Значит, им всем нравился Олави.
...Вот бы ему хоть разок уподобиться Олави?
Ветер шумит в деревьях, где-то скрипит калитка. В хозяйской комнате горит свет, и окна Мийи тоже освещены. Она сидит и что-то читает. Иногда при скрипе калитки поднимает голову и прислушивается, взгляд некоторое время пустой и странный, читает дальше.
Рука Лааса подрагивает на оконном косяке.
И тут словно свершается чудо. Опять скрипит калитка — Мийя встает, надевает пальто, проходит еще несколько мгновений, и скрипит уже дверь. Шаги, калитка закрывается на крючок.
— Мийя! Мийя!
Она стоит тихо, застыв на месте, потом спрашивает:
— Почему ты пришел?
— Я не знаю — не мог иначе.
— Ты мормон . Хочешь, чтобы у тебя была дюжина женщин.
— Скорее, хочу быть сплавщиком из романа Линнанкоски.
— Ты — и сплавщик! Ты же ищешь свои Золотые Ворота. Ищешь, кому бы что рассказать? И вытягиваешь из них души. Тебя бы следовало посадить в тюрьму. Ты инквизитор!
— Почему ты тянешься ко мне?
— Об этом я не думала. Может, именно потому, что ты такой. Подлый. Ты хорошо знаешь, что у женщин кроме тела есть еще и душа.
В эту ночь Лаас не копается в ее прошлом и не задумывается также о собственном будущем и будущем других. И хотя между ними пролегли уже тени, ему кажется, что сейчас он особенно тянется к Мийе. Они слились в объятьях, лежат в семейной постели, которой раньше избегали, и тут же, рядом, дышит маленький ребенок, не просыпаясь, ищет ручонками материнское тепло.
Лаас до сих пор стыдился ребенка, чувствовал перед ним неловкость и завидовал ему, но сегодня это чувство сменилось какой-то нежностью. Ребенок был, казалось, его сыном, если бы смог, он, наверное, стал бы ему отцом.
И лишь под утро, незадолго до ухода Лааса, Мийя спрашивает, есть ли у него другая.
— Я не знаю,— отвечает он — и действительно не знает.
— После поездки в Раагвере ты больше не писал мне и сторонишься. Кто она?
Лаас не отвечает, и Мийя продолжает:
— Я могу узнать, у меня там школьная подруга.
И опять молчание. Мийя ждет, но Лаас боится, что если он теперь обо всем расскажет, даже если назовет имя девушки, у него больше не будет Наадж.
1 Мормон — член религиозной организации, возникшей в США в 1830 г. Основатель ее Дж. Смит опубликовал «Книгу Мормона», содержащую кроме библейских рассказов фантастические измышления о существовавшей будто бы в Америке за 600 лет до возникновения христианства колонии «иерусалимских израильтян», которым Христос якобы дал свое учение, записанное пророком Мормоном (отсюда название секты).— Ред.
Поговаривают, что в начале месяца Антон Саулин закончит свои коммерческие поездки. Прежний торговец уже выехал, и сейчас идет расширение витрин.
Лаас пишет Наадж, что приедет в Раагвере.
Однако его задерживают срочные дела, и он вынужден отложить поездку на день. Но еще в тот же вечер получает сразу два письма; по ошибке почтальона письма побывали в его родной деревне.
Теперь Лаасу захотелось, чтобы Наадж приехала в Уулуранна. Он почти требует этого «во имя всего, что было между нами до сих пор». И еще до того, как господин Антон Саулин обосновывается в Уулуранна, Наадж уже здесь. Домашние об этом ничего не знают, старой квартирной хозяйке он говорит, что взял себе на несколько дней помощницу, нужно сделать много отчетов и схем. Внешне перед чужими их отношения сугубо деловые. Наадж стелют по соседству, и Лаас всякий раз предупредительно стучится, когда проходит через ее комнату. Однако ночи они проводят вместе, и он чувствует себя счастливым.
Вычитывают где-то фразу из Гёте. И находят, что это удивительно точно. «От зависти спасаем себя любовью». И пытаются отыскать друг в друге те качества, которым каждый из них мог бы позавидовать. Лаас находит, что она милее и душевнее всех, а Наадж утверждает, что он интересный собеседник и целеустремленный человек.
Лааса немного мучает его последняя встреча с Мийей.
Вообще-то они стараются вспоминать только приятное: она — свое санаторное лето и озеро, веселые случаи из школьной жизни, он — свою работу и попытки как-то продвинуться в жизни. Но когда Наадж спрашивает, почему он написал, что испортился, смелость покидает его, он увиливает и объясняет: его испорченность состоит в том, что он слишком много мечтает о Наадж.
