., ты меня не выдашь?
Он поднял на Люцию встревоженный взгляд, выражающий преданность, — сейчас это опять тот молодой, исполненный благодарности, маленький прихлебатель, готовый когда угодно завести свою малолитражку и, обманывая себя, что это просто дружеская услуга и забавный пустяк, примчаться в полночь на Махово озеро за нашими гостями...
— Понимаешь... доктор Крижан — да ты его знаешь, один из соавторов шефа по открытию цитоксина — пустил по институту слух, будто... будто товарищ директор во время пребывания в Америке разгласил что-то об этом препарате, хотя патент на него общий, на всех троих, значит, на Крижана с Перницей тоже. И в сборнике материалов недавнего конгресса гематологов в Лионе напечатана статья профессора из Денвера, где стажировался шеф; этот профессор ссылается на «личное сообщение» шефа, с благодарностью отмечая, что это значительно продвинуло вперед их собственные работы над новым средством против лейкемии...
Да, неприятно. Хотя в мире науки нельзя считать такое дело чем-то исключительным, а тем более неслыханным. И надо же, чтоб это случилось именно с Марианом...
— Может быть, все это слишком раздуто — ведь Крижан в свое время не по-хорошему разошелся с мужем...
Выражение сомнения в глазах Гениха за очками в костяной оправе было красноречивым ответом на слабую надежду: доклады и публикации научных конгрессов всегда точны и конкретны.
— Материалы теперь в руках доцента Пошваржа. Взгляд Люции упал на табличку на стене за креслом Мариана — девиз института, оставшийся еще со времен Мерверта и бросающийся в глаза всякому, кого вызывал к себе шеф: «ДЕЛАЙ СРАЗУ!» Не требуется большой фантазии, чтобы представить себе, как, следуя этому девизу, поступит со столь удачно подвернувшимся шансом несостоявшийся директор института, от которого эта должность уплыла стараниями Мариана...
— И все это уже известно моему мужу?
Гених кивнул сочувственно, но я вижу тебя насквозь, коллега: сидишь тут как на иголках, украдкой поглядываешь на дверь, как бы не ворвался сюда Пошварж и не застиг тебя за доверительной беседой с женой дискредитированного директора...
— Шеф в свою защиту говорил, что в работе над ци-токсином были три узловых момента и что он в разговоре с американцем упомянул только об одном из них,.,
— А что Пошварж?..
Гених опять оглянулся на дверь, еще более понизил голос:
— Мужу твоему он, разумеется, прямо этого не сказал, но я уже слышал толки в институте, будто это самое «личное сообщение» вряд ли было сделано бескорыстно...— последние слова он уже чуть ли не прошептал.
Проклятый Пошварж!.. Разводит интриги, клевету поощряет вместо того, чтоб оценить великодушие Мариана: какой другой шеф допустил бы, чтоб его заместитель защитил докторскую диссертацию раньше него самого! А ведь Мариан лишь через полгода после Пошваржа стал подписываться «доктор наук»!
Возвращалась Люция куда медленнее, чем когда шла в институт полчаса назад. И извещение насчет валюты в сумочке уже не вызывало никакого ликования: не время теперь радоваться, что увидишь Акрополь, Микены и Эпи-давр... Может, я сама себе внушила, что во взглядах сотрудников института, попадавшихся по дороге к выходу, таится глубоко скрытое злорадство. Пошварж и его люди перешли в наступление, в обороне оказались мы с Мари-аном. А Мариан, хотя он никогда не стал бы прибегать к диктаторским замашкам, все-таки зря из великодушия не последовал примеру удачливых диктаторов: прежде всего заручиться надежной поддержкой армии и полиции. На кого из институтской армии может он опереться? На этого кандидатишку, мозгляка Гениха? Невелика птица! И неизвестно еще, если лодка Мариана начнет тонуть, не будет ли Гених первым, кто в собственных интересах перебежит в стан противника — а то и к тем, кто все еще выдает себя за этаких химерических приверженцев Мер-варта, Не то чтобы за Мерварта выступал сонм ангелов, но теперь... Ах, господи, и почему эти люди, чьи помыслы устремлены к высокой гуманной цели — помогать больным, в собственном своем мире, в мире науки, так часто хватают друг друга за горло?
