человеком овладевает чувство неуверенности, депрессия, он начинает предаваться этакому ипохондрическому самоанализу, пристально наблюдает за своим телом и мыслью... Вы, конечно, уже поняли, зачем я вас пригласил: преждевременный уход на пенсию равносилен для меня духовной смерти. Я чувствую в себе достаточно сил еще на несколько лет научной работы.
— Конечно, понял, едва только вы заговорили, пан профессор. Лично я стольким обязан вам, что было бы несовместимо ни с какой логикой, точнее — этикой, если б именно я не воспротивился попыткам, какие вы приписываете Пошваржу. Впрочем, мне кажется, его одинокий голос |зряд ли имет надежду на успех, а о каких-либо союзниках Пошваржа в этом вопросе я пока не слыхал. Но не сомневайтесь, я всем расскажу, и на ученом совете, и в парткоме, в какой духовной бодрости я вас застал, сколько у вас планов на будущее...
Что это я выражаюсь такими безличными фразами, не нахожу ни единого сколько-нибудь сердечного слова, когда роли переменились — впервые в жизни! — и Мерварту нужно что-то от меня? Если я правильно читаю по его лицу, словно стянутому болезнью, — нет, Мерварт ничуть не боится смерти, как, впрочем, все люди, чья жизнь действительно имеет великую ценность; Мерварт боится, как бы у него не отняли смысл жизни! Насколько легче ему стало, когда именно во мне он нашел опору!
— Мне очень не хотелось бы, пан профессор, чтобы вы приняли это в виде некоей компенсации, некоего торга по принципу «ты мне, я тебе». Нет, я все равно обратился бы к вам в ближайшие дни с этим предложением, так что теперь я просто пользуюсь случаем избавить вас от моего вторичного посещения. Не расширить ли наш стационар, образовав небольшое отделение специально для опухолевых заболеваний, я имею в виду лейкозы вообще? Не отрицаю, разумеется, эти новые места в лечебном смысле находились бы исключительно в моем подчинении... Что вы скажете на это?
Мерварт опешил. Посмотрел на часы, из стеклянной трубочки, лежавшей на столе, отсыпал в ладонь какие-то пилюльки, запил их минералкой. Встал; заметно было, что он хочет пройти пружинистым шагом, но сказывалась физическая слабость. Дойдя до окна, вернулся на место.
Вот теперь будет интересно. По предварительному зондажу я отлично знаю, что вы не одобряете эту идею, дорогой профессор. Но теперь вы на распутье: как быть? Уступить, вопреки своему убеждению, человеку, который вам очень нужен, или стоять на своем, тем самым рискуя загнать просителя в лагерь оппозиции?
— Вы полагаете, успехи нашего института в этой области настолько высоки, что оправдывают открытие такого отделения? Когда лечение этих болезней осуществляется в целом ряде клинических больниц? И потом: о реорганизации нашего стационара путем пристройки нового помещения не может быть и речи; следовательно, решать этот вопрос придется только за счет количества прочих коек и даже за счет лечебного процесса вообще. Пришлось бы ликвидировать другие лаборатории или рабочие места, что означало бы еще больше стеснить сотрудников, и без того размещенных не так уж просторно...
— То есть, если я правильно понял, вы никоим образом не склонны принять мое предложение.
Мерварт поглядел в лицо Мариану — прямо и в то же время с сожалением.
— Если я хочу объективно защищать интересы института в целом — не склонен.
«Вот я снова спускаюсь по спирали», — пришла Мариану мысль уже на лестнице, и он второй раз отверг такой образ. Шляпу долой перед вами, мой благодетель и давний меценат... Мало кто на вашем месте занял бы такую позицию— и это после нашего с вами довольно одностороннего разговора...
Я обещал защищать Мерварта на ученом совете и на парткоме, кое-кого из членов которого Пошварж мог привлечь к своему замыслу, преувеличивая серьезность болезни шефа. Предчувствую, Пошварж не станет откладывать дело в долгий ящик. Очередные заседания того и другого органа запланированы на дни, совпадающие с конференцией защитников мира в Хельсинки...
Зайдя в свой служебный кабинет, Мариан поднял трубку телефона. В сложных ситуациях необходимо хладнокровно установить очередность дел по степени их важности. В данном случае, без всякого сомнения, первоочередным является дело Мерварта. Поездка же в Хельсинки, после года, проведенного в США, не так уж привлекает, можно обойтись и без нее. Тем более что это, разумеется, не последняя возможность повидать страну тысяч озер и познакомиться с выдающимися деятелями международного движения за мир, среди которых много крупных ученых...
