.. И еще вроде в том смысле, что они слишком быстро росли и он не успел им привить... какие-то принципы... А, вспомнила: принципы мудрых и благородных, а сам не сумел подать им живой пример. Но зачем я вам это рассказываю, больные в таком состоянии несут всякую чепуху, ее нельзя принимать всерьез. Я даже не знала, о ком это он, но в бреду он все возвращается к этим детям, они у него не выходят из головы»
Сестра не торопилась — отделение небольшое, и до ужина еще далеко.
— Есть у него, кажется, какая-то родственница, только она ни разу не приходила, он называет ее таким странным коротким именем...
У Миши перехватило дыхание. Камилл рассеянно всовывал в конверт свой договор. Мишь отважилась на вопрос:
— И что же он о ней говорил?
— Прощения просил.
Теперь уж никто не осмелится сказать Миши, чтобы спрятала платочек...
— Сестра, приготовьте для профессора Крчмы лейкеран вместо цитоксина, дозировку вам укажет доктор Бартош, — раздался за их спиной голос Мариана, недовольного излишней разговорчивостью сестры — наверное, он слышал часть этого разговора.
— Хорошо, пан доцент, — пискнула сестра и втолкнула каталку в комнату для сестер.
— Может, такое сочетание поможет... — как бы про себя пробормотал Мариан.
Медленно подошли к лестнице.
— Сдается мне, на наш двадцатипятилетний юбилей в «Астории» Роберт Давид уже не придет, — проговорил Камилл.
Мариан будто не расслышал, остановился на площадке попрощаться с друзьями.
— А нам так и не удалось сделать ничего более существенного, чем немного облегчить страдания больных раком крови, в лучшем случае продлить их жизнь на несколько месяцев... — проговорил он, глядя в лицо Миши, но она чувствовала, что Мариан ее и не видит. — Чертовски скудный результат. И не может нас утешать то обстоятельство, что большего не добились сотни специалистов во всем мире...
Эпилог
Зал в «Астории» вдруг показался слишком большим для семерых собравшихся — большим и странно оглохшим. Все старались не глядеть и все же не могли не бросать украдкой взгляды на пустое место во главе стола, на место Роберта Давида. Столы, сколько они помнят, всегда бывали составлены в форме подковы; за ними иногда проводились собрания, а чаще — свадьбы. Сегодня этот зал попросили открыть, в виде исключения, семь человек в трауре.
На место за столом, принадлежавшее их классному руководителю, Мишь положила единственную темно-алую розу.
В памяти их еще отзывались заключительные аккорды из оперы «Ее падчерица», которую выбрал Пирк для последнего траурного обряда: музыка трагическая и в то же время возвышающая и очищающая душу. И звучали в ушах слова прощальной речи Камилла над гробом — как когда-то в гимназии и потом на всех их пятилетних встречах, сегодня в последний раз обращался Камилл к Крчме от имени 8 «Б» класса — последним из выступивших на панихиде.
Мариан вынул конверт с извещением о смерти, пришедший в Институт гематологии: Педагогический научно-исследовательский институт Карлова университета извещает, что скончался член их коллектива доктор Франтишек Крчма.
— У него было звание доктора? — изумилась Ивонна.
— Да он же никогда так не подписывался, даже под нашими аттестатами! — молвила, побледнев, Ружена.
— А на дощечке у двери в квартиру даже не было слова «профессор», — добавил Гейниц.
— Знаешь что, ты не реви! — накинулся Пирк на Мишь. — Роберт Давид этого терпеть не мог. Так и вижу, как он сейчас обозлился в гробу!
Камилл согласно кивнул.
— Если что и должен вызывать настоящий мужчина, скорее зависть, чем сострадание, сказал он как-то мне.
— Был бы он сейчас с нами, спросил бы, чего же мы, черт возьми, не выпьем на его поминках! — с этими грубовато-бодрыми словами, стараясь заглушить тяжкую боль в душе, Пирк заказал две бутылки вина.
— А не будет это немного... недостойно? — усомнилась Руженка.
— Он меньше всего думал о собственном достоинстве, — нахмурился Пирк. — Раз как-то увидел я его на улице и нарочно шел за ним часть пути: и всю дорогу он гонял ногой каштан перед собой...
— А я видела его в Ностицевом парке; он проходил мимо свежеокрашенной скамейки. Огляделся по сторонам — и пальцем попробовал, правда ли краска не высохла, — подхватила Мишь с глазами, красными, как у кролика.
— Некоторые его советы запоминаешь на всю жизнь, — заговорила Ивонна. — Один раз он сказал мне: «Не ставь вещи с ног на голову. Если перевернешь на скатерть солонку — не спасешь дело тем, что выльешь на соль красного вина».