Не прибегай к тем приемам, к каким ты прибегала, когда речь шла о его назначении директором; до сего дня упрекаю себя, что, в некритической отцовской любви, поддали твоей демагогии. К сожалению, чашу весов перевесив тогда рекомендация профессора Карпиньского 2 Денве-
pa, которую он дал Мариану. Дело в том, что в сфере науки анахронизмы — как и их противоположности — имеют разные последствия. Когда Демокрит, еще в сократовской Греции, высказал идею атомного строения материк, ничего, так сказать, не произошло; было его личной бедой, что в те времена не существовало способа доказать или опровергнуть эту идею. Преждевременное директорство Мариана — другой вид анахронизма и, в сущности, тоже беда: институт в разброде, в ущерб научной работе в нем развернулась борьба за позиции. Преждевременное удаление Мерварта — вот что сыграло роль злополучного джинна, выпущенного из бутылки...
— Ты всегда видел у Мариана одни недостатки...
— Скажу точнее: только когда это необходимо. Один раз — уж не помню, по какому случаю, — Мерварт жаловался мне словами Гёте:
В магистрах, в докторах хожу
И за нос десять лет вожу
Учеников, как буквоед,
Толкуя так и сяк предмет.
Но знанья это дать не может,
И этот вывод мне сердце гложет.
Вот такого смирения никогда не было у Мариана; весьма опасно, если ученый на ответственном посту никогда не испытывает жесткого чувства тщеты, вызванного этой мыслью. Одно честолюбие, любовь к положению и к званиям, превышающие научные интересы, — не лучшие аргументы для того, чтобы сделаться главой научно-исследовательского института. Мариан же, вероятно, из опасений конкуренции или черт знает чего еще, стремится избавиться от квалифицированных сотрудников: за один прошлый год из института ушли трое...
Нет, это просто страшно: передо мной совсем не тот отец! Как он тогда испугался, что я могу выехать из его дома и даже вообще порвать с ним... Но на сей раз ветер у моих парусов перехватил сам Мариан.
— Что же теперь делать, папа?
— Ждать, попытается ли оппозиция в институте воспользоваться этим случаем; а там будет видно,
— Но информация могла быть неточной! Мариану могли приписать и то, чего он не говорил!
— Чепуха: не станет же автор той статьи преумень-
Перевод Б. Пастернака.
шать собственные заслуги в пользу какого-то иностранца Впрочем, Мариан сам лучше всего знает, что он выболтал— надеемся, только из желания поддержать собственное реноме...
— А... что же ты все-таки для него сделаешь — если не как тесть, то хоть как мой папа?
— Тогда я вмешался — увы, не к добру. На сей раз, Люция, можешь голову прозакладывать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Он поднял на Люцию встревоженный взгляд, выражающий преданность, — сейчас это опять тот молодой, исполненный благодарности, маленький прихлебатель, готовый когда угодно завести свою малолитражку и, обманывая себя, что это просто дружеская услуга и забавный пустяк, примчаться в полночь на Махово озеро за нашими гостями...
— Понимаешь... доктор Крижан — да ты его знаешь, один из соавторов шефа по открытию цитоксина — пустил по институту слух, будто... будто товарищ директор во время пребывания в Америке разгласил что-то об этом препарате, хотя патент на него общий, на всех троих, значит, на Крижана с Перницей тоже. И в сборнике материалов недавнего конгресса гематологов в Лионе напечатана статья профессора из Денвера, где стажировался шеф; этот профессор ссылается на «личное сообщение» шефа, с благодарностью отмечая, что это значительно продвинуло вперед их собственные работы над новым средством против лейкемии...
Да, неприятно. Хотя в мире науки нельзя считать такое дело чем-то исключительным, а тем более неслыханным. И надо же, чтоб это случилось именно с Марианом...
— Может быть, все это слишком раздуто — ведь Крижан в свое время не по-хорошему разошелся с мужем...
Выражение сомнения в глазах Гениха за очками в костяной оправе было красноречивым ответом на слабую надежду: доклады и публикации научных конгрессов всегда точны и конкретны.
— Материалы теперь в руках доцента Пошваржа. Взгляд Люции упал на табличку на стене за креслом Мариана — девиз института, оставшийся еще со времен Мерверта и бросающийся в глаза всякому, кого вызывал к себе шеф: «ДЕЛАЙ СРАЗУ!» Не требуется большой фантазии, чтобы представить себе, как, следуя этому девизу, поступит со столь удачно подвернувшимся шансом несостоявшийся директор института, от которого эта должность уплыла стараниями Мариана...
— И все это уже известно моему мужу?
Гених кивнул сочувственно, но я вижу тебя насквозь, коллега: сидишь тут как на иголках, украдкой поглядываешь на дверь, как бы не ворвался сюда Пошварж и не застиг тебя за доверительной беседой с женой дискредитированного директора...
— Шеф в свою защиту говорил, что в работе над ци-токсином были три узловых момента и что он в разговоре с американцем упомянул только об одном из них,.,
— А что Пошварж?..