Вечером они идут по новой дороге на пристань и в Лыпесяяре. Рассматривают мощный остов строящегося парусника, стоят под соснами, держась за руки, пока не наступает полная темнота и не задувает сильный ветер.
— О чем ты думаешь?— спрашивает Лаас.
— Ни о чем,— отвечает она.— Мне просто хорошо.
И ему тоже хорошо, потому что ее глазами на него смотрят все, кто ему близок и кого он любил: Мийя
и Хилья; в темных глазах Наадж словно сияли и светлые глаза его матери.
Они обязательно поженятся — чуть позже.
В воскресенье в церкви слушают пение прихожан. Кто знает, может, среди поющих также отец и мать Лааса. Поднявшись на вторые хоры и обнаружив открытую дверь, они взбираются на колокольню. Лесенки и снова лесенки. Наадж уже запыхалась. На одном из переходов они целуются, потом прислушиваются, не слышно ли внизу их шагов, и продолжают подъем. Оказываются на верху каменной башни. Над ними встают еще частые переплетения балок и лесенок — теперь уже деревянной башни,— пусть и не столь удобных, как внизу, однако манящих взобраться выше. Все же они остаются здесь. Висит неимоверно большой, многотонный, гигантский колокол с огромным языком, который под силу поднять разве что двум мужикам, и другой, поменьше, тоже медный,— возле большого. Оба колокола укреплены на смоленой квадратной балке. Для Наадж все это ново, до этого она была лишь на колокольне русской церкви, где висели небольшие заливистые колокольцы.
— Если вдруг этот большой свалится на нас?— пугается она.
— Не свалится.
— А он и не придавит нас — мы присядем, и колокол нас прикроет, а когда в субботу, через неделю, звонарь снова поднимется сюда, он нас и выручит.
— Ну, этот колокол такой мощный, что пробьет и это, и другие перекрытия, и от нас ничего не останется.
— Не верю. Все равно ты что-нибудь придумал бы, чтобы с нами ничего не случилось.
Лаас польщен, своей непосредственностью Наадж ему особенно дорога.
Им удается открыть лишь одно слуховое окно — но даже из него башню продувает сильный ветер. Люди внизу маленькие, а дороги и дома совсем как на снимке с птичьего полета. Временами снизу доносится гул пения, проповедь, видно, уже кончилась.
Штормовое море, серые ленты дорог, темные леса, черные поля и обнаженные луга. Наадж считает, что осень более кроткая, проще и сдержаннее весны, которая своей напористостью причиняет боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
...Вот бы ему хоть разок уподобиться Олави?
Ветер шумит в деревьях, где-то скрипит калитка. В хозяйской комнате горит свет, и окна Мийи тоже освещены. Она сидит и что-то читает. Иногда при скрипе калитки поднимает голову и прислушивается, взгляд некоторое время пустой и странный, читает дальше.
Рука Лааса подрагивает на оконном косяке.
И тут словно свершается чудо. Опять скрипит калитка — Мийя встает, надевает пальто, проходит еще несколько мгновений, и скрипит уже дверь. Шаги, калитка закрывается на крючок.
— Мийя! Мийя!
Она стоит тихо, застыв на месте, потом спрашивает:
— Почему ты пришел?
— Я не знаю — не мог иначе.
— Ты мормон . Хочешь, чтобы у тебя была дюжина женщин.
— Скорее, хочу быть сплавщиком из романа Линнанкоски.
— Ты — и сплавщик! Ты же ищешь свои Золотые Ворота. Ищешь, кому бы что рассказать? И вытягиваешь из них души. Тебя бы следовало посадить в тюрьму. Ты инквизитор!
— Почему ты тянешься ко мне?
— Об этом я не думала. Может, именно потому, что ты такой. Подлый. Ты хорошо знаешь, что у женщин кроме тела есть еще и душа.
В эту ночь Лаас не копается в ее прошлом и не задумывается также о собственном будущем и будущем других. И хотя между ними пролегли уже тени, ему кажется, что сейчас он особенно тянется к Мийе. Они слились в объятьях, лежат в семейной постели, которой раньше избегали, и тут же, рядом, дышит маленький ребенок, не просыпаясь, ищет ручонками материнское тепло.
Лаас до сих пор стыдился ребенка, чувствовал перед ним неловкость и завидовал ему, но сегодня это чувство сменилось какой-то нежностью. Ребенок был, казалось, его сыном, если бы смог, он, наверное, стал бы ему отцом.
И лишь под утро, незадолго до ухода Лааса, Мийя спрашивает, есть ли у него другая.
— Я не знаю,— отвечает он — и действительно не знает.
— После поездки в Раагвере ты больше не писал мне и сторонишься. Кто она?
Лаас не отвечает, и Мийя продолжает:
— Я могу узнать, у меня там школьная подруга.