— Очень сожалею, пан секретарь, но мне придется отказаться от участия в хельсинкской конференции, хотя я и обещал. Но важные дела на работе...
— Конечно, весьма жаль, товарищ доцент. Нам очень нужно было бы ваше выступление как специалиста именно теперь, когда Америка все еще угрожает человечеству своими ядерными испытаниями...
Первый же человек в белом халате, кого встретил Мариан, направляясь в свою лабораторию, оказался Пошваржем.
— Не зайдешь ко мне на минутку? Мариан последовал за ним в его кабинет.
— Полагаю, за месяц после возвращения ты уже полностью акклиматизировался и проблемы родного института снова начали тебя интересовать.
— Они не переставали меня интересовать и в Денвере, хотя от вас ко мне доходили лишь скудные и запоздалые вести.
Судя по тону Пошваржа, его ревность ко мне за американскую стипендию уже испарилась без остатка.
— Не стану долго ходить вокруг да около: люди смертны, но медицина вечна. И хлопот с проблемой поколений — которая тоже вечна — не избежать даже самым знаменитым. Нынешняя молодежь придерживается вольных нраBOB, плохо учится, относится к старшим без должного почтения и без меры привержена вину, Знаешь, кто это сказал?
— Знаю. Сократ. (На истории меня не поймаешь!)
— То-то же. Ничего нет нового под солнцем, по крайней мере за последние двадцать четыре века. Быть может, и мы покажемся Мерварту скверными и неблагодарными, когда нам ничего другого не останется, как деликатно дать понять старику, что он совершил добрый, большой труд и пора ему уйти на заслуженный отдых и освободить место более молодым.
...Только почему ты так уверенно употребляешь множественное число, то есть говоришь и за меня?
— Причина, право, весьма основательна. Его гепатит — я проверял у Берки из терапии — не совсем доброкачественный, боюсь, ему предстоит всегда маяться этой болезнью. Между прочим, хотя все мы переняли от него в нашем деле кучу полезного, будем честны: Мерварт по натуре своей — классический представитель фундаментальных исследований, в то время как мы — институт, чья главная задача прежде всего исследования практических задач...
Мы,— институт Конечно, Пошварж на десять лет старше меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Конечно, понял, едва только вы заговорили, пан профессор. Лично я стольким обязан вам, что было бы несовместимо ни с какой логикой, точнее — этикой, если б именно я не воспротивился попыткам, какие вы приписываете Пошваржу. Впрочем, мне кажется, его одинокий голос |зряд ли имет надежду на успех, а о каких-либо союзниках Пошваржа в этом вопросе я пока не слыхал. Но не сомневайтесь, я всем расскажу, и на ученом совете, и в парткоме, в какой духовной бодрости я вас застал, сколько у вас планов на будущее...
Что это я выражаюсь такими безличными фразами, не нахожу ни единого сколько-нибудь сердечного слова, когда роли переменились — впервые в жизни! — и Мерварту нужно что-то от меня? Если я правильно читаю по его лицу, словно стянутому болезнью, — нет, Мерварт ничуть не боится смерти, как, впрочем, все люди, чья жизнь действительно имеет великую ценность; Мерварт боится, как бы у него не отняли смысл жизни! Насколько легче ему стало, когда именно во мне он нашел опору!
— Мне очень не хотелось бы, пан профессор, чтобы вы приняли это в виде некоей компенсации, некоего торга по принципу «ты мне, я тебе». Нет, я все равно обратился бы к вам в ближайшие дни с этим предложением, так что теперь я просто пользуюсь случаем избавить вас от моего вторичного посещения. Не расширить ли наш стационар, образовав небольшое отделение специально для опухолевых заболеваний, я имею в виду лейкозы вообще? Не отрицаю, разумеется, эти новые места в лечебном смысле находились бы исключительно в моем подчинении... Что вы скажете на это?
Мерварт опешил. Посмотрел на часы, из стеклянной трубочки, лежавшей на столе, отсыпал в ладонь какие-то пилюльки, запил их минералкой. Встал; заметно было, что он хочет пройти пружинистым шагом, но сказывалась физическая слабость. Дойдя до окна, вернулся на место.