— И собаки за ним бегали, — сказал Пирк. — Как-то, когда мы играли квартет у Штурсы, он рассказал, будто в какой-то деревне на Бероунке к нему привязалась дворняга и три часа трусила за ним через Кршивоклатский лес. По дороге Крчма поделился с ней едой, и дворняга предалась ему со всеми потрохами. Потом они вышли на шоссе, пес был молодой и к машинам не привык, стал носиться за ними по асфальту, словно дома по двору, водители тормозили —> только покрышки взвизгивали. «Да отзовите же, господи, вашу собаку, раз уж не держите ее на поводке!»— «А я не знаю, как ее зовут!» — «Я на вас в суд подам!» — кричал кто-то из шоферов, едва не свалившись в кювет...
Официант принес вино, Пирк сам разлил. Встали, подняли бокалы к тому месту, где лежала одинокая роза.
— И до дна! — Пирк все старался создать такую атмосферу, какая была бы приятна умершему.
— Говорят, собаки лучше, чем люди, чуют хорошего человека, — подхватил Камилл тему Пирка. — Судьба каждого из нас была ему куда важнее собственной, а я-то иногда сомневался...
Руженка догадалась, что имеет в виду Камилл.
— И если он кому дал неверный совет, то просто не знал, что ошибается, — сказала она.
— Кому же, к примеру? — насторожилась Ивонна.
— Гейницу. Его совет был неудачен: он стоил Гейницу карьеры.
— Еще вопрос, стоила ли чего-нибудь такая карьера, — возразил Пирк,
— А ты свою тоже изрядно испортил, и без Роберта Давида! — Руженка выпила вина; одно свое свойство она не сумела преодолеть даже за двадцать шесть лет после гимназии: выпьет два бокала — и разом теряет трезвость суждения. — Но, в конце концов, так, может, и лучше. Лучше тормозить паровозы, чем прогресс, занимая высокие должности. Вы, старые партийные бойцы, просто позеры.
— Брось, Руженка, мы здесь не для политических дебатов, — нахмурился Мариан. — Кое в чем мы, возможно, не понимали Роберта Давида, но таков уж удел широких и чистых натур — мелкие и слабые не в состоянии постичь их.
— Я страшно жалею, — Камилл поспешил сменить тему, — что не мог порадовать Роберта Давида первой своей книжкой. Он так долго ждал ее — и не дождался каких-то полгода...
Руженка отвела глаза, Гейниц рассеянно поглядывал на пустое место во главе стола.
— Есть вещи, которые невозможно поправить, и они будут терзать до бесконечности, — тихо сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Сестра не торопилась — отделение небольшое, и до ужина еще далеко.
— Есть у него, кажется, какая-то родственница, только она ни разу не приходила, он называет ее таким странным коротким именем...
У Миши перехватило дыхание. Камилл рассеянно всовывал в конверт свой договор. Мишь отважилась на вопрос:
— И что же он о ней говорил?
— Прощения просил.
Теперь уж никто не осмелится сказать Миши, чтобы спрятала платочек...
— Сестра, приготовьте для профессора Крчмы лейкеран вместо цитоксина, дозировку вам укажет доктор Бартош, — раздался за их спиной голос Мариана, недовольного излишней разговорчивостью сестры — наверное, он слышал часть этого разговора.
— Хорошо, пан доцент, — пискнула сестра и втолкнула каталку в комнату для сестер.
— Может, такое сочетание поможет... — как бы про себя пробормотал Мариан.
Медленно подошли к лестнице.
— Сдается мне, на наш двадцатипятилетний юбилей в «Астории» Роберт Давид уже не придет, — проговорил Камилл.
Мариан будто не расслышал, остановился на площадке попрощаться с друзьями.
— А нам так и не удалось сделать ничего более существенного, чем немного облегчить страдания больных раком крови, в лучшем случае продлить их жизнь на несколько месяцев... — проговорил он, глядя в лицо Миши, но она чувствовала, что Мариан ее и не видит. — Чертовски скудный результат. И не может нас утешать то обстоятельство, что большего не добились сотни специалистов во всем мире...
Эпилог
Зал в «Астории» вдруг показался слишком большим для семерых собравшихся — большим и странно оглохшим. Все старались не глядеть и все же не могли не бросать украдкой взгляды на пустое место во главе стола, на место Роберта Давида. Столы, сколько они помнят, всегда бывали составлены в форме подковы; за ними иногда проводились собрания, а чаще — свадьбы. Сегодня этот зал попросили открыть, в виде исключения, семь человек в трауре.
На место за столом, принадлежавшее их классному руководителю, Мишь положила единственную темно-алую розу.
