Непонятно почему злясь на себя и на других тоже, Лаас выглядит слишком вялым, скучным. Напряжение Фрица, кажется, достигло предела. Он беспокойно озирается, разговаривает громко, обращая на себя внимание, велит Лаасу посмотреть на сцену: это он нарисовал декорации, потом они их еще посмотрят повнимательнее. И снова глаза его бегают по залу.
— Там, возле окна...
Лаас тоже видит девушку. Она разговаривает с каким- то парнем, потом опять уединяется. Продолговатое, обрамленное густыми черными волосами лицо — строгое, несколько мрачноватое. В ней действительно есть что-то необычное.
— Чего тянешь, иди присаживайся к ней. Время — деньги: Лыхмус берет за мотоцикл шесть крон.
Фриц и не слышит подтрунивания друга.
— Греческий профиль, будто изваяние! — шепчет он.
— Возможно. Чем занимается ее отец? Торговец? — допытывается Лаас.
Кончился доклад, и слушатели поднимаются.
— Пойдем, я представлю тебя! — Фриц хватает Лааса за руку, и они пробираются между рядами скамеек.
Рука девушки кажется несколько вялой. Девушка хорошо сложена. Она недоверчиво смотрит на Лааса, и ее почти черные глаза сужаются. С Фрицем она держится с достоинством, хотя они и на «ты», наверное давнишние знакомые.
Барышня Сенна нарасхват — даже Лаас два раза танцевал с ней, и оттого Фриц грустный. Но грусть его развеивается, как только Наадж приглашает их обоих к себе домой. Там, правда, не очень красиво, пусть господин Лаас не разочаровывается.
У Лааса на уме Мийя, уже ночь, и надо бы возвращаться в Уулуранна, и все же он остается. В нем зарождается какой-то неосознанный интерес к этой экзотической девушке, у которой такое странное имя. Кто она?
— А мне удобно?— спрашивает он у Фрица.
— Конечно, я сказал Наадж, что ты невероятно много читаешь и собираешься преуспеть в жизни.
— А если вдруг я отобью ее у тебя?
— Не верю, ты не такой бессердечный.
Бессердечный! Святая простота. Он и в жизни видит
одни плоскости и декорации. Явно испытал удары судьбы, но закрывает глаза, делает вид, что не ощущает их, живет в своем воображаемом одномерном мире, не ведая, что, по Эйнштейну, в мире четыре измерения!
Они идут втроем. На улице темно, ветер усилился, и временами мокрую осеннюю землю обдает порывами дождя. Лучи карманных фонариков в руках у пьяных парней блуждают по выходящим на улицу людям и по дощатому забору.
Фриц освещает дорогу. Какая-то странная, напоминающая бег ходьба. Лаас не привык к роли человека, которому указывают дорогу, но теперь он и впрямь не знает, куда идти. Они не сворачивают на шоссе, а идут по какой-то грязной деревенской улице, в грязи которой норовят увязнуть галоши.
Где тут магазин?
— Еще далеко?
— Дорога плохая. Я не должна была вас приглашать. Вы утомились?
— Да что там я! Я только подумал, хорошо ли это, если магазин находится так далеко от шоссе.
— Магазин? Какой магазин?— удивляется Наадж и останавливается.
— Разве у вашего отца нет...
— Ты — наврал!— оборачивается она к Фрицу, и в ее
тихом глухом голосе звучит возмущение.
— Фриц? Нет, я сам подумал.
— Почему же вы подумали? Тогда лучше не ходите, у меня очень бедный дом, маленькая каморка под крышей.
Они идут дальше. Фонарик Фрица освещает колодец; где же начало двора, ворот, кажется, и не было? И тут они останавливаются перед серой облезлой дверью казенного здания. В неприбранных сенях стоит пара деревянных башмаков, в нос ударяет запах нечистот, затем луч света крадется вверх по узкой деревянной лестнице.
Что за дом? И все-таки предупреждение девушки пока остается каким-то буфером между воображаемым и реальным, поэтому и не появляется разочарования, скорее возникает любопытство. Магазин? В самом деле, почему он подумал, что здесь должен быть магазин. Сверху доносится громкий мужской смех, деревянная лесенка скрипит, и скоро они оказываются в крохотной, странно обставленной комнатке.
Грузный, в очках, сорокалетний мужчина и примерно такого же возраста женщина — отец и мать Наадж. Подвыпивший лысый волостной секретарь и еще какой-то молодой господин, видимо учитель или сельский советник. Но прежде всего Лаасу в глаза бросается нарисованная маслом картина: голая женщина, полуголый мужчина и убегающий монах.
В картине чувствуется смелость, но также и некоторая развращенность.
