Сходятся на том, что Нийлер и хозяйка поедут вместе со всеми. Лаас тащит из сарая паруса и устанавливает мачту. Унижение, причиненное недоверием хозяйки, забывается, когда Хилья, входя в лодку, касается его руки. Это удивительное возбуждение, которое расходится от пальцев к запястью. Во время плавания он смотрит на небо и на море, а видит при этом только узкий девичий профиль и словно бы слышит, как безмолвно сидит на банке Хилъя.
Лодка скрежещет килем по прибрежной гальке. Большие пахучие наносы водорослей, пронзительные крики чаек. Хилья снимает с ног туфли и соскальзывает через борт в воду, но, сделав пару шагов, спотыкается об острые камни. Лаас хочет ей снова помочь.
— Нет, нет!— отстраняет она его руку.
Ему неловко, и в продолжение всего пребывания на островке он не может освободиться от этого ощущения. К счастью, при возвращении ветер дует почти навстречу, и, помогая парусам, Лаас находит выход в том, что гребет изо всех сил. У причала плещутся мальчишки — видимо, дети арендатора, обычно личные причалы безлюдны.
Они решают искупаться. Дамы раздеваются за деревьями, мужчины прямо на причале. Плавают друг от друга довольно далеко, и вода достаточно прохладная.
Дома старого Нийлера ждет приглашение на деревенский праздник.
— Послушай, Линда,— обращается он к служанке,— нас приглашают на праздник. Где это Разикуское поле и что там делают?..
Спектакль кончился, и уже ночь. В небе звезды, и горит несколько огней. Трубы устали, начинает играть гармонь. Толстый вспотевший парень подхватывает служанку на танец.
Лаасу страшно. Он и раньше переживал, что не может делать того, что нужно, но еще никогда его отчаяние из-за этого не было столь острым. Вот приближается молодой
господин, какой-нибудь учитель или пограничник в гражданском,— и Лаас угадывает их намерения.
— Разрешите пригласить.
— Благодарю, я не танцую.
Руки у Лааса дрожат. А потом от счастья он становится совсем кротким, искренним и спрашивает Хилью:
— Вы действительно не танцуете?
— Нет, вы ведь тоже не танцуете.
— Я не умею,— говорит он кротко.
— И я не умею. Походила несколько раз на курсы, но из этого ничего не вышло, наверное, была слишком неловкой и...
Они стоят рядом. Вот ее старшая сестра, говорит Хилья, танцует, они с ней совершенно разные по натуре. Айно училась на математическом, теперь она в Париже в художественной школе, даже на лето не приехала домой. А ее, Хилью, интересует философия, только философия, не языки и не история. Впереди конкурсные экзамены — только бы поступить в университет!
Танцы все разгорались.
— И когда эта Линда соберется уходить!— вздыхает Хилья.
— Если она хочет остаться, мы можем пойти.
Летняя ночь полна тихого дыхания. Роса нагнула тяжелую рожь. Проходя по краю поля, они чувствуют, как прохладные колосья касаются их рук и одежды. Они идут рядом, раздающиеся на празднике возгласы отступают все дальше.
— Вы, наверное, очень послушны?— спрашивает Лаас, вспоминая мать Хильи.
— Ох, не знаю... Иначе вроде и не получается. А вот вы совершенно свободны, независимы.
— Если человек ни от кого не зависит, то тем больше он зависит от каждого — от рабочего, предпринимателя и так далее.
— Быть свободным все же лучше.
И они идут дальше. Покос, поле. Где-то звенит колокольчик под дугой. Толстый парень, проходя мимо, подозрительно смотрит на них, затем дорога заворачивает в высокий лес.
— Я здесь немного боюсь.
Голоса стихают. Слышны только их собственные шаги. Темно. Время от времени их руки касаются, и тогда Лааса охватывает ощущение удивительного счастья.
— Ну и тишина...— И через некоторое время:— И все же словно бы кто-то перебирает струны какого-то инструмента. Будто дух какой.
Будто дух — и действительно, будто кто-то перебирает глухие струны контрабаса.
— Вы ничего не говорите. Сказали, что вы один. Но ведь у вас сестра, отец, мать...
Отец и мать... «Чуть было не наделил...» — вспоминается на мгновение. Но тут же он оттесняет все это куда-то в закоулки души и говорит:
— Мой отец плавал на судне только перед мачтой.
— Что это значит — перед мачтой?
— На полубаке. На судне матросское жилье находится на носу, перед первой мачтой. А в деревне мы безземельные, просто земельки.
— Простые люди часто лучше...
— Не знаю, если ты всего лишь матрос или рыбак...
— Однако сами вы кое-чего достигли.
— Это только кажется. Иногда чувствуешь, что все это только внешне, будто сон, а сам я все еще ставлю сети. Жизнь в какой-то мере словно бы остановилась с тех пор, как я наперекор всему ушел в город.
— А мне кажется, что вы сильный, и папа думает, что вы непременно пойдете очень далеко.
— А-а...— отмахивается Лаас.
Они идут дальше, и его все больше охватывает опьянение. Чувства становятся простыми и бесхитростными, как у ребенка, и ему хочется стать на колени перед той, что идет рядом, прижаться головой к ее коленям и целовать их.
Они молча идут по высокому ночному лесу. Тихо переговариваются макушки, невидимая белочка роняет на сухой сучок шишку, вскрикивает во сне одинокая птичка. Потом лес кончается, и они вглядываются через поле. Но сегодняшняя ночь темнее вчерашней, залив и полуострова сливаются, яснее видятся проблески маяка.
— Вам не кажется, что в старой риге живут духи? — шепчет Хилья, придвигаясь к Лаасу. И действительно, под высокими стропилами и соломенной крышей вроде бы слышится какое-то движение, словно бы давно умершие господа справляют здесь со своими кучерами какой-то праздник.
По кленам, то дремля, то переваливаясь, гуляет сонный ветерок.
Очутившись на веранде, Хилья шепчет:
— Что, если они теперь закрыли дверь?
Дверь открывается беззвучно, но Хилья тут же закрывает ее. И тогда они стоят друг против друга, не зная, что делать.
— Вы хотите пойти наверх — спать?— спрашивает девушка.
— Ах, я, наверное, уже не усну.
— Я тоже по вечерам не могу уснуть. Ночи странные, они почему-то прекраснее дня.
На веранде мрак от кроны больших лиственных деревьев. Откуда-то сочится едва уловимое дуновение. И опять странная, опьяняющая тишина.
— Как хорошо вот так,— говорит Лаас.
— Да,— шепчет девушка.
У Лааса все мысли улетучиваются из головы. Есть только он и рядом с ним Хилья.
Откуда-то доносится шорох.
— Линда! — шепчет Хилья. Но больше ни звука — видно, это был ветер.
— Вам же надо утром, совсем скоро, собираться уезжать, не сможете и поспать,— беспокоится Хилья.
— Чего там спать,— отмахивается Лаас.
— Но вы днем сидели за веслами, а завтра, вернее сегодня — опять работа,— в ее голосе чувствуется печальная озабоченность.
Теперь и впрямь что-то грохочет в хлеву или в доме арендатора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65