. Одной Ане был спех, она дрожала и умоляюще взглядывала то на отца, то на Иона, боясь, что они разойдутся, так и не решив ее судьбы, не прекратив ее мучений. И действительно, они расстались, побожившись, как тот, так и другой, что или будет по его, или им больше не встречаться...
Василе Бачу, чувствуя, что ему наступают на горло, бесился от ярости и, чтобы излить ее, цеплялся к Ане и опять избил ее в кровь... Всю ночь и следующий день его раздирали мрачные мысли. Теперь он ясно понимал то, о чем смутно догадывался, когда проведал, что сын Гланеташу старается задурить Ане голову. «Значит, он хочет отнять у меня землю!» Холодный пот выступал у него при мысли, что его все же согнут и тогда придется жить нищенством... Он раскидывал мозгами, придумывая, каким бы способом вывернуться из лап мошенника, и радовался одной надежде, что можно найти что-то такое и позлее обмануть Иона. Но сколько он ни мучился, ничего не смог придумать. Разве что пригрозить ему, пускай, мол, Ана родит и остается дома, а замуж он ее не станет выдавать. Но эта угроза показалась ему такой пустячной, что он и сам в нее не поверил. Как она на Иона подействует? Он только больше раззадорится...
Ион ликовал и радовался. Он был уверен, что Василе Бачу в конце концов отдаст ему все, крестился, благословляя господа, что помог ему одержать верх. На другой день, чуть свет, он исходил все окрестности, осматривая участки своего будущего тестя и радуясь на них, уже как на свои собственные. Потом среди дня сцепился с Гланеташу, когда тот заикнулся насчет того, чтобы он не больно зарывался.
— Чем учить меня, лучше бы руки приложил к чему-нибудь, а то даром у бога хлеб ешь, хуже всякого трутня! — презрительно цыкнул он на отца.
Вечером Кон в компании с Зенобией, с женой Мачедона Черчеташу Флоарей и с тещей примаря, старой бабой, специалисткой по части сватовства и сделок, отправился к Василе Бачу, который, впрочем, ждал его и даже зазвал к себе бабку Фироану и жену учителя Симиона Бутуною, чтобы выстоять перед натиском. Ана подсластила штоф ракии, зная, что выпивка развязывает языки и укрощает сердца. Весь торг был начат сызнова, еще с большим азартом и яростью, так как каждая сторона имела целью перехитрить неприятеля. Речь держали преимущественно женщины, они перекорялись зуб за зуб и вместо доводов и доказательств честили сперва друг друга, потом Иона, Ану, Гланеташу, Бачу и всю их родню, знаемую и незнаемую... Они не только не столковались, а еще пуще остервенились, и расстались, решив не возобновлять переговоров, что, конечно, не помешало им снова встретиться через несколько дней и снова разрутаться.
Пока они спорили, наступил великий пост. Тут Василе Бачу подумал, что до пасхи свадьбу все равно нельзя справлять, и стал еще больше артачиться, чтобы выиграть время и выискать способ обмануть зятя. Ион тоже нисколько не спешил, и когда Василе припугнул его, что не выдаст за него Ану, он только покатился со смеху... Потом, за две недели до праздников, они сладились в каких-то полчаса. Ион даже поразился, до чего покладистым стал Бачу. Он уступил в приданое всю землю и два дома, потребовав лишь записать все после свадьбы на них обоих. А когда Ана, после венчания, переберется к Гланеташу, он отдаст им пару быков, лошадь, корову с телком, свинью с семью поросятами, новую телегу в всякое мелкое обзаведенье, какое полагается молодке. Сговорясь, они в тот же день отправились к письмоводителю для предварительного уведомления, положенного по закону, а потом к священнику насчет оглашения в церкви, что венчание будет во второе воскресенье после пасхи.
С этого момента Василе Бачу жил в таком волненье, точно сам был женихом. Весь день он не находил себе места и не знал, как скрыть нетерпение. Из боязни проговориться, он перестал захаживать к Авруму, но пил дома еще больше обычного. Теперь ему казалось, что время тянется слишком медленно, и он томился страхом, как бы кто или что не спутало ему расчетов.
4
После посещения румынского священника Титу почувствовал себя другим человеком, просвещеннее, чище. Он много думал над своей прежней жизнью и находил ее бесплодной и постыдной. Как будто он ходил с завязанными глазами, жил и ничего не видел. Недавнее пристрастие к венгерскому языку теперь казалось ему глупым и смешным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130