— Не правда ли, необычный мотив. Работа господина Сенна,— хвалит Фриц.
— Ну чего болтаешь! Ты же не веришь в то, что говоришь! Господин Раун, присаживайтесь.— И Наадж, которая, кажется, относится к окружающим и родителям с каким-то пренебрежительным превосходством, подводит его к зеленой деревянной софе, которая служит, видимо, и кроватью. На другой такой же софе сидят мужчины, которые встают для приветствия.
— Ну, господин Реха опять объявился в наших краях. Такая уж она жизнь у художников, сегодня здесь, завтра там, а мы, деревенские кроты, вынуждены толочься на одном месте и довольствоваться одной женой.
Фриц воспринимает из сказанного лишь то, что относится к нему как к художнику, и громче всех смеется над остротой волостного секретаря.
— Тогда глотни,— продолжает секретарь.— Каждый серьезный художник должен почитать государство.
Фриц не соглашается и сразу оказывается в центре внимания. Но когда его порядком принуждали и еще несколько раз назвали художником, он выпивает. И как следует.
Предлагают и Лаасу.
— Трезвость?
— Полная.
— Жалкие мужики, зато барышня Наадж покажет, на что она способна!
— Ладно уж вам!— отмахивается она.
— Ну-ну, что же это значит? Единственная стоящая девушка в Раагвере — и раньше рюмка не убивала наповал, и сегодня ничего не случится. Кончила с отличием государственную гимназию — и на тебе!
Наадж отворачивается, ей неловко.
— Чего наседаете, если человек не хочет, нашли что предлагать,— вступается мать.
Она еще довольно красивая. На Лааса эта женщина производит смешанное впечатление. Кажется, будто она немного играет, и при этом все же непонятно, в чем эта игра состоит.
— Когда вы закончили гимназию, барышня Сенна? — спрашивает Лаас.
— Весной.
— На одни пятерки!— добавляет мать.
— Собираетесь учиться дальше?
— Хотела бы, но не получается.
Лаас замечает на миниатюрном, с краями бильярде пару брошюр антирелигиозного содержания и книгу Шоу «Назад к Мафусаилу».
— Ваши книги?
— Нет, из библиотеки.
Интерес Лааса растет. В разговоре выясняется, что в Наадж нет ничего наигранного, кажется, она понимает парадоксы великого ирландца.
При всей малости комнаты возникает две группы собеседников. Центром одной стали Наадж и Лаас, другой — волостной секретарь и советник, остальные попеременно примыкали то к одним, то к другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Там, возле окна...
Лаас тоже видит девушку. Она разговаривает с каким- то парнем, потом опять уединяется. Продолговатое, обрамленное густыми черными волосами лицо — строгое, несколько мрачноватое. В ней действительно есть что-то необычное.
— Чего тянешь, иди присаживайся к ней. Время — деньги: Лыхмус берет за мотоцикл шесть крон.
Фриц и не слышит подтрунивания друга.
— Греческий профиль, будто изваяние! — шепчет он.
— Возможно. Чем занимается ее отец? Торговец? — допытывается Лаас.
Кончился доклад, и слушатели поднимаются.
— Пойдем, я представлю тебя! — Фриц хватает Лааса за руку, и они пробираются между рядами скамеек.
Рука девушки кажется несколько вялой. Девушка хорошо сложена. Она недоверчиво смотрит на Лааса, и ее почти черные глаза сужаются. С Фрицем она держится с достоинством, хотя они и на «ты», наверное давнишние знакомые.
Барышня Сенна нарасхват — даже Лаас два раза танцевал с ней, и оттого Фриц грустный. Но грусть его развеивается, как только Наадж приглашает их обоих к себе домой. Там, правда, не очень красиво, пусть господин Лаас не разочаровывается.
У Лааса на уме Мийя, уже ночь, и надо бы возвращаться в Уулуранна, и все же он остается. В нем зарождается какой-то неосознанный интерес к этой экзотической девушке, у которой такое странное имя. Кто она?
— А мне удобно?— спрашивает он у Фрица.
— Конечно, я сказал Наадж, что ты невероятно много читаешь и собираешься преуспеть в жизни.
— А если вдруг я отобью ее у тебя?
— Не верю, ты не такой бессердечный.
Бессердечный! Святая простота. Он и в жизни видит
одни плоскости и декорации. Явно испытал удары судьбы, но закрывает глаза, делает вид, что не ощущает их, живет в своем воображаемом одномерном мире, не ведая, что, по Эйнштейну, в мире четыре измерения!
Они идут втроем. На улице темно, ветер усилился, и временами мокрую осеннюю землю обдает порывами дождя. Лучи карманных фонариков в руках у пьяных парней блуждают по выходящим на улицу людям и по дощатому забору.
