Затем вырастают небоскребы, фабрики, необыкновенные города — может, это и есть Золотые Ворота, и если это так, то как бы найти к ним дорогу?
Утро и новый день заполнены бесконечной тоской по Наадж. Придя вечером домой, находит письмо:
«Вернулась вся в слезах, руки одеревенели, я никак не могла открыть замок.
Сегодня мне полегче. Временами меня охватывает странное спокойствие. Сегодня на какое-то мгновение я даже почувствовала себя счастливой. Не знаю, из-за вереска это или просто так. Сегодня в небе легкие облачка, и солнце за ними такое яркое, что даже ветер кажется светлым. Я шла по той тропке, где однажды увидела белочек и где росли водосборы. Дорожка вела к пустоши, узенькая, пружинистая тропка. Там росли молодые сосенки, совсем синие, повсюду светлый, радостный вереск и страшно много воздуха между деревцами. Я представила себе, как радостно было бы гулять здесь моему маленькому сыну. Я стала разговаривать с ним, спрашивала и отвечала за него. Показывала ему коричневые боровики, пыталась объяснить, как они растут.
Принесла оттуда с собой целую охапку вереска и поставила в воду, возле твоей фотографии.
Я не прочла того, что ты написал в моем дневнике. Уже на первой строчке я закрыла глаза и тут же захлопнула тетрадь. Я испугалась, а вдруг ты написал, что хочешь навсегда уйти от меня, но мне хочется быть счастливой, хотя скоро всему наступит конец. Я сокращаю время, как говорят в спорте, делаю время несуществующим.
Ты мой друг. Постепенно я привыкну, что ты не любишь меня. Но ведь ты позволил, чтобы я любила тебя, тянулась к тебе.
Лаас, какой бы я ни была, но ребенок мой будет лучше меня, я начну копить на это силы. Твоим ребенком я не осмелюсь его назвать, твой ребенок должен зародиться и расти в ком-нибудь лучше меня. Мои родители не хотели детей, когда создавали семью, не думали о детях, может, поэтому я и такая. Но все же я немного лучше их.
Ты работаешь у Нийлера. Там ты встретишь Хилью и уйдешь от меня навсегда. Я не уверена, есть ли у меня силы идти куда-нибудь. И море тоже холодное, синее и злобное — нет, Лаас, не волнуйся, больше я туда не побегу».
Лаас выезжает в ночь — немедленно. Слава богу, здоровье пока позволяет. Все же он не в состоянии ехать без остановки, спит несколько часов ночью в лесу под деревьями и только на следующий день часов в двенадцать добирается до места.
Наадж, единственная! Наверное, в ее огромных темных глазах засветится радость, когда она его увидит.
Однако их маленький домик встречает тишиной. Занавеси на окнах опущены и дверь закрыта, будто...
Он нащупывает ключ, который оставлен на прежнем месте, открывает дверь. Испуганно смотрит на стены, кровати, плиту, поднимает занавеси на окнах, трогает тарелки и ножи на полках. Бежит на берег, потом в сарай — велосипеда нет.
Харри... Ууссаар... Альберт...
Стучится в дверь к старой хозяйке. Да, видела, что в доме пусто,— ей ничего не сказали, на росной траве следы велосипеда. Может, пошла в поселок на рынок, путь отсюда не близкий, но сейчас должна уже быть дома...
Лаас возвращается к себе в комнату. Под окном, на полу, пепел, здесь кто-то недавно жег бумаги и письма. Лаас отчетливо представляет себе, как это было.
Видимо, Наадж все-таки прочла до конца его историю с Юулой и уехала... У Харри не было никакой Юулы, никакого «...не говори этого другим...», и Харри куда лучше относится к ней, он теплее и человечнее.
Лаас ощущает в глазах какую-то странную резь, трудно дышать, словно воздух, которым он дышит, сухой, обжигающий. Наконец он слышит за окном какой-то звук. Вжик, вжик — почти в такт. Он поднимается и видит: старая хозяйка косит под окном.
Лаас убеждает себя в том, что он поедет в Раагвере к Наадж и будет умолять, чтобы она вернулась к нему. Скажет это в присутствии Харри, если вдруг они окажутся втроем. Ведь у Наадж тут осталось еще столько вещей, даже дневник лежит на полке.
Он листает эту небольшую, в черной обложке, тетрадь, которая, возможно, нарочно оставлена на виду.
«2 мая.
Писала сочинение «Бедность». Была у Вихма. Мы снова говорили о любви и сексуальных проблемах. Дал мне «Новые пути к здоровью». Читаю с упоением, щеки пылают. Мне страшно перед какой-то неотвратимостью». И два дня спустя, 5 мая:
«Думаю временами о своем ребенке. Я хочу его иметь, нуждаюсь в нем. Иначе я зашла бы в своей жизни в тупик. Я была бы бесплодной знойного облачка. Хочу вырастить своего ребенка чистым и сильным человеком. Лучше себя. Заново родиться вместе с ним, вместе с ним и совершенствоваться. Это было бы счастьем, нет, это жизненная потребность, мое право и мой долг».