В памяти их еще отзывались заключительные аккорды из оперы «Ее падчерица», которую выбрал Пирк для последнего траурного обряда: музыка трагическая и в то же время возвышающая и очищающая душу. И звучали в ушах слова прощальной речи Камилла над гробом — как когда-то в гимназии и потом на всех их пятилетних встречах, сегодня в последний раз обращался Камилл к Крчме от имени 8 «Б» класса — последним из выступивших на панихиде.
Мариан вынул конверт с извещением о смерти, пришедший в Институт гематологии: Педагогический научно-исследовательский институт Карлова университета извещает, что скончался член их коллектива доктор Франтишек Крчма.
— У него было звание доктора? — изумилась Ивонна.
— Да он же никогда так не подписывался, даже под нашими аттестатами! — молвила, побледнев, Ружена.
— А на дощечке у двери в квартиру даже не было слова «профессор», — добавил Гейниц.
— Знаешь что, ты не реви! — накинулся Пирк на Мишь. — Роберт Давид этого терпеть не мог. Так и вижу, как он сейчас обозлился в гробу!
Камилл согласно кивнул.
— Если что и должен вызывать настоящий мужчина, скорее зависть, чем сострадание, сказал он как-то мне.
— Был бы он сейчас с нами, спросил бы, чего же мы, черт возьми, не выпьем на его поминках! — с этими грубовато-бодрыми словами, стараясь заглушить тяжкую боль в душе, Пирк заказал две бутылки вина.
— А не будет это немного... недостойно? — усомнилась Руженка.
— Он меньше всего думал о собственном достоинстве, — нахмурился Пирк. — Раз как-то увидел я его на улице и нарочно шел за ним часть пути: и всю дорогу он гонял ногой каштан перед собой...
— А я видела его в Ностицевом парке; он проходил мимо свежеокрашенной скамейки. Огляделся по сторонам — и пальцем попробовал, правда ли краска не высохла, — подхватила Мишь с глазами, красными, как у кролика.
— Некоторые его советы запоминаешь на всю жизнь, — заговорила Ивонна. — Один раз он сказал мне: «Не ставь вещи с ног на голову. Если перевернешь на скатерть солонку — не спасешь дело тем, что выльешь на соль красного вина».
— И собаки за ним бегали, — сказал Пирк. — Как-то, когда мы играли квартет у Штурсы, он рассказал, будто в какой-то деревне на Бероунке к нему привязалась дворняга и три часа трусила за ним через Кршивоклатский лес. По дороге Крчма поделился с ней едой, и дворняга предалась ему со всеми потрохами. Потом они вышли на шоссе, пес был молодой и к машинам не привык, стал носиться за ними по асфальту, словно дома по двору, водители тормозили —> только покрышки взвизгивали. «Да отзовите же, господи, вашу собаку, раз уж не держите ее на поводке!»— «А я не знаю, как ее зовут!» — «Я на вас в суд подам!» — кричал кто-то из шоферов, едва не свалившись в кювет...
Официант принес вино, Пирк сам разлил. Встали, подняли бокалы к тому месту, где лежала одинокая роза.
— И до дна! — Пирк все старался создать такую атмосферу, какая была бы приятна умершему.
— Говорят, собаки лучше, чем люди, чуют хорошего человека, — подхватил Камилл тему Пирка. — Судьба каждого из нас была ему куда важнее собственной, а я-то иногда сомневался...
Руженка догадалась, что имеет в виду Камилл.
— И если он кому дал неверный совет, то просто не знал, что ошибается, — сказала она.
— Кому же, к примеру? — насторожилась Ивонна.
— Гейницу. Его совет был неудачен: он стоил Гейницу карьеры.
— Еще вопрос, стоила ли чего-нибудь такая карьера, — возразил Пирк,
— А ты свою тоже изрядно испортил, и без Роберта Давида! — Руженка выпила вина; одно свое свойство она не сумела преодолеть даже за двадцать шесть лет после гимназии: выпьет два бокала — и разом теряет трезвость суждения. — Но, в конце концов, так, может, и лучше. Лучше тормозить паровозы, чем прогресс, занимая высокие должности. Вы, старые партийные бойцы, просто позеры.
— Брось, Руженка, мы здесь не для политических дебатов, — нахмурился Мариан. — Кое в чем мы, возможно, не понимали Роберта Давида, но таков уж удел широких и чистых натур — мелкие и слабые не в состоянии постичь их.
— Я страшно жалею, — Камилл поспешил сменить тему, — что не мог порадовать Роберта Давида первой своей книжкой. Он так долго ждал ее — и не дождался каких-то полгода...
Руженка отвела глаза, Гейниц рассеянно поглядывал на пустое место во главе стола.
— Есть вещи, которые невозможно поправить, и они будут терзать до бесконечности, — тихо сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40