И опять молчание. Мийя ждет, но Лаас боится, что если он теперь обо всем расскажет, даже если назовет имя девушки, у него больше не будет Наадж.
1 Мормон — член религиозной организации, возникшей в США в 1830 г. Основатель ее Дж. Смит опубликовал «Книгу Мормона», содержащую кроме библейских рассказов фантастические измышления о существовавшей будто бы в Америке за 600 лет до возникновения христианства колонии «иерусалимских израильтян», которым Христос якобы дал свое учение, записанное пророком Мормоном (отсюда название секты).— Ред.
Поговаривают, что в начале месяца Антон Саулин закончит свои коммерческие поездки. Прежний торговец уже выехал, и сейчас идет расширение витрин.
Лаас пишет Наадж, что приедет в Раагвере.
Однако его задерживают срочные дела, и он вынужден отложить поездку на день. Но еще в тот же вечер получает сразу два письма; по ошибке почтальона письма побывали в его родной деревне.
Теперь Лаасу захотелось, чтобы Наадж приехала в Уулуранна. Он почти требует этого «во имя всего, что было между нами до сих пор». И еще до того, как господин Антон Саулин обосновывается в Уулуранна, Наадж уже здесь. Домашние об этом ничего не знают, старой квартирной хозяйке он говорит, что взял себе на несколько дней помощницу, нужно сделать много отчетов и схем. Внешне перед чужими их отношения сугубо деловые. Наадж стелют по соседству, и Лаас всякий раз предупредительно стучится, когда проходит через ее комнату. Однако ночи они проводят вместе, и он чувствует себя счастливым.
Вычитывают где-то фразу из Гёте. И находят, что это удивительно точно. «От зависти спасаем себя любовью». И пытаются отыскать друг в друге те качества, которым каждый из них мог бы позавидовать. Лаас находит, что она милее и душевнее всех, а Наадж утверждает, что он интересный собеседник и целеустремленный человек.
Лааса немного мучает его последняя встреча с Мийей.
Вообще-то они стараются вспоминать только приятное: она — свое санаторное лето и озеро, веселые случаи из школьной жизни, он — свою работу и попытки как-то продвинуться в жизни. Но когда Наадж спрашивает, почему он написал, что испортился, смелость покидает его, он увиливает и объясняет: его испорченность состоит в том, что он слишком много мечтает о Наадж.
Вечером они идут по новой дороге на пристань и в Лыпесяяре. Рассматривают мощный остов строящегося парусника, стоят под соснами, держась за руки, пока не наступает полная темнота и не задувает сильный ветер.
— О чем ты думаешь?— спрашивает Лаас.
— Ни о чем,— отвечает она.— Мне просто хорошо.
И ему тоже хорошо, потому что ее глазами на него смотрят все, кто ему близок и кого он любил: Мийя
и Хилья; в темных глазах Наадж словно сияли и светлые глаза его матери.
Они обязательно поженятся — чуть позже.
В воскресенье в церкви слушают пение прихожан. Кто знает, может, среди поющих также отец и мать Лааса. Поднявшись на вторые хоры и обнаружив открытую дверь, они взбираются на колокольню. Лесенки и снова лесенки. Наадж уже запыхалась. На одном из переходов они целуются, потом прислушиваются, не слышно ли внизу их шагов, и продолжают подъем. Оказываются на верху каменной башни. Над ними встают еще частые переплетения балок и лесенок — теперь уже деревянной башни,— пусть и не столь удобных, как внизу, однако манящих взобраться выше. Все же они остаются здесь. Висит неимоверно большой, многотонный, гигантский колокол с огромным языком, который под силу поднять разве что двум мужикам, и другой, поменьше, тоже медный,— возле большого. Оба колокола укреплены на смоленой квадратной балке. Для Наадж все это ново, до этого она была лишь на колокольне русской церкви, где висели небольшие заливистые колокольцы.
— Если вдруг этот большой свалится на нас?— пугается она.
— Не свалится.
— А он и не придавит нас — мы присядем, и колокол нас прикроет, а когда в субботу, через неделю, звонарь снова поднимется сюда, он нас и выручит.
— Ну, этот колокол такой мощный, что пробьет и это, и другие перекрытия, и от нас ничего не останется.
— Не верю. Все равно ты что-нибудь придумал бы, чтобы с нами ничего не случилось.
Лаас польщен, своей непосредственностью Наадж ему особенно дорога.
Им удается открыть лишь одно слуховое окно — но даже из него башню продувает сильный ветер. Люди внизу маленькие, а дороги и дома совсем как на снимке с птичьего полета. Временами снизу доносится гул пения, проповедь, видно, уже кончилась.
Штормовое море, серые ленты дорог, темные леса, черные поля и обнаженные луга. Наадж считает, что осень более кроткая, проще и сдержаннее весны, которая своей напористостью причиняет боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65