Лаас берет карандаш и пишет своим крупным угловатым почерком:
«Наадж! Один человек, уставший, со слезами на глазах, опять пишет тебе в дневник. Он листал его и прочел, что ты хочешь ребенка. Ты выписала из какой-то книги.
Это правда? Что такое правда?
Он ничего не знает.
Он искал свои Золотые Ворота и наконец нашел их. Это ты, Наадж,— с искренним, открытым сердцем человек. Но
Любовь — это жизнь. Думы в других покоятся. Радость — забыть самого себя.
именно сейчас, когда ты нужна мне больше всего, ты убежала отсюда.
Наадж, где ты? Я тоскую по тебе. И ничего не могу с собой поделать».
Лаас оставляет дневник открытым — на всякий случай, вдруг Наадж сама вернется назад. Здесь, на побережье, люди не крадут и не зарятся на чужие вещи, здешние люди обладают врожденной деликатностью. Затем отправляется в путь. И все же едет через Таллин. Явившись утром на свое рабочее место, забирается на леса и, прежде чем успевает сказать «доброе утро», видит знакомую фигуру возле тачки с раствором.
Бежит к жене:
— Наадж, ты здесь, Наадж...— Он берется за тачку.
— Вот так оно и бывает, когда мужика одолевает лень и он бежит от работы,— смеется старший в артели, Иван Луйскама, заметив их воркованье,— тогда приходится жене надевать хомут на шею.
— Как ты сюда попала, смотри, измазалась вся,— шепчет Лаас и тянет ее от лесов к выложенной кирпичной стене, где никто их не услышит, у самого от радости перехватило горло.
— Я думала, что ты тут с Хильей. Мне сказали, что ты поехал ко мне, и я решила не возвращаться. Они тут все такие работящие, и мне стало стыдно, я начала сперва помогать одной женщине и...
— Глупая девочка, ты испортишь свои руки. Я думал, что ты ушла к Харри, и собирался как раз поехать в Раагвере.
— Какой же ты...— она гладит своими перепачканными известью пальцами его руку,— я так рада. Если ты поговоришь со старшим, то я смогу остаться тут, пока ты здесь,— немножко они все-таки будут платить.
Сперва Лаас возражает, эта работа не для Наадж, но затем быстро соглашается и в субботу радуется, что Наадж добавляет к его заработку свои несколько крон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Утро и новый день заполнены бесконечной тоской по Наадж. Придя вечером домой, находит письмо:
«Вернулась вся в слезах, руки одеревенели, я никак не могла открыть замок.
Сегодня мне полегче. Временами меня охватывает странное спокойствие. Сегодня на какое-то мгновение я даже почувствовала себя счастливой. Не знаю, из-за вереска это или просто так. Сегодня в небе легкие облачка, и солнце за ними такое яркое, что даже ветер кажется светлым. Я шла по той тропке, где однажды увидела белочек и где росли водосборы. Дорожка вела к пустоши, узенькая, пружинистая тропка. Там росли молодые сосенки, совсем синие, повсюду светлый, радостный вереск и страшно много воздуха между деревцами. Я представила себе, как радостно было бы гулять здесь моему маленькому сыну. Я стала разговаривать с ним, спрашивала и отвечала за него. Показывала ему коричневые боровики, пыталась объяснить, как они растут.
Принесла оттуда с собой целую охапку вереска и поставила в воду, возле твоей фотографии.
Я не прочла того, что ты написал в моем дневнике. Уже на первой строчке я закрыла глаза и тут же захлопнула тетрадь. Я испугалась, а вдруг ты написал, что хочешь навсегда уйти от меня, но мне хочется быть счастливой, хотя скоро всему наступит конец. Я сокращаю время, как говорят в спорте, делаю время несуществующим.
Ты мой друг. Постепенно я привыкну, что ты не любишь меня. Но ведь ты позволил, чтобы я любила тебя, тянулась к тебе.
Лаас, какой бы я ни была, но ребенок мой будет лучше меня, я начну копить на это силы. Твоим ребенком я не осмелюсь его назвать, твой ребенок должен зародиться и расти в ком-нибудь лучше меня. Мои родители не хотели детей, когда создавали семью, не думали о детях, может, поэтому я и такая. Но все же я немного лучше их.
Ты работаешь у Нийлера. Там ты встретишь Хилью и уйдешь от меня навсегда. Я не уверена, есть ли у меня силы идти куда-нибудь. И море тоже холодное, синее и злобное — нет, Лаас, не волнуйся, больше я туда не побегу».
Лаас выезжает в ночь — немедленно. Слава богу, здоровье пока позволяет. Все же он не в состоянии ехать без остановки, спит несколько часов ночью в лесу под деревьями и только на следующий день часов в двенадцать добирается до места.