Гених опять оглянулся на дверь, еще более понизил голос:
— Мужу твоему он, разумеется, прямо этого не сказал, но я уже слышал толки в институте, будто это самое «личное сообщение» вряд ли было сделано бескорыстно...— последние слова он уже чуть ли не прошептал.
Проклятый Пошварж!.. Разводит интриги, клевету поощряет вместо того, чтоб оценить великодушие Мариана: какой другой шеф допустил бы, чтоб его заместитель защитил докторскую диссертацию раньше него самого! А ведь Мариан лишь через полгода после Пошваржа стал подписываться «доктор наук»!
Возвращалась Люция куда медленнее, чем когда шла в институт полчаса назад. И извещение насчет валюты в сумочке уже не вызывало никакого ликования: не время теперь радоваться, что увидишь Акрополь, Микены и Эпи-давр... Может, я сама себе внушила, что во взглядах сотрудников института, попадавшихся по дороге к выходу, таится глубоко скрытое злорадство. Пошварж и его люди перешли в наступление, в обороне оказались мы с Мари-аном. А Мариан, хотя он никогда не стал бы прибегать к диктаторским замашкам, все-таки зря из великодушия не последовал примеру удачливых диктаторов: прежде всего заручиться надежной поддержкой армии и полиции. На кого из институтской армии может он опереться? На этого кандидатишку, мозгляка Гениха? Невелика птица! И неизвестно еще, если лодка Мариана начнет тонуть, не будет ли Гених первым, кто в собственных интересах перебежит в стан противника — а то и к тем, кто все еще выдает себя за этаких химерических приверженцев Мер-варта, Не то чтобы за Мерварта выступал сонм ангелов, но теперь... Ах, господи, и почему эти люди, чьи помыслы устремлены к высокой гуманной цели — помогать больным, в собственном своем мире, в мире науки, так часто хватают друг друга за горло?
Не прибегай к тем приемам, к каким ты прибегала, когда речь шла о его назначении директором; до сего дня упрекаю себя, что, в некритической отцовской любви, поддали твоей демагогии. К сожалению, чашу весов перевесив тогда рекомендация профессора Карпиньского 2 Денве-
pa, которую он дал Мариану. Дело в том, что в сфере науки анахронизмы — как и их противоположности — имеют разные последствия. Когда Демокрит, еще в сократовской Греции, высказал идею атомного строения материк, ничего, так сказать, не произошло; было его личной бедой, что в те времена не существовало способа доказать или опровергнуть эту идею. Преждевременное директорство Мариана — другой вид анахронизма и, в сущности, тоже беда: институт в разброде, в ущерб научной работе в нем развернулась борьба за позиции. Преждевременное удаление Мерварта — вот что сыграло роль злополучного джинна, выпущенного из бутылки...
— Ты всегда видел у Мариана одни недостатки...
— Скажу точнее: только когда это необходимо. Один раз — уж не помню, по какому случаю, — Мерварт жаловался мне словами Гёте:
В магистрах, в докторах хожу
И за нос десять лет вожу
Учеников, как буквоед,
Толкуя так и сяк предмет.
Но знанья это дать не может,
И этот вывод мне сердце гложет.
Вот такого смирения никогда не было у Мариана; весьма опасно, если ученый на ответственном посту никогда не испытывает жесткого чувства тщеты, вызванного этой мыслью. Одно честолюбие, любовь к положению и к званиям, превышающие научные интересы, — не лучшие аргументы для того, чтобы сделаться главой научно-исследовательского института. Мариан же, вероятно, из опасений конкуренции или черт знает чего еще, стремится избавиться от квалифицированных сотрудников: за один прошлый год из института ушли трое...
Нет, это просто страшно: передо мной совсем не тот отец! Как он тогда испугался, что я могу выехать из его дома и даже вообще порвать с ним... Но на сей раз ветер у моих парусов перехватил сам Мариан.
— Что же теперь делать, папа?
— Ждать, попытается ли оппозиция в институте воспользоваться этим случаем; а там будет видно,
— Но информация могла быть неточной! Мариану могли приписать и то, чего он не говорил!
— Чепуха: не станет же автор той статьи преумень-
Перевод Б. Пастернака.
шать собственные заслуги в пользу какого-то иностранца Впрочем, Мариан сам лучше всего знает, что он выболтал— надеемся, только из желания поддержать собственное реноме...
— А... что же ты все-таки для него сделаешь — если не как тесть, то хоть как мой папа?
— Тогда я вмешался — увы, не к добру. На сей раз, Люция, можешь голову прозакладывать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40