Открываю окно нараспашку – с желанием впустить свежий воздух и изгнать человеческий дух. Смотрю на тротуар – до него три этажа – и слышу тихий шепоток: «Прыгай». Замираю. Расслабляю руки на случай, если импульс повторится. Потом отхожу в глубину комнаты.
Сижу на кровати перед разложенными на столе картами. Солитер. Я знаком с правилами, но не помню, когда и где их узнал. Голова болит от заполняющих ее колонн лиц и цифр. Под бинтами чешется от статических разрядов. Блокнот ждет просветления, очередного воспроизведения забытых секунд. Удар грома подбрасывает трефовую семерку. Сердце закачивает под повязки тепло, и кровь вспыхивает в моей новой коже. К двери подошли осторожно и неслышно. Вежливый стук пудовым кулаком, и дверь с треском летит на пол в сопровождении петель и щепок. Штурмовики врываются из темноты, громадные черные люди-жуки с жалам и стингерам и лазерного наведения… красные пятнышки пляшут на моей груди… ждут лишь приказа королевы, который поступит через торчащие из ушей проводки.
Нет, на сей раз стук в дверь – всего лишь стук в дверь. Передо мной два обитателя «Огненной птицы». Зачем они пришли? Позаимствовать мыло? Убить меня? Эти могут и то, и другое.
– Червячок не завелся? Ленточный глист? – Слова его мягки, ритм четкий, словно отмеренный маятником серебряных часов.
– Нет. А с какой стати?
– Может, съели что-нибудь. Может, кое-кто взял вас за яйца. – Глаза смотрят в пустоту слева от меня, как будто заглядывает в карты через плечо. – Или, может, вы у кое-кого на жалованье.
Он кивает в сторону приятеля, долговязой личности ростом за шесть футов со свисающими ниже плеч спутанными, грязными волосами. Лицо у него цвета пятна от табака, глаза пустые, бескровные, как у старой фотографии. Глаза слишком долго оставались неподвижными и как будто застыли на серебряной пластине в тот самый миг, когда импульсная сковородка высосала из них душу.
– У него на них нюх. На червячков. Думает, вы можете быть переносчиком. Такое иногда случается с новыми жильцами.
Его спутник молчит. Несмотря на вечернюю духоту, на нем длинный, до колен, черный плащ. Представить его живым, из плоти и крови, так же легко, как натянутым на две перекрещенные палки где-нибудь посреди кукурузного поля.
– Ваш друг может ошибаться.
Я начинаю закрывать дверь, когда он говорит:
– Меня зовут Джек. – Протягивает руку, и моя исчезает в мясистой лапе. Ладонь у него влажная и скользкая от скопившейся на ней грязи жизни, проведенной без работы и близкого знакомства с мылом.
Первым в комнату входит парень в плаще. Джек следует за ним.
Молчун шипит что-то сквозь стиснутые зубы и проводит пальцем поперек горла – тихо. Он переключает телевизор на пустой канал, и на скрытые микрофоны дальнего действия падает защитный навес белого шума. Меня окутывает свистящий ураган. Душа отрывается от тела, как бывает, когда слушаешь оркестр.
– Будто музыка, – говорит Джек. – Этим помехам сотни миллионов лет. Они летят через космос с начала времен. Кусочки большого взрыва, обрывки симфоний, звучавших при рождении вселенной. – Он улыбается. – Люблю читать. – И начинает вытаскивать из брюк рубашку. – Убедитесь сами, я чист. Ничего нет. Так что нас никто не слушает.
– Мне все равно, слушает нас кто или не слушает. Вам придется уйти.
– Если вам все равно, тогда вас определенно слушают.
Джек задирает рубашку и поворачивается, демонстрируя голый торс. Со святой девой Гваделупской случилось что-то ужасное. Нанесенная лиловыми, синюшного оттенка чернилами, она обвилась вокруг его груди, но все ее лицо, а также тело и нимб испещрены мелкими язвочками от картечи, напоминающими оставленные сигаретами ожоги. Часть подсохла и покрылась коростой, что делает их похожими на пятнышки ржавчины, остальные воспалились и нарывают, окруженные распухшими участками покрасневшей кожи.
Его приятель делает то же самое. Вешает плащ на дверную ручку, подтягивает рубашку и совершает поворот на триста шестьдесят градусов. Грудь и спина покрыты точно такими же, как у первого, гнойниками. Свет от телевизора проникает через него, как солнечный свет сквозь бумажную оконную сетку. Под ребрами проступает образованная венами и артериями паутинка. Между серыми облачками легочной ткани просматривается темное пульсирующее сердце. Он опускает рубашку, и тень на полу темнеет.
– Что это с вами, парни?
– Жучки. Они повсюду.
Их комнаты заражены. Паразиты пожирают их заживо, а они еще спрашивают про глистов. Еще одно воспоминание сгущается, пытаясь окрепнуть и обрести четкую форму, но в какой-то момент расползается.
– Ну? – Джек ждет.
Я подтягиваю рубашку и поворачиваюсь.
– И все-таки не понимаю, что это все значит.
– Люди приходят сюда, когда хотят завязать. А они не дают. Среди новых жильцов всякие попадаются. В том числе и стукачи с жучками. Приезжают, вселяются, расспрашивают о всяком, разузнают, не предлагает ли кто чего не следует. А тот, кому надо, он все слышит. Но вы чисты.
– Я только-только из тюрьмы.
– А с вами что случилось?
– Пожар.
– Не включай свет и не оголяйся. Жуки отложат яйца, если проберутся под одежду. Сдайте нам образец мочи.
Молчун тут же протягивает пустой пластиковый стаканчик из-под кофе. Спрашиваю, не пытается ли он таким образом пройти тест на наркоту.
– Нет, но кое-кто кое-где – да. Я связываю людей с тем, что они хотят. А вы? Что с вами?
– Перебрал и обгорел.
– Так что, дела шли не очень?
– Я только хочу сказать, что и сам не слишком чистый. Пописаю, и кто-то загремит за решетку. Обещаю.
– Тогда угостите сигареткой.
– Не курю.
– Дайте пять баксов.
– Почему это?
Он оглядывает комнату.
– Потому что они у вас есть.
Должно быть, мне достался один из лучших номеров. Здесь есть и раковина, и картины на стенах.
– А что я получу?
– Ну вот, поняли, – говорит Джек. – Может, и я чем пригожусь. Что ищете?
– Мне надо знать, что я делал до того, как очнулся в тюрьме. Поможете, пописаю в стаканчик и даже заплачу десять баксов за беспокойство. Нет – выкатывайтесь.
– В этом нет необходимости, – медленно, словно во сне, говорит он. – Я пришел познакомиться. Назвался. Рассказал о себе. Все по-честному. Я вас предупредил. Попросил об одолжении. Как друга. А вы так себя ведете. Никакого уважения. Я что, обидел вас чем-то?
– Все, проваливайте. Идите.
– Я вас ударил? Отнял у вас память?
– Живей. – Они не двигаются с места. – Какого черта ждете?
– Вы сказали, что дадите десять баксов, чтобы узнать все, чем занимались. Договор есть договор. Я играю по-честному.
Проходит минута, за ней другая. Ни звука, только свист телевизора. Джек как будто не замечает моей воинственности, его приятель глух и слеп ко всему остальному. В конце концов любопытство берет верх, и я даю ему десять баксов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Сижу на кровати перед разложенными на столе картами. Солитер. Я знаком с правилами, но не помню, когда и где их узнал. Голова болит от заполняющих ее колонн лиц и цифр. Под бинтами чешется от статических разрядов. Блокнот ждет просветления, очередного воспроизведения забытых секунд. Удар грома подбрасывает трефовую семерку. Сердце закачивает под повязки тепло, и кровь вспыхивает в моей новой коже. К двери подошли осторожно и неслышно. Вежливый стук пудовым кулаком, и дверь с треском летит на пол в сопровождении петель и щепок. Штурмовики врываются из темноты, громадные черные люди-жуки с жалам и стингерам и лазерного наведения… красные пятнышки пляшут на моей груди… ждут лишь приказа королевы, который поступит через торчащие из ушей проводки.
Нет, на сей раз стук в дверь – всего лишь стук в дверь. Передо мной два обитателя «Огненной птицы». Зачем они пришли? Позаимствовать мыло? Убить меня? Эти могут и то, и другое.
– Червячок не завелся? Ленточный глист? – Слова его мягки, ритм четкий, словно отмеренный маятником серебряных часов.
– Нет. А с какой стати?
– Может, съели что-нибудь. Может, кое-кто взял вас за яйца. – Глаза смотрят в пустоту слева от меня, как будто заглядывает в карты через плечо. – Или, может, вы у кое-кого на жалованье.
Он кивает в сторону приятеля, долговязой личности ростом за шесть футов со свисающими ниже плеч спутанными, грязными волосами. Лицо у него цвета пятна от табака, глаза пустые, бескровные, как у старой фотографии. Глаза слишком долго оставались неподвижными и как будто застыли на серебряной пластине в тот самый миг, когда импульсная сковородка высосала из них душу.
– У него на них нюх. На червячков. Думает, вы можете быть переносчиком. Такое иногда случается с новыми жильцами.
Его спутник молчит. Несмотря на вечернюю духоту, на нем длинный, до колен, черный плащ. Представить его живым, из плоти и крови, так же легко, как натянутым на две перекрещенные палки где-нибудь посреди кукурузного поля.
– Ваш друг может ошибаться.
Я начинаю закрывать дверь, когда он говорит:
– Меня зовут Джек. – Протягивает руку, и моя исчезает в мясистой лапе. Ладонь у него влажная и скользкая от скопившейся на ней грязи жизни, проведенной без работы и близкого знакомства с мылом.
Первым в комнату входит парень в плаще. Джек следует за ним.
Молчун шипит что-то сквозь стиснутые зубы и проводит пальцем поперек горла – тихо. Он переключает телевизор на пустой канал, и на скрытые микрофоны дальнего действия падает защитный навес белого шума. Меня окутывает свистящий ураган. Душа отрывается от тела, как бывает, когда слушаешь оркестр.
– Будто музыка, – говорит Джек. – Этим помехам сотни миллионов лет. Они летят через космос с начала времен. Кусочки большого взрыва, обрывки симфоний, звучавших при рождении вселенной. – Он улыбается. – Люблю читать. – И начинает вытаскивать из брюк рубашку. – Убедитесь сами, я чист. Ничего нет. Так что нас никто не слушает.
– Мне все равно, слушает нас кто или не слушает. Вам придется уйти.
– Если вам все равно, тогда вас определенно слушают.
Джек задирает рубашку и поворачивается, демонстрируя голый торс. Со святой девой Гваделупской случилось что-то ужасное. Нанесенная лиловыми, синюшного оттенка чернилами, она обвилась вокруг его груди, но все ее лицо, а также тело и нимб испещрены мелкими язвочками от картечи, напоминающими оставленные сигаретами ожоги. Часть подсохла и покрылась коростой, что делает их похожими на пятнышки ржавчины, остальные воспалились и нарывают, окруженные распухшими участками покрасневшей кожи.
Его приятель делает то же самое. Вешает плащ на дверную ручку, подтягивает рубашку и совершает поворот на триста шестьдесят градусов. Грудь и спина покрыты точно такими же, как у первого, гнойниками. Свет от телевизора проникает через него, как солнечный свет сквозь бумажную оконную сетку. Под ребрами проступает образованная венами и артериями паутинка. Между серыми облачками легочной ткани просматривается темное пульсирующее сердце. Он опускает рубашку, и тень на полу темнеет.
– Что это с вами, парни?
– Жучки. Они повсюду.
Их комнаты заражены. Паразиты пожирают их заживо, а они еще спрашивают про глистов. Еще одно воспоминание сгущается, пытаясь окрепнуть и обрести четкую форму, но в какой-то момент расползается.
– Ну? – Джек ждет.
Я подтягиваю рубашку и поворачиваюсь.
– И все-таки не понимаю, что это все значит.
– Люди приходят сюда, когда хотят завязать. А они не дают. Среди новых жильцов всякие попадаются. В том числе и стукачи с жучками. Приезжают, вселяются, расспрашивают о всяком, разузнают, не предлагает ли кто чего не следует. А тот, кому надо, он все слышит. Но вы чисты.
– Я только-только из тюрьмы.
– А с вами что случилось?
– Пожар.
– Не включай свет и не оголяйся. Жуки отложат яйца, если проберутся под одежду. Сдайте нам образец мочи.
Молчун тут же протягивает пустой пластиковый стаканчик из-под кофе. Спрашиваю, не пытается ли он таким образом пройти тест на наркоту.
– Нет, но кое-кто кое-где – да. Я связываю людей с тем, что они хотят. А вы? Что с вами?
– Перебрал и обгорел.
– Так что, дела шли не очень?
– Я только хочу сказать, что и сам не слишком чистый. Пописаю, и кто-то загремит за решетку. Обещаю.
– Тогда угостите сигареткой.
– Не курю.
– Дайте пять баксов.
– Почему это?
Он оглядывает комнату.
– Потому что они у вас есть.
Должно быть, мне достался один из лучших номеров. Здесь есть и раковина, и картины на стенах.
– А что я получу?
– Ну вот, поняли, – говорит Джек. – Может, и я чем пригожусь. Что ищете?
– Мне надо знать, что я делал до того, как очнулся в тюрьме. Поможете, пописаю в стаканчик и даже заплачу десять баксов за беспокойство. Нет – выкатывайтесь.
– В этом нет необходимости, – медленно, словно во сне, говорит он. – Я пришел познакомиться. Назвался. Рассказал о себе. Все по-честному. Я вас предупредил. Попросил об одолжении. Как друга. А вы так себя ведете. Никакого уважения. Я что, обидел вас чем-то?
– Все, проваливайте. Идите.
– Я вас ударил? Отнял у вас память?
– Живей. – Они не двигаются с места. – Какого черта ждете?
– Вы сказали, что дадите десять баксов, чтобы узнать все, чем занимались. Договор есть договор. Я играю по-честному.
Проходит минута, за ней другая. Ни звука, только свист телевизора. Джек как будто не замечает моей воинственности, его приятель глух и слеп ко всему остальному. В конце концов любопытство берет верх, и я даю ему десять баксов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46