Вот теперь будет интересно. По предварительному зондажу я отлично знаю, что вы не одобряете эту идею, дорогой профессор. Но теперь вы на распутье: как быть? Уступить, вопреки своему убеждению, человеку, который вам очень нужен, или стоять на своем, тем самым рискуя загнать просителя в лагерь оппозиции?
— Вы полагаете, успехи нашего института в этой области настолько высоки, что оправдывают открытие такого отделения? Когда лечение этих болезней осуществляется в целом ряде клинических больниц? И потом: о реорганизации нашего стационара путем пристройки нового помещения не может быть и речи; следовательно, решать этот вопрос придется только за счет количества прочих коек и даже за счет лечебного процесса вообще. Пришлось бы ликвидировать другие лаборатории или рабочие места, что означало бы еще больше стеснить сотрудников, и без того размещенных не так уж просторно...
— То есть, если я правильно понял, вы никоим образом не склонны принять мое предложение.
Мерварт поглядел в лицо Мариану — прямо и в то же время с сожалением.
— Если я хочу объективно защищать интересы института в целом — не склонен.
«Вот я снова спускаюсь по спирали», — пришла Мариану мысль уже на лестнице, и он второй раз отверг такой образ. Шляпу долой перед вами, мой благодетель и давний меценат... Мало кто на вашем месте занял бы такую позицию— и это после нашего с вами довольно одностороннего разговора...
Я обещал защищать Мерварта на ученом совете и на парткоме, кое-кого из членов которого Пошварж мог привлечь к своему замыслу, преувеличивая серьезность болезни шефа. Предчувствую, Пошварж не станет откладывать дело в долгий ящик. Очередные заседания того и другого органа запланированы на дни, совпадающие с конференцией защитников мира в Хельсинки...
Зайдя в свой служебный кабинет, Мариан поднял трубку телефона. В сложных ситуациях необходимо хладнокровно установить очередность дел по степени их важности. В данном случае, без всякого сомнения, первоочередным является дело Мерварта. Поездка же в Хельсинки, после года, проведенного в США, не так уж привлекает, можно обойтись и без нее. Тем более что это, разумеется, не последняя возможность повидать страну тысяч озер и познакомиться с выдающимися деятелями международного движения за мир, среди которых много крупных ученых...
— Очень сожалею, пан секретарь, но мне придется отказаться от участия в хельсинкской конференции, хотя я и обещал. Но важные дела на работе...
— Конечно, весьма жаль, товарищ доцент. Нам очень нужно было бы ваше выступление как специалиста именно теперь, когда Америка все еще угрожает человечеству своими ядерными испытаниями...
Первый же человек в белом халате, кого встретил Мариан, направляясь в свою лабораторию, оказался Пошваржем.
— Не зайдешь ко мне на минутку? Мариан последовал за ним в его кабинет.
— Полагаю, за месяц после возвращения ты уже полностью акклиматизировался и проблемы родного института снова начали тебя интересовать.
— Они не переставали меня интересовать и в Денвере, хотя от вас ко мне доходили лишь скудные и запоздалые вести.
Судя по тону Пошваржа, его ревность ко мне за американскую стипендию уже испарилась без остатка.
— Не стану долго ходить вокруг да около: люди смертны, но медицина вечна. И хлопот с проблемой поколений — которая тоже вечна — не избежать даже самым знаменитым. Нынешняя молодежь придерживается вольных нраBOB, плохо учится, относится к старшим без должного почтения и без меры привержена вину, Знаешь, кто это сказал?
— Знаю. Сократ. (На истории меня не поймаешь!)
— То-то же. Ничего нет нового под солнцем, по крайней мере за последние двадцать четыре века. Быть может, и мы покажемся Мерварту скверными и неблагодарными, когда нам ничего другого не останется, как деликатно дать понять старику, что он совершил добрый, большой труд и пора ему уйти на заслуженный отдых и освободить место более молодым.
...Только почему ты так уверенно употребляешь множественное число, то есть говоришь и за меня?
— Причина, право, весьма основательна. Его гепатит — я проверял у Берки из терапии — не совсем доброкачественный, боюсь, ему предстоит всегда маяться этой болезнью. Между прочим, хотя все мы переняли от него в нашем деле кучу полезного, будем честны: Мерварт по натуре своей — классический представитель фундаментальных исследований, в то время как мы — институт, чья главная задача прежде всего исследования практических задач...
Мы,— институт Конечно, Пошварж на десять лет старше меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40