Фриц освещает дорогу. Какая-то странная, напоминающая бег ходьба. Лаас не привык к роли человека, которому указывают дорогу, но теперь он и впрямь не знает, куда идти. Они не сворачивают на шоссе, а идут по какой-то грязной деревенской улице, в грязи которой норовят увязнуть галоши.
Где тут магазин?
— Еще далеко?
— Дорога плохая. Я не должна была вас приглашать. Вы утомились?
— Да что там я! Я только подумал, хорошо ли это, если магазин находится так далеко от шоссе.
— Магазин? Какой магазин?— удивляется Наадж и останавливается.
— Разве у вашего отца нет...
— Ты — наврал!— оборачивается она к Фрицу, и в ее
тихом глухом голосе звучит возмущение.
— Фриц? Нет, я сам подумал.
— Почему же вы подумали? Тогда лучше не ходите, у меня очень бедный дом, маленькая каморка под крышей.
Они идут дальше. Фонарик Фрица освещает колодец; где же начало двора, ворот, кажется, и не было? И тут они останавливаются перед серой облезлой дверью казенного здания. В неприбранных сенях стоит пара деревянных башмаков, в нос ударяет запах нечистот, затем луч света крадется вверх по узкой деревянной лестнице.
Что за дом? И все-таки предупреждение девушки пока остается каким-то буфером между воображаемым и реальным, поэтому и не появляется разочарования, скорее возникает любопытство. Магазин? В самом деле, почему он подумал, что здесь должен быть магазин. Сверху доносится громкий мужской смех, деревянная лесенка скрипит, и скоро они оказываются в крохотной, странно обставленной комнатке.
Грузный, в очках, сорокалетний мужчина и примерно такого же возраста женщина — отец и мать Наадж. Подвыпивший лысый волостной секретарь и еще какой-то молодой господин, видимо учитель или сельский советник. Но прежде всего Лаасу в глаза бросается нарисованная маслом картина: голая женщина, полуголый мужчина и убегающий монах.
В картине чувствуется смелость, но также и некоторая развращенность.
— Не правда ли, необычный мотив. Работа господина Сенна,— хвалит Фриц.
— Ну чего болтаешь! Ты же не веришь в то, что говоришь! Господин Раун, присаживайтесь.— И Наадж, которая, кажется, относится к окружающим и родителям с каким-то пренебрежительным превосходством, подводит его к зеленой деревянной софе, которая служит, видимо, и кроватью. На другой такой же софе сидят мужчины, которые встают для приветствия.
— Ну, господин Реха опять объявился в наших краях. Такая уж она жизнь у художников, сегодня здесь, завтра там, а мы, деревенские кроты, вынуждены толочься на одном месте и довольствоваться одной женой.
Фриц воспринимает из сказанного лишь то, что относится к нему как к художнику, и громче всех смеется над остротой волостного секретаря.
— Тогда глотни,— продолжает секретарь.— Каждый серьезный художник должен почитать государство.
Фриц не соглашается и сразу оказывается в центре внимания. Но когда его порядком принуждали и еще несколько раз назвали художником, он выпивает. И как следует.
Предлагают и Лаасу.
— Трезвость?
— Полная.
— Жалкие мужики, зато барышня Наадж покажет, на что она способна!
— Ладно уж вам!— отмахивается она.
— Ну-ну, что же это значит? Единственная стоящая девушка в Раагвере — и раньше рюмка не убивала наповал, и сегодня ничего не случится. Кончила с отличием государственную гимназию — и на тебе!
Наадж отворачивается, ей неловко.
— Чего наседаете, если человек не хочет, нашли что предлагать,— вступается мать.
Она еще довольно красивая. На Лааса эта женщина производит смешанное впечатление. Кажется, будто она немного играет, и при этом все же непонятно, в чем эта игра состоит.
— Когда вы закончили гимназию, барышня Сенна? — спрашивает Лаас.
— Весной.
— На одни пятерки!— добавляет мать.
— Собираетесь учиться дальше?
— Хотела бы, но не получается.
Лаас замечает на миниатюрном, с краями бильярде пару брошюр антирелигиозного содержания и книгу Шоу «Назад к Мафусаилу».
— Ваши книги?
— Нет, из библиотеки.
Интерес Лааса растет. В разговоре выясняется, что в Наадж нет ничего наигранного, кажется, она понимает парадоксы великого ирландца.
При всей малости комнаты возникает две группы собеседников. Центром одной стали Наадж и Лаас, другой — волостной секретарь и советник, остальные попеременно примыкали то к одним, то к другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65