Наадж, единственная! Наверное, в ее огромных темных глазах засветится радость, когда она его увидит.
Однако их маленький домик встречает тишиной. Занавеси на окнах опущены и дверь закрыта, будто...
Он нащупывает ключ, который оставлен на прежнем месте, открывает дверь. Испуганно смотрит на стены, кровати, плиту, поднимает занавеси на окнах, трогает тарелки и ножи на полках. Бежит на берег, потом в сарай — велосипеда нет.
Харри... Ууссаар... Альберт...
Стучится в дверь к старой хозяйке. Да, видела, что в доме пусто,— ей ничего не сказали, на росной траве следы велосипеда. Может, пошла в поселок на рынок, путь отсюда не близкий, но сейчас должна уже быть дома...
Лаас возвращается к себе в комнату. Под окном, на полу, пепел, здесь кто-то недавно жег бумаги и письма. Лаас отчетливо представляет себе, как это было.
Видимо, Наадж все-таки прочла до конца его историю с Юулой и уехала... У Харри не было никакой Юулы, никакого «...не говори этого другим...», и Харри куда лучше относится к ней, он теплее и человечнее.
Лаас ощущает в глазах какую-то странную резь, трудно дышать, словно воздух, которым он дышит, сухой, обжигающий. Наконец он слышит за окном какой-то звук. Вжик, вжик — почти в такт. Он поднимается и видит: старая хозяйка косит под окном.
Лаас убеждает себя в том, что он поедет в Раагвере к Наадж и будет умолять, чтобы она вернулась к нему. Скажет это в присутствии Харри, если вдруг они окажутся втроем. Ведь у Наадж тут осталось еще столько вещей, даже дневник лежит на полке.
Он листает эту небольшую, в черной обложке, тетрадь, которая, возможно, нарочно оставлена на виду.
«2 мая.
Писала сочинение «Бедность». Была у Вихма. Мы снова говорили о любви и сексуальных проблемах. Дал мне «Новые пути к здоровью». Читаю с упоением, щеки пылают. Мне страшно перед какой-то неотвратимостью». И два дня спустя, 5 мая:
«Думаю временами о своем ребенке. Я хочу его иметь, нуждаюсь в нем. Иначе я зашла бы в своей жизни в тупик. Я была бы бесплодной знойного облачка. Хочу вырастить своего ребенка чистым и сильным человеком. Лучше себя. Заново родиться вместе с ним, вместе с ним и совершенствоваться. Это было бы счастьем, нет, это жизненная потребность, мое право и мой долг».
Лаас берет карандаш и пишет своим крупным угловатым почерком:
«Наадж! Один человек, уставший, со слезами на глазах, опять пишет тебе в дневник. Он листал его и прочел, что ты хочешь ребенка. Ты выписала из какой-то книги.
Это правда? Что такое правда?
Он ничего не знает.
Он искал свои Золотые Ворота и наконец нашел их. Это ты, Наадж,— с искренним, открытым сердцем человек. Но
Любовь — это жизнь. Думы в других покоятся. Радость — забыть самого себя.
именно сейчас, когда ты нужна мне больше всего, ты убежала отсюда.
Наадж, где ты? Я тоскую по тебе. И ничего не могу с собой поделать».
Лаас оставляет дневник открытым — на всякий случай, вдруг Наадж сама вернется назад. Здесь, на побережье, люди не крадут и не зарятся на чужие вещи, здешние люди обладают врожденной деликатностью. Затем отправляется в путь. И все же едет через Таллин. Явившись утром на свое рабочее место, забирается на леса и, прежде чем успевает сказать «доброе утро», видит знакомую фигуру возле тачки с раствором.
Бежит к жене:
— Наадж, ты здесь, Наадж...— Он берется за тачку.
— Вот так оно и бывает, когда мужика одолевает лень и он бежит от работы,— смеется старший в артели, Иван Луйскама, заметив их воркованье,— тогда приходится жене надевать хомут на шею.
— Как ты сюда попала, смотри, измазалась вся,— шепчет Лаас и тянет ее от лесов к выложенной кирпичной стене, где никто их не услышит, у самого от радости перехватило горло.
— Я думала, что ты тут с Хильей. Мне сказали, что ты поехал ко мне, и я решила не возвращаться. Они тут все такие работящие, и мне стало стыдно, я начала сперва помогать одной женщине и...
— Глупая девочка, ты испортишь свои руки. Я думал, что ты ушла к Харри, и собирался как раз поехать в Раагвере.
— Какой же ты...— она гладит своими перепачканными известью пальцами его руку,— я так рада. Если ты поговоришь со старшим, то я смогу остаться тут, пока ты здесь,— немножко они все-таки будут платить.
Сперва Лаас возражает, эта работа не для Наадж, но затем быстро соглашается и в субботу радуется, что Наадж добавляет к его заработку свои несколько крон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65