Энслингер вполголоса благодарит кого-то на другом конце линии.
– Я уже знаю.
Время.
– Значит, знаете и то, что соврали мне.
– Я никогда не лгу.
– Вы сказали, что телефон не работает.
– Я сказал, что линия не работала. Вы были не в самом лучшем состоянии, когда пытались позвонить оттуда в последний раз.
У меня над головой горячее солнце пустыни, но издалека уже надвигаются грозовые облака, грохочущее черное покрывало, скрывающее шоссе со стороны заката.
– Вам нужно вернуться, Эрик. Или хотите, чтобы я за вами приехал?
– Да.
– Почему?
В ушах звучит симфония крови, складываются мысли, и я диктую музыку по памяти, ноту за нотой.
– Могильщик не вымысел.
– Боюсь, вы вспомнили об этом слишком поздно.
– Приезжайте за мной и увидите сами.
– Он там?
– Пока еще нет. Приедет с отцом. Я задолжал им кое-что, чего у меня нет, и если явлюсь на встречу с пустыми руками, они рисковать не станут. Возможно, вы последний, с кем я разговариваю.
– Так вы этого хотите, Эрик? Может, подождете, пока мы подъедем?
– Они о вас ничего не знают. Вам надо их увидеть.
– Я вам верю.
– Не верите.
– Эрик.
– Я убил одного человека. – Меня словно ударили в шею. Теперь, после этих слов, мне уже все равно, кто прибудет на место раньше, копы или Уайт. Признание принесло облегчение, и оно вытекает через сердце, глаза, руки, через трубку. Последние детали мозаики занимают свои места. Я люблю тебя, Ди. – Когда начался пожар, моей машины здесь не было. В тот раз в лабораторию меня привез Уайт.
– Откуда же она взялась?
– Я одолжил ее кое-кому. – Снова удар в шею, и слова сами выскакивают из горла. – Она ехала за мной.
– Она? Кто?
– Я не могу назвать ее имя.
– Постарайтесь.
– Не могу.
– Послушайте меня, Эрик. Мы там все обыскали. Никаких следов. Там никого не было. Только пес, Отто.
– Отто… Это ее собака. Моя машина была у нее, и она ехала за нами. Я услышал шум и решил, что это облава. Я сам устроил пожар.
– Вы только что сделали признание, Эрик. Теперь это уже не важно, но наш разговор записывается.
– Я признался в убийстве.
– Эрик, оставайтесь там. Мы заберем вас.
– Я не собираюсь никуда уходить, детектив. Извините за то, что сказал тогда. Насчет вашей дочери.
– Я уже забыл.
– Если приедете, обнаружите здесь Уайта и его сына. Они опасны, так что захватите побольше людей. Сюда меня привез Уайт. Он тоже не придуманный. Она приехала потом на моей машине. Она тоже не придуманная. Поверите, когда приедете.
– Приеду. А пока оставайтесь на месте.
– Буду здесь, неподалеку. Похоже, гроза идет. Как бы дороги не затопило. Предупредите своих людей, чтобы были осторожнее.
– Я понял, Эрик. Спасибо за предупреждение.
– Время. – Я вешаю трубку. Привычка.
Набираю номер справочной, и оператор соединяет меня с «Фордом». Трубку снимает Лу – я узнаю его голос.
– Манхэттена Уайта.
– Кто это?
– Не важно. Мне нужно, чтобы вы передали сообщение для Манхэттена Уайта.
– Не понимаю, о ком вы говорите.
– У меня Дезире. И его деньги.
Тишина, но где-то далеко играет музыка.
– Теперь поняли, – говорю я.
– Сообщение я передам. Вы где?
– Скажите Манхэттену Уайту, что я в мотеле через дорогу от заброшенной заправки, на шоссе по дороге в Оз.
– Что-нибудь еще?
– Пусть поторопится.
Если скин – мое детище, если именно я вдохнул жизнь в течение времени, тогда мне придется проглотить все, что осталось у меня от Стеклянной Стриптизерши. Теперь не остается ничего иного, как только ждать появления и схватки двух главных свидетелей, Энслингера и Манхэттена Уайта. Если я буду в состоянии осознать последствия собственных действий, то по крайней мере удостоверюсь в том, что эти действия действительно реальны, что они имеют последствия, пусть даже вся моя пустая жизнь сведется к одному-единственному щелчку статического разряда в грандиозной симфонии большого взрыва. Если реальны мои поступки, то реальны и воспоминания, а если реальны они, то все, что я сделал, позволило мне увидеть Бога, и тогда мне уже не страшно проследить мою жизнь в той восьмисекундной черной кроличьей норе.
Приближающийся рой неслышных вертолетов движет через пустыню стену ветра, взметает в воздух громадные песчаные облака, и я слышу, как сталкиваются песчинки, одинокие щелчки разрядов, за которыми, когда вызванные мною воспоминания притянут в пустыню других, последует буря. В бликах далеких молний тени от телефонной будка и динозавра мигают фиолетовым и красным. Тени прыгают, и я считаю – и раз, и два, и три, – но штурмовики-ангелы еще не появились, хотя красные и голубые вспышки следуют одна за другой, беспрерывно и в полной тишине, если не считать принесенного клубящимися тучами пыли пронзительного воя койотов.
Я вижу твое лицо, искаженное, что случалось каждый раз, когда я делал тебе больно, но только теперь оно искажено последним мигом боли, мгновением, после которого твои огненно-рыжие волосы вспыхнули настоящим пламенем, а предсмертный вдох расплавил твои легкие.
Запах дождя бьет по теплому асфальту, звук хлынувших на крышу мотеля струй похож на шум обрушившихся с неба полчищ саранчи. Колотят по обсыпанной гравием рулонной крыше, рассыпаются, занимая точки обзора, проверяют щели – ищут меня. На сей раз они не прячутся, бегут открыто через освещенную чередующимися синими и красными всполохами парковочную площадку – высокие, плотные, тяжелые, в черной, как у жуков, броне, с телескопическими глазами.
Вглядываясь в темноту через щель, я не вижу ни Энслингера, ни Уайта, но все равно отступаю от окна, потому что люди-жуки вот-вот найдут меня, а мне бы хотелось провести последние минуты с тобой, а не с ними.
В тот последний раз я слышал гром – это ты стучала в дверь. Ты приехала в Оз, чтобы найти меня и Отто. Я принял тебя за Бога и отреагировал неадекватно. Последние дни я провел совсем один, без сна и отдыха, а моим последним человеческим контактом был Манхэттен Уайт, который доставил меня в Оз, чтобы я закончил работу. Если бы я поднялся по ступенькам и открыл переднюю дверь, и вышел в привидевшуюся мне грозу, то шагнул бы в твои объятия, и тогда ничего этого не случилось бы. Мы уехали бы на моей «гэлакси», и ты была бы жива.
На этот раз за мной явился Бог. Я знаю, потому что мотель дрожит и трясется, как дрожал и трясся наш домик в далеком детстве; оконные рамы дребезжат от топота ног бегущих по дорожкам ангелов. Красные и синие молнии мелькают слишком быстро, чтобы вести счет, но я все же пытаюсь. И раз, и два, и три… удар грома срывает и швыряет о землю дверь на первом этаже. Мне этот звук знаком слишком хорошо. В какофонии криков слышу свое имя. Вылетает из рамы вторая дверь, трещит третья, и моя комната содрогается от ярости ангелов. Дверь подвала задержала их тогда надолго, но двери проклятого мотеля не выстоят даже против такого скваттера, как я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Я уже знаю.
Время.
– Значит, знаете и то, что соврали мне.
– Я никогда не лгу.
– Вы сказали, что телефон не работает.
– Я сказал, что линия не работала. Вы были не в самом лучшем состоянии, когда пытались позвонить оттуда в последний раз.
У меня над головой горячее солнце пустыни, но издалека уже надвигаются грозовые облака, грохочущее черное покрывало, скрывающее шоссе со стороны заката.
– Вам нужно вернуться, Эрик. Или хотите, чтобы я за вами приехал?
– Да.
– Почему?
В ушах звучит симфония крови, складываются мысли, и я диктую музыку по памяти, ноту за нотой.
– Могильщик не вымысел.
– Боюсь, вы вспомнили об этом слишком поздно.
– Приезжайте за мной и увидите сами.
– Он там?
– Пока еще нет. Приедет с отцом. Я задолжал им кое-что, чего у меня нет, и если явлюсь на встречу с пустыми руками, они рисковать не станут. Возможно, вы последний, с кем я разговариваю.
– Так вы этого хотите, Эрик? Может, подождете, пока мы подъедем?
– Они о вас ничего не знают. Вам надо их увидеть.
– Я вам верю.
– Не верите.
– Эрик.
– Я убил одного человека. – Меня словно ударили в шею. Теперь, после этих слов, мне уже все равно, кто прибудет на место раньше, копы или Уайт. Признание принесло облегчение, и оно вытекает через сердце, глаза, руки, через трубку. Последние детали мозаики занимают свои места. Я люблю тебя, Ди. – Когда начался пожар, моей машины здесь не было. В тот раз в лабораторию меня привез Уайт.
– Откуда же она взялась?
– Я одолжил ее кое-кому. – Снова удар в шею, и слова сами выскакивают из горла. – Она ехала за мной.
– Она? Кто?
– Я не могу назвать ее имя.
– Постарайтесь.
– Не могу.
– Послушайте меня, Эрик. Мы там все обыскали. Никаких следов. Там никого не было. Только пес, Отто.
– Отто… Это ее собака. Моя машина была у нее, и она ехала за нами. Я услышал шум и решил, что это облава. Я сам устроил пожар.
– Вы только что сделали признание, Эрик. Теперь это уже не важно, но наш разговор записывается.
– Я признался в убийстве.
– Эрик, оставайтесь там. Мы заберем вас.
– Я не собираюсь никуда уходить, детектив. Извините за то, что сказал тогда. Насчет вашей дочери.
– Я уже забыл.
– Если приедете, обнаружите здесь Уайта и его сына. Они опасны, так что захватите побольше людей. Сюда меня привез Уайт. Он тоже не придуманный. Она приехала потом на моей машине. Она тоже не придуманная. Поверите, когда приедете.
– Приеду. А пока оставайтесь на месте.
– Буду здесь, неподалеку. Похоже, гроза идет. Как бы дороги не затопило. Предупредите своих людей, чтобы были осторожнее.
– Я понял, Эрик. Спасибо за предупреждение.
– Время. – Я вешаю трубку. Привычка.
Набираю номер справочной, и оператор соединяет меня с «Фордом». Трубку снимает Лу – я узнаю его голос.
– Манхэттена Уайта.
– Кто это?
– Не важно. Мне нужно, чтобы вы передали сообщение для Манхэттена Уайта.
– Не понимаю, о ком вы говорите.
– У меня Дезире. И его деньги.
Тишина, но где-то далеко играет музыка.
– Теперь поняли, – говорю я.
– Сообщение я передам. Вы где?
– Скажите Манхэттену Уайту, что я в мотеле через дорогу от заброшенной заправки, на шоссе по дороге в Оз.
– Что-нибудь еще?
– Пусть поторопится.
Если скин – мое детище, если именно я вдохнул жизнь в течение времени, тогда мне придется проглотить все, что осталось у меня от Стеклянной Стриптизерши. Теперь не остается ничего иного, как только ждать появления и схватки двух главных свидетелей, Энслингера и Манхэттена Уайта. Если я буду в состоянии осознать последствия собственных действий, то по крайней мере удостоверюсь в том, что эти действия действительно реальны, что они имеют последствия, пусть даже вся моя пустая жизнь сведется к одному-единственному щелчку статического разряда в грандиозной симфонии большого взрыва. Если реальны мои поступки, то реальны и воспоминания, а если реальны они, то все, что я сделал, позволило мне увидеть Бога, и тогда мне уже не страшно проследить мою жизнь в той восьмисекундной черной кроличьей норе.
Приближающийся рой неслышных вертолетов движет через пустыню стену ветра, взметает в воздух громадные песчаные облака, и я слышу, как сталкиваются песчинки, одинокие щелчки разрядов, за которыми, когда вызванные мною воспоминания притянут в пустыню других, последует буря. В бликах далеких молний тени от телефонной будка и динозавра мигают фиолетовым и красным. Тени прыгают, и я считаю – и раз, и два, и три, – но штурмовики-ангелы еще не появились, хотя красные и голубые вспышки следуют одна за другой, беспрерывно и в полной тишине, если не считать принесенного клубящимися тучами пыли пронзительного воя койотов.
Я вижу твое лицо, искаженное, что случалось каждый раз, когда я делал тебе больно, но только теперь оно искажено последним мигом боли, мгновением, после которого твои огненно-рыжие волосы вспыхнули настоящим пламенем, а предсмертный вдох расплавил твои легкие.
Запах дождя бьет по теплому асфальту, звук хлынувших на крышу мотеля струй похож на шум обрушившихся с неба полчищ саранчи. Колотят по обсыпанной гравием рулонной крыше, рассыпаются, занимая точки обзора, проверяют щели – ищут меня. На сей раз они не прячутся, бегут открыто через освещенную чередующимися синими и красными всполохами парковочную площадку – высокие, плотные, тяжелые, в черной, как у жуков, броне, с телескопическими глазами.
Вглядываясь в темноту через щель, я не вижу ни Энслингера, ни Уайта, но все равно отступаю от окна, потому что люди-жуки вот-вот найдут меня, а мне бы хотелось провести последние минуты с тобой, а не с ними.
В тот последний раз я слышал гром – это ты стучала в дверь. Ты приехала в Оз, чтобы найти меня и Отто. Я принял тебя за Бога и отреагировал неадекватно. Последние дни я провел совсем один, без сна и отдыха, а моим последним человеческим контактом был Манхэттен Уайт, который доставил меня в Оз, чтобы я закончил работу. Если бы я поднялся по ступенькам и открыл переднюю дверь, и вышел в привидевшуюся мне грозу, то шагнул бы в твои объятия, и тогда ничего этого не случилось бы. Мы уехали бы на моей «гэлакси», и ты была бы жива.
На этот раз за мной явился Бог. Я знаю, потому что мотель дрожит и трясется, как дрожал и трясся наш домик в далеком детстве; оконные рамы дребезжат от топота ног бегущих по дорожкам ангелов. Красные и синие молнии мелькают слишком быстро, чтобы вести счет, но я все же пытаюсь. И раз, и два, и три… удар грома срывает и швыряет о землю дверь на первом этаже. Мне этот звук знаком слишком хорошо. В какофонии криков слышу свое имя. Вылетает из рамы вторая дверь, трещит третья, и моя комната содрогается от ярости ангелов. Дверь подвала задержала их тогда надолго, но двери проклятого мотеля не выстоят даже против такого скваттера, как я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46