.. Думал ли я тогда, что когда-нибудь твой синдром (правда, переключенный на Мариана) будет называться «карьеризм»! Скажу тебе кое-что, и дай мне договорить. В известном возрасте, к сожалению нередко вскоре после Авраамовых лет, ученые начинают утрачивать способность к оригинальному мышлению, способность к абстракции; они повторяют самих себя, тем более что общество изо всех сил старается по возможности отнять у них время, необходимое для научной работы. Общество требует от ученых тысячу вещей, никак не связанных с их специальностью. Ладно, черт возьми, если уж такой несчастный почувствовал, что для науки он все равно много не сделает, пускай себе представительствует в разных корпорациях, пишет статьи, произносит речи или тихо убивает время за столом президиума на разных собраниях; пускай находит удовлетворение, участвуя в редакционных советах, в движении за мир, в депутатстве, да хоть в ЮНЕСКО. Но Мариан еще слишком молод для этого! Столь раздробленные интересы, правда, приносят большую популярность, но научной работе от них очень мало пользы; подобные занятия прямо противопоказаны ученому, а мне лично — прости, Люция, — они и несколько подозрительны. Не есть ли все это в какой-то мере бегство, поиски выхода? Было бы трагично, если б главной целью Мариана стал успех в чем угодно, успех ради успеха. Ученый-лектор... Одну его лекцию я недавно слушал. Он говорил остроумно, но с профессиональной точки зрения это было холодно, абстрактно, без связи с личным опытом, потому что его у Мариана попросту нет. Желаю ему самого лучшего, но почему вам обоим менее важны успехи в лаборатории и более важны — звания и должности?..
— Я хлопочу не за себя, а за Мариана, и не ради его карьеры, а потому, что он мой муж. Он понятия не имеет о том, что я прошу тебя помочь ему: знал бы — крепко бы меня отругал. То, что ты сделаешь для него, на самом деле сделаешь для меня, потому что, в отличие от тебя, я в него верю, нисколько не сомневаюсь в его способностях в науке — и не подозреваю в карьеризме; я была бы только счастлива, если б ему дали профессора, потому что думаю— это было бы правильно и справедливо. Неужели тебе так трудно понять, что просто я его люблю? — Голос ее сорвался, она отвернулась, ища платочек.
И почему последним аргументом женщин — увы, без различия интеллектуального уровня — всегда бывают слезы? Аргумент, вызывающий не столько сочувствие и понимание, сколько прямо противоположные реакции...
— Сожалею, что ты неспособна понять мою позицию и, в конце концов, мое положение в Академии: тесть борется за назначение зятя! Не говоря о том, что я принципиально против всякого протекционизма!
Рука Люции метнулась к ожерелью — знакомый невольный жест, сигнализирующий о величайшем волнении. Не будь цепочка слишком крепкой— порвала бы!
— Если уж так говорить, то Мариан живет в нашей вилле тоже по протекции! Зачем же он здесь, если у тебя такие серьезные возражения? И здесь я, если значу для тебя так мало, что тебе неважно даже мое счастье—понимаешь, не Марианово, а мое собственное? Лучше будет для обеих сторон, чтоб мы с Марианом нашли себе другое жилище, он и так уже с самого начала опасался жить под одной крышей с тещей! Только я тогда не думала, что именно мама в него влюбится, а ты, человек той же среды, что и он, отнесешься к нему с каким-то предубеждением.,.
— Люция, не сделать ли тебе паузу, перед тем как выкрикивать в аффекте... Слышишь, Люция?!
Дверь, наверное, вырвалась у нее из рук, вряд ли она хотела так ею хлопнуть. Но все равно; стало быть, доченька-то у меня немножко истеричка — и немножко вымогательница...
Участники ансамбля уже распрощались; собрались уходить и Семеро с Крчмой — единственные зрители, приглашенные на репетицию, вернее, на этакий полупубличный концерт только для родственников (еще бы первая скрипка, Пирк, не пригласил всю свою «семью»!). На лестнице Пирк догнал Ивонну.
— Да, матушка, не многого стоило твое пенье. И слушай, отучись ты от этого тремоло: не мадам Баттерфляй поешь! И не заблуждайся насчет аплодисментов: это твоему декольте хлопали. Фольклор не твоя стихия, и над всем остальным тебе еще надо поработать. Хотя и тогда есть риск, что мало выйдет проку.
Так. Вот и спасибо за все! Да чего было ждать от этого грубияна, хотя и говорит он вроде бы полушутя? Одним словом, Пирк есть Пирк. Когда, вопреки его желанию, Пирка вперли-таки в министерство транспорта, первое, что он сделал с досады,—организовал фольклорный ансамбль, просто для удовольствия музыкантов-любителей.
— А мне понравилось,—вступился за Ивонну Камилл.— Кстати, больше всего Ивонне аплодировал тот, кто на виоле играет, а он, кажется, заместитель министра.
Рыцарь Камилл! Намерение у него доброе, но почему слова Пирка так меня задели, хотя я ведь тоже приняла их как бы в шутку?
— Разрешите проводить вас, дамы? — выйдя на улицу, обратился Камилл к Ивонне и Миши.
Но в эту минуту от стены дома на той стороне отлепилась тень мужчины, и Мишь попрощалась со своими. Видали — вот, значит, как] Полчаса назад в клуб звонил какой-то мужчина, спросил Мишь, и Ивонна чуть ли не заподозрила, что та договорилась—в пику Мариану — с кем-нибудь о свидании, например с коллегой из студии мультфильмов. А оказывается — на самом деле! И слава богу— после всего, что было, от души желаю счастья подружке... С виду мы с ней в одинаковом положении, но тут значительная разница: если я захочу, могу иметь дюжину мужиков, а она... Ей для этого требуется любить.
— Удивил меня Мариан, — сказал Камилл. — Уж его-то я меньше всего ждал.
— Догадался, наверное, что мы все соберемся, — неохотно отозвалась Ивонна.
Камилл, кажется, хочет навести меня на другие мысли: в его ушах, видимо, тоже еще звучат беспощадные слова Пирка обо мне. Но, сказать по правде, все удивились, когда на репетицию заявился Мариан. И в перерывах, подсаживаясь к столику Семерки, Ивонна чувствовала, что Мариан как-то нетипично для себя беспокоен; вряд ли это было связано с Мишью (к эмоциям он, пожалуй, относится так же, как и к научной информации, — по его мнению, все отработанное и ненужное следует напрочь изгонять из мыслей, чтоб не мешали, не занимали место, необходимое для новых смелых концепций).
А потом его беспокойство объяснилось: «Пан профессор, вот уже несколько месяцев у меня не было случая встретиться с вами. Позвольте мне сегодня, хоть и с опозданием, извиниться перед вами за свое поведение тогда, в моей бывшей квартире...»— «Передо мной тебе нечего извиняться, я не помню дурного; вот перед Мервартом... Надеюсь, ты хоть счастлив, сидя за бывшим его столом».— «Я вовсе не боролся за эту должность», — тихо возразил Мариан. «Ты-то нет, это, пожалуй, правда. По крайней мере